- На икону я похож?
- На запойного ты похож...
- Слов-то каких набрался... Психолог.
Макбет, не спеша, отнес зеркало обратно, поставил на место. Задумчиво
постоял, глядя в свой раскрытый, явно докторский саквояж. Что-то еще
придумывает мне вкатить, подумал Коль, и Макбет тут же ответил:
- Нет-нет, Коль, на сегодня все. Не бойся.
И тогда Коль спросил вслух из сердцевины:
- Мак. Мы были плохие?
Еще более неторопливо Макбет вернулся к дивану, снова сел на край.
- Это долгий ответ, Коль, - мягко сказал он.
- Возлюбленная наша пыталась мне втолковать что-то, и я чувствовал:
для нее это очень важно! А сам ни слова не понимаю, бред какой-то. А я ей
элементарные вещи говорю, настолько элементарные, что их даже не
объяснить... как объяснишь, что такое, например, небо? И - она не понимает
ни слова.
- Видишь ли, Коль... Ладно. Лежи и набирайся сил. Я поболтаю
немножко.
- Поболтай, - согласился Коль.
Макбет помедлил, собираясь с мыслями.
- Давным-давно на Земле возникли мировые религии. Все они с не очень
серьезными различиями сформулировали идеал человека. Стремись к этому
идеалу, уподобься ему - и будет тебе благо. Помимо всего прочего, так
человек окончательно порывал с животным царством - идеал был чисто
духовным. То есть, он думал, что порывает. Вернее, сознательно даже не
думал, не отдавал себе отчета... но непроизвольно взятый вектор этических
конструкций был именно таков. Интересно, кстати, что обещанное в награду
за культурную жизнь благо зачастую обещало возвращение к животным
радостям, вроде исламских райских гурий... такая вот инверсия ценностей...
но это к слову.
- Попроще, - попросил Коль. - Тут скит, а не университет.
- Да-да. Однако полностью отказаться от животного аспекта в человеке
ни одна религия не могла призвать. Даже самых что ни на есть любителей
умерщвления плоти. Тем более, широкие массы. Значит, этот аспект надо было
ритуализовать. Сформулировать какие-то социально обусловленные, конечно,
но достаточно искусственные правила, и дальше смотреть: кто скотствует в
рамках правил, тот порядочный человек, а кто дает волю организму вне этих
правил - тот грешник, аморальный тип, гореть ему в аду. Но тут оказалась
изначальная и неизбывная лазейка. Правила соблюдаются прилюдно. Коль скоро
ты ухитряешься нарушать их так, что не знают те, чье мнение существенно
для твоей жизни - все в порядке. Конечно, были и такие, что страдали, даже
если свидетелей не было, и единственным существенным для себя свидетелем
был сам нарушающий. Это - совесть. Вот почему Сима кричала, что ты очень
хороший. Совести у тебя - вагон. Но, как у большинства людей
дотелепатической эпохи, она шла не путем открытого изживания, а путем
сокрытия в себе. Даже и для самого себя. Забыть - и дело с концом, ведь
такое не повторится...
Он помолчал, ласково глядя Колю в лицо.
- С другой стороны, если ты ухитряешься соблюдать правила чисто
автоматически, не переживая их нужность людям, ты можешь считаться
порядочным человеком, на деле не будучи им. Сменят правила - ты начнешь
следовать новым. Разрешили убивать и будешь убивать. Совесть смолчит.
Опять помолчал.
- Долгое время эта система все-таки тянула человека вверх из болота
животной естественности, которая на своем месте прекрасна, а у человека,
из-за его амбиций, всегда тянущих каждого мочь больше остальных,
оборачивалось скотством. Но для того, чтобы оставаться порядочным, хотя бы
даже перед самим собой, приходилось совершать массу нежелаемых, чисто
ритуальных поступков, произносить потоки неискренних, просто требуемых
ситуацией слов. Правильных - в том смысле, что полагающихся по правилам.
Тех, которые в той или иной коллизии ожидаются окружающими. В общем-то,
зачастую, ни тебе, ни им они не нужны. Но они положены. Отсюда внутри, в
душе возникала масса напряжений, и они опять-таки искали выхода в более
или менее потайном скотстве. Комплексы... мании... неспровоцированная
агрессивность... и просто постоянная психологическая усталость типа: ох,
как надоело все! Раньше или позже эта система должна была исчерпать себя.
Коммунисты попытались в свое время сконструировать несколько иной идеал
человека, и вдобавок заменить уже не очень срабатывавшие к двадцатому веку
страх ада и стремление в рай вполне реальными стимулами. Но, оказалось,
чтобы вписаться в их идеал, реальному человеку приходится притворяться еще
сильнее, совершать еще больше немилых сердцу и даже просто-таки
противоестественных поступков, произносить еще больше не идущих от сердца
слов. Поэтому там напряжения нарастали еще интенсивнее. До поры до времени
они подавлялись более мощной, чем в религиях, прижизненной стимуляцией. Но
когда рай партийной кормушки и ад лагеря и расстрела подтаяли, у них все
расползлось на порядок резче. Ты, впрочем, это видел своими глазами.
- Да уж, - пробормотал Коль. - До сих пор с души воротит.
- Механика-то проста. Чем больше ты говоришь о любви, не любя - тем
сильнее не любишь. Чем больше изображаешь творчество, не творя - тем
сильнее боишься творчества и творцов. Чем меньше неискренних слов и
нежелаемых поступков тебе приходится говорить и делать вследствие общения
с неким человеком, тем симпатичнее тебе этот человек. Ну, при прочих
равных, естественно... И вот... Кощунственно говорить такое, человечество
висело на волоске, но... эпидемия и неожиданные ее последствия нас спасли.
Мы не то, чтобы лучше вас. Мы просто принимаем друг друга такими, какие мы
есть. Поведенчески мы равны своему нутру. Нас ситуация заставила, не
спорю, заслуги тут нашей нет. Очень хорошо, что телепатами становились от
рождения и уже иного строя отношений с ближними и дальними просто не было
дано. Но мы лишены необходимости говорить и делать неправду. Нам никогда
не приходится, единственно ради того, чтобы не прослыть хамами и
бездушными эгоистами, говорить и делать то, чего не хочется.
Естественность поведения не рвет социальных связей, понимаешь? Наоборот,
искусственность рвет!
- Понимаю, - тихо сказал Коль. - Кажется, теперь понимаю...
- И отношения строить гораздо легче. Индивидуальности никогда не
могут слиться полностью, это абсурд, но компромиссы гораздо надежнее
искать между реальными индивидуальностями, а не между их ритуальными
масками, которые - обе! - постоянно, и друг с другом, и при
третьих-четвертых, притворяются лучше, чем то, что под ними. А все
остальное - что тебя так пугало, и ты кричал: я самый плохой! - оно только
из-за этого. Не возникают напряжения, раздражительность, усталость от
притворства, подозрительность от того, что почти наверняка любой, и тем
более близкий, человек хуже, чем кажется, боязнь ловушки и подвоха... Вот
и все.
- Это немало.
- Разумеется. Но если ты примешь эти вещи, как данность, тебе станет
гораздо легче, даже при... глухоте.
- Но мне-то вы строили ловушки! Ради моего же блага, елки-моталки...
- Коль, - как-то чересчур торжественно проговорил Макбет, - этого
больше не будет. Клянусь тебе.
И Колю почудилось, что умный мальчик знает что-то серьезное о
ловушках, но не хочет или не может говорить. И умный мальчик, конечно,
должен был услышать эту его мысль и мог бы ответить, если бы пожелал. Но
не ответил. И Коль не стал спрашивать вслух, чтобы не ставить мальчика в
неловкое положение - если уж не хочет, то насиловать не надо; и мальчик,
конечно, и это услышал, и опять ничего не сказал, только посмотрел
преданно и ободряюще, и Коль безо всякой телепатии почувствовал, что Мак
ему очень благодарен за молчание.
И вдруг устал.
- Я устал, - сказал он вслух.
- Отлично, - ответил Макбет и улыбнулся, что-то вытащил из кармана,
приложил ко лбу Коля - плоское, прохладное, шероховатое. - Завтра будешь
бегать...
...Назавтра Коль смог встать. Пошатываясь, цепляясь за стены
бессильными узловатыми пальцами - опираться на Мака не захотел, хоть тот и
держался рядом на всякий случай - подошел к выходу. С усилием растворил
забухшую от сырости дверь. Снаружи потек чистый, морозный воздух, и теперь
Коль почувствовал, какой жуткий дух стоит в скиту. Бедный мальчик, подумал
Коль, как он тут дышал со мной... Поспешно шагнул на крыльцо.
Снег искрился под солнцем, настильно кидающим на сугробы пятна
желтого света сквозь кроны. Макбет поспешно набросил на Коля доху - тот
досадливо поморщился.
- Квелый я стал...
- Ничего нет удивительного.
Макбет спустился с крыльца, слепил снежок.
- Люблю снег, - сообщил он, поворачивая к Колю радостно сморщенное,
застенчивое лицо.
- Эскимосские радости, - проворчал Коль, хотя в бытность свою живым и
сам любил снег. Почему я так сказал, подумал он. Почему неправду сказал,
ведь даже не хотел, само вылетело?.. Он задрал лицо к пронзительно синему
небу.
- Погода замечательная. Ты надолго сюда, Мак?
- Как выйдет... - ответил Макбет и, широко размахнувшись, неумело,
как-то по-девичьи, швырнул снежок в одну из сосен. Промазал, попал в лапу
- с нее беззвучно хлынула белоснежная лавина и, разваливаясь в стоячем
студеном воздухе, глухо ахнула оземь. Освобожденная лапа вздернулась вверх
и затрепетала, отряхивая остатки снега с густых игл.
Коль осторожно спустился - сердце заходилось и чуть темнело в глазах.
Постоял, выравнивая дыхание, затем медленно нагнулся, зачерпнул горсть
снега. Стал катать по ладоням - ладони быстро стыли, как у настоящего
старика. Крови-то совсем не осталось... Пользуясь тем, что Макбет не
видит, тщательно прицелился, бросил в ту же сосну. Попал Маку в затылок.
Тот резко обернулся, изумленно засмеявшись; заломил руку, выковыривая снег
из-за шиворота.
- Прости, - сказал Коль, скрипнув зубами.
- Какая точность! А говоришь - квелый!
- Ты что, издеваешься? Я же в дерево кидал!
Так и стояли. Потом, глубоко проваливаясь в светящийся снег, Макбет
подошел к своему скорди. Скорди был маленький, яркий, точеный.
- Не улечу я никуда, - буркнул Коль.
- Самое тебе время бы на юг податься, - отозвался Макбет,
оборачиваясь. Гладил и ласкал машину, как любимую лошадь. - Ориуэла - это
в Испании. Там еще купаются...
- Скорди она подарила?
Макбет опустил голову.
- Это ничего не значит, - ответил он глухо. - Сейчас легко делать
подарки. Раньше... подарил, скажем, машину - ого! Теперь ценно лишь то,
что сам сделал. Книга, открытие... Картина...
- Зазяб я, - проговорил Коль.
- А? Да, конечно, прости. Пошли внутрь, хватит на первый раз. Да и
обедать пора.
Он быстро сготовил еду. Сели обедать.
- Ты обо мне не думай, - говорил Коль, дожевывая. - Приехал по лесу
бродить - броди. Лыжи есть, в сарае стоят. Рук на себя накладывать я не
намерен - понимаю, как тебе было бы обидно: первый пациент взял да и
зарезался. И я вокруг скита поброжу...
- Я с тобой?
- Не стоит, Мак. Вырежь мне только тросточку под руку - и порядок.
Макбет с готовностью встал из-за стола, на ходу вытаскивая из кармана
нож. Трость была готова через десять минут - суковатая, пахнущая снегом и
смолой - любому лесовику впору.
- Больше не нужен?
- Да нет пока. Спасибочки...
- Я тогда пойду к речушке пробегусь. Найду ли через полгода,
интересно.
- Лети, милок, только не заблудись.
Интересно, как он воспринимает такое вот предостережение, ведь в душе
я совершенно не беспокоюсь, что он заблудится. Автоматически вылетающая
фраза заботы без эмоционального наполнения. Чувствует боль?
