Только мы все унижены по сравнению с тобой, потому что не можем открыться
тебе так, как хочется... и как надо. Ведь если не знать, что есть в
человеке плохого, то никогда не узнаешь его отношения к этому плохому!
Сердцевина оказалась галиматьей. И Коль опять обессилел. Опять
опустился на землю и сказал глухо, даже не глядя на Симу:
- Сядь ко мне на колени.
ЕЕ ноги, которые он видел боковым зрением, не шевельнулись. Он поднял
голову. Она стояла, жалобно остолбенев, как подстреленная на лету. Хотя
подстреленные падают. А она не падала. Едва заметно, быть может, сама не
отдавая себе отчета в этом движении, она покачала головой. Отрицательно.
Он лег и повернулся на живот, к девочке затылком, щекой на щекотной хвое.
Сказал:
- Тогда улетайте.
Когда она ушла наконец, он так и не смог уснуть. Вжимался в землю с
полчаса, потом встал. Розовый прилив восхода медленно накатывал на вершины
деревьев.
Пошел, как вчера. К горам. Дойти до гор. Уткнулся в Ржавую топь и
запрыгал по ускользающим кочкам. Где-то в тумане страшно кричала выпь,
горы исчезли в душной мгле, в которую Коль гнал себя за очищением. Он
безнадежно балансировал, размахивая беззащитными руками, разбрызгивая
волны грязи, кочки рвались из-под ног, он шел. Трясина сипела, выстреливая
очереди смрадных пузырей, кочки пропали, и Коль, не останавливаясь ни на
секунду, стал, волоча ноги в тине, шагать по липкому дну, широко
колыхавшемуся под ним. Шаги становились все короче, требовали все больше
усилий, болото победно орало, вокруг, вереща, вились тучи растревоженного
гнуса. Я спятил, подумал он, но не остановился. Его затягивало все глубже,
но он помнил, как сияли над горизонтом далекие хребты, и шел, брел, полз.
углом сознания ожидая, когда же придет страх, но страх не приходил, не
было жажды жизни в нем, все выгорело, остались лишь усталость, тоска, тьма
и смрад, и наконец что-то лопнуло у него под ногой, трясина распахнулась,
и он повис над новой бездной, так не похожей на прежнюю, звездную, где
погибли все его друзья, а он лишился жизни.
Он не успел утонуть. Из рыжей дымки вынырнул скорди; утюжа зелень
брюхом, аккуратно подполз к Колю, и колпак открылся. Коль молча вцепился в
борт. Скорди стал подниматься, пальцы срывались, болото не отпускало. Но
Колю перестало быть все равно. Скорди замер, потом приспустился. Коль
закричал: "Вы с ума сошли?!" - но тут же понял, что ему дают возможность
перехватиться поудобнее. Он перехватился, и скорди еще настойчивее поволок
его из сосущей, жадной грязи.
Густая поверхность болота оставила грудь, сладострастно и
омерзительно проползла по животу, цепляясь за ноги, оттянулась к коленям
и, наконец, хлюпнув, раздалась. Он зацепился подбородком за борт.
- Помогите же... - просипел он. Никто не помог, и тогда он, вслух
вспоминая матерщину, стал переваливать себя внутрь. Что-то садистски
клокотало в нем: ну-ка, послушайте... Разберетесь? Нужен перевод? Он
изругал Симу в пух и прах, потом изругал всех их в пух и прах, потом
изругал отдельно Макбета и залез в скорди. Сник на полу, уткнувшись в
цоколь сиденья. В промежутках между судорожными вздохами он продолжал
ругаться, но уже не с прежним пылом, а потом его будто ударили, и он
замолчал. Подышал еще и хрипло спросил:
- Да, вот такой я. А вы как думали? Не так? Так? Правильно.
В скорди никого не было.
Он обалдело озирался - единственное сиденье было пусто.
- Здесь что, никого нет? - тихонько спросил он.
В ответ не раздалось ни звука - только пищали мошки. Скорди парил в
волнах зловонного тумана. Коль приподнялся и опустил колпак.
- Кто меня... - у него перехватило горло, и тогда он, вдруг
испугавшись, шепотом спросил: - Здесь есть кто-нибудь?
Никого не было.
- Кто привел сюда скорди? - этот вопрос был задан уже очень громко. -
Не сам же он, черт возьми, прилетел?
- Я сам прилетел, - сказал скорди.
Коль отпрянул и стукнулся затылком о колпак.
- Ты?
- Ага.
Коль медленно осознавал.
- Ты что же, сам по себе?
- Ну, не слишком. Ребята послали меня присмотреть, как бы чего не
вышло.
- А что они сейчас?
- Не знаю. Вроде, уходить собрались.
- Не знаешь... Стоп, так ты не телепат?
- Нет, конечно, я же механический.
- Ага, - Коль с трудом взгромоздился на сиденье. - Значит, уходить.
Куда?
- К своему скорди.
- Ф-фух, - облегченно вздохнул Коль, - слава богу. Тогда давай домой.
- Самое страшное, - проговорил скорди, трогаясь с места и полого
поднимаясь, - что ты действительно выглядишь обрадованным.
- Это потому, что я действительно обрадован... И все об этом. Зачем
тебе пульт, раз ты по первому слову летишь?
- Чтоб ты правил, когда хочешь. Но я же спецскорди, лесниковый. Ежели
бы тебя где травмировало, я б сам соображал, что делать, куда везти,
оказывал бы первую помощь...
- Знаешь, меня так и подмывает заглянуть под сиденье, не спрятался ли
там кто.
- Ты только что оттуда вылез. Впрочем, для приятности можешь. Надо
всегда делать, что хочешь. Для счастья необходимо и достаточно: а -
делать, и бэ - что хочешь. Ну, и цэ - чтобы получалось.
Скорди болтал и летел не шустро - может, давал ребятам время уйти
подальше. Он едва не касался деревьев.
- А если хочешь того, чего не хотят другие?
- Так не бывает.
- Может, это в ваше время так не бывает...
- Ты теперь тоже живешь в нашем времени.
Коль качнул головой.
- Я в нем только пребываю.
- Плакса чертов, - сказал скорди. Больше они не разговаривали до
самого скита, но когда скорди мягко опустился на поляну между сараем и
крыльцом, откинул колпак, и Коль шагнул наружу, то сзади раздалось: -
Выметайся, о зловонный. Смердящий твой покров мне опротивел, и тянет
пальцы в рот совать для облегчения рвоты.
Коль обернулся.
- Чей это сонет? - спросил он, едва удерживаясь от нервного смеха.
- Мой, - скорди был крайне горд.
- Ты знаешь про пальцы?
- Книжки читаю художественные. Не в пример некоторым.
- Да ты, братец, корифей, как я погляжу, - пробормотал Коль и, на
ходу стаскивая истекающую грязной водой одежду, вошел в скит. Все было
прибрано аккуратнейшим образом. Все было так, как до.
Сидела у меня на коленях. Каких-то четыре часа назад. Нежная,
упругая, женственная, совершенно близкая. Ведь мог бы...
Он вытащил штык. Повертел, наслаждаясь блеском лезвия. Кто-ты вымыл
его после картошки. Наверное, Сима. Штык был тверд и сух. Штык был уверен
в собственной правоте. Он не колебался бы ни секунды. Расчекрыжить себе
глотку - и все дела.
- Прикрылся бы, охальник, - ханжески протянул скорди.
- Иди-ка сюда.
Скорди осторожно подполз.
- Не вздумай пырнуть меня своим рубилищем.
- Еще чего. Я на тебя влезу.
Он взобрался на колпак и стал вырезать над дверью, прямо по бревну:
"Пансионъ для холостяковъ. Любое существо женского полу, переступившее сей
порогъ, будет немедленно подвергнуто расстрелянию без суда и протчих
сантиментовъ". Он резал долго, прилежно. Лес звенел. Легко сыпались на
крыльцо деревянные крупинки. Потом подметать надо, предвкушающе думал
Коль, еще дело, полчасика уйдет... А там - обед... а там, глядишь, и на
боковую...
- Слушай, звездный герой, - сказал скорди снизу. - Сколько тебе надо
женщин?
- Ну, пары десятков хватит на первое время, - пробормотал Коль.
- А штаны от истощения не свалятся?
- Дур-рак ты и хам, - ответил Коль, спрыгивая с колпака на крыльцо.
Вырезал. Подмел. Еще только к полудню шло.
Обед... Лень было возиться. Уселся за пустым, чисто прибранным
столом, бестолково поводил по углам глазами.
- Не выспался я нынче...
- Поплачь по этому поводу.
Коль хотел заорать на него, но не было сил. Не было ярости, этой
спасительницы униженных и оскорбленных - усталость, только усталость.
- Экий ты бездушный, - тихо сказал он.
- Ты что-то путаешь, я механический!
- Черта лысого механический... У нас вот на "Востоке" были
механические... симпатичные такие, с лампочками, кнопочками, слова лишнего
не скажут...
- Яко кабарги, только без лапок.
- Что же мне делать теперь? Я с тобой жить не смогу, прикончу, - выло
причитал Коль, а сам все чувствовал и чувствовал ласковую, округлую, почти
преданную тяжесть у себя на коленях.
- Кишка тонка, - отозвался скорди из-за окошка.
- Интераптор опять выну...
- Ну и что? Постою-постою... ты помрешь, придут ко мне и вставят.
- Ты до той поры устареешь, тебя на слом сдадут, - сказал Коль
злорадно, - на переплавку.
- Не-а, меня в музей поставят, - возразил скорди. - Это, мол,
самолетающий механизм, который выволок из болота Коля Кречмара, пережитка
тяжелого прошлого, когда тот, воспылавши низменною страстию к девице
Серафиме - а быдь на ее месте какая другая, воспылал бы ровно так же - аки
сатир колченогий бросался на нее неоднократно, но, достойный отпор
получивши, задумал утопиться, и болото предпочел и реке, и озеру, ибо вода
в них зело чиста, не для Кречмара, коий трясине зловонной да смрадной
сродни. Во.
- Трепло, - сказал Коль.
Мягко округленный прозрачный нос сунулся в открытое окошко - Коль
погрозил ему кулаком.
- Подумаешь, цаца, - проворчал скорди обиженно. - Уж и пошутить
нельзя.
- Можно. Шутить при желании надо всем можно.
- У меня не бывает желаний, - похвастался скорди.
- А я вот, понимаешь, не достиг...
- А по-моему, как раз достиг. После такой прогулки любой с желаниями
лопать бы возжелал. Или решил объявить голодовку?
Прав стервец, подумал Коль. Но не хотелось шевелиться. Как будто
хотелось спать, но это лишь казалось, о сне и речи быть не могло. Слезы
стояли у глаз, но наружу не выплескивались - наверное, там возник какой-то
тромб. Он запирал все. Злобу. Любовь. Доброту. Ненависть. Сострадание.
Восхищение. Презрение. Зазорно выпускать их наружу, недостойно. Стыдно. Не
стыдно одно равнодушие. Одна ирония не зазорна.
Но равнодушны только мертвецы, и потому в душе горит такое...
А что теперь? Неужели иначе?
Человек открыт, и не может он утаить ни ненависти, ни любви своей. И
всегда знает это, и все знают, и это нормально...
- Надо обедать, - сказал Коль решительно.
...Потянулись унылые дни. Насилуя себя, неспоро готовил еду. Тупо
съедал, Перебрасывался парой слов со скорди - тот больше дерзил да
шутковал, чем отвечал по существу. И погода сговорилась с душой -
задождило, затуманило, мелкая водяная пыль сеялась на блеклые леса. В
скиту было промозгло, а во дворе и того пуще. Коль и носа не совал наружу
- затопивши печь, лежал на протертом диванчике да бормотал из прочитанного
когда-то: "Что ж, камин затоплю, буду пить, хорошо бы собаку купить..."
Совсем забросил бритье-мытье, лежал, как зверь лесной, каким и был. Скорди
первое время пытался растормошить его - хоть как, хоть перебранку
затеявши; Коль не отвечал, пролеживал бока.
А там и осень подлетела, все постепенно разгоралось золотом, будто
солнце проглядывало из-за туч, будто скит окружили драгоценной стеной,
кое-где пробив ее зелеными брешами елей. Над поляной, над умирающим лесом,
поминутно ныряя в дым облаков, трепещущими медленными клиньями летели
птицы, тоскливо кричали, надрывая слезными голосами пустую душу.
Спал плохо, потому что не уставал днем. А спать тянуло: если вдруг
удавалось задремать, лезли в глаза сны, сладкие до одури, и просыпаться ни
