- Слушай, - сказала вдруг Наташка замирающим от волнения голосом. -
Слушай!.. А как же теперь?.. Теперь-то все разрушено!
- Ну и что? - сказал Иван. Остановился, заморгал глазами. - Погоди,
погоди... - забормотал он. - Это что же получается?
- А то и получается! - сказала Наташка. - Зрячий Мэт перестал быть
Зрячим.
Иван в восторге хлопнул себя по ляжкам.
- Еще не перестал, - проговорил он сквозь смех. - Но перестанет,
когда кончится его папка... А может быть, и уже ослеп! Как же это он нас
до базы-то допустил?.. Уверен был, что Слепой до леса не дойдет! Врешь!..
- Иван погрозил в пространство пальцем.
Наташка внимательно посмотрела ему в глаза и укоризненно покачала
головой.
- Ты чего? - удивился Иван.
- А то! - сказала Наташка. - Неужели не понимаешь?.. Ведь ты теперь
единственный Зрячий в Приюте.
Иван замер.
- А ведь точно! - прошептал он. - Так надо же торопиться! Они же там
без глаз останутся. Как им наружу-то выйти?
И они, взявшись за руки, поспешили дальше. Дорога по-прежнему шла под
горку, но уклон стал гораздо меньше, да и граница леса быстро отодвигалась
от обочины. Видимо, приближалась равнина - то, что лесные люди называли
Великими Лугами. Там шоссе уйдет в сторону, и придется снова идти по
холмам да по кустам до самого Приюта. Иван окинул взглядом небо: все
спокойно, юго-запад чист.
Восторг понемногу пропадал, в голову лезли мысли об ответственности,
но это было еще не самое страшное. Самое страшное было в том, что теперь
он будет привязан к Приюту. Навсегда и безо всякой надежды на какие-либо
изменения. База оказалась пустышкой.
А Наташка семенила рядом и несла всякую чушь о том, что как хорошо,
что Мэт теперь разоблачен; что Иван гораздо лучше, потому что он Зрячий
по-настоящему, а не с помощью какого-то там компьютера; что лес отходит от
дороги все дальше и дальше, и скоро станет жарко идти; и что давно уже
хочется есть, и неплохо хотя бы нарвать щавеля и пожевать его.
- Нет уж, - сказал Иван. - Ничего из этой травы есть не стоит. Тут
даже деревья не растут!
Его начала раздражать неуемная Наташкина болтовня, но вскоре он
понял, что это просто разрядка после всех волнений и тревог.
- Да, - сказал он. - Поесть было бы неплохо. Жаль, нечего...
- Ой! - воскликнула Наташка. - Что это?
- Где? - Иван привычно сдернул с плеча лайтинг.
- А вон там впереди - справа.
Он посмотрел по тому направлению, куда показывала Наташка, и увидел.
Недалеко от дороги стоял серый, судя по всему, железобетонный столб. Стоял
он на границе небольшого пепелища, и на пепелище этом лежал странно
скрюченный человек. Как будто в охапку кем-то схваченный... Иван оглянулся
по сторонам, но ничего подозрительного не заметил. Тем не менее он
выключил предохранитель у лайтинга, и они с Наташкой побежали к пепелищу.
Человек лежал на спине, и, когда они приблизились, стало ясно, почему
он так скрючен: руками и ногами он был привязан к жерди. Иван вспомнил
лесных охотников и снова огляделся по сторонам. Потом он подошел к
лежащему и остолбенел - это был рыжий Мозли. Он лежал с закрытыми глазами
и, казалось, был мертв, но когда Иван, достав нож, наклонился над ним,
чтобы перерезать веревки, Мозли открыл глаза.
- Кто здесь?.. Это ты, Грант?!
Тут лицо его расплылось в глупой улыбке - он узнал Ивана. Иван
чиркнул два раза ножом и отбросил жердь в сторону.
- Это ты, парень? - хрипло проговорил Мозли, с трудом встав на колени
и растирая запястья. - А меня вот, видишь, приговорили к смерти. Из-за
тебя, кстати...
Иван улыбнулся в ответ. Ему почему-то доставляло огромное
удовольствие видеть перед собой этого рыжего бородача. Как будто встретил
среди чужих недобрых людей давно знакомого человека.
- Чего скалишься? - ворчал охотник. - Так-то ты платишь за
угощение... А я еще дочку ему!.. Не знаю, чего это вчера со мной
произошло. Никогда такого не было. Уговорил девчонку и к тебе вел, и вдруг
страх какой-то напал... А Мюррей, собака, сам бежал как трусливый шакал, а
сегодня набросился. Ты, говорит, струсил, ты, говорит, пришельца упустил,
из-за тебя, говорит, моя Линда здорового внука мне не родит... И на тебе,
Рыжий, раз-два, и ты превращен в паршивого труса!..
Он копошился в пепле, пытаясь то сесть, то встать, растирая руки и
пряча лицо, и говорил, и говорил, бормотал, грозился, и Ивану вдруг стало
понятно, что этот человек действительно пережил большой страх, но не
вчера, а сегодня, недавно, только что, да и сейчас не до конца еще ему
верится, что все уже позади, и что в лице Ивана к нему пришла жизнь....
- А Грант, собака, тут как тут: "Шу-шу-шу!.. Шу-шу-шу!" И на тебе,
Рыжий, приговор: к Огненному Столбу тебя, Рыжий, за то, что мальчишку
упустил... Ты не баба, Рыжий, бабу бы мы еще, может быть, и простили бы,
потому что баб у нас мало, а баба рожать может, ей только мужика
нормального дай, а без тебя, Рыжий, поселок переживет - охотников хватает,
да и дочка твоя без тебя скорее родит, а то ты все кого-то ищешь ей,
подбираешь все, и тот тебе не по нраву, и этот не подходит... Ну, думаю,
все! - принесли, положили, возврата уже нет, а тут ты, парень, как Бог
тебя послал... А это девка твоя? Ничего девка. Симпатичные вы ребята,
только бледные да хилые... Господи! - простонал он вдруг. - Неужели же это
правда?!
Наташка с любопытством смотрела на этого странного дядьку, а потом
вдруг спросила Ивана:
- А что за девчонку он к тебе вел?
- Это он так, - сказал Иван, и Мозли тоже забормотал: - Это я так, к
слову...
Значит, вот он и есть, Огненный Столб, думал Иван. Значит, сюда хотел
отправить меня вчера Грант. Жертвенное место у них здесь... Если ты
провинился и если ты не женщина, которая может рожать, - к Столбу тебя...
И если ты только что появившийся на свет ребенок и вся твоя вина (и не
твоя даже!) - в том, что ты родился уродом - к Столбу тебя... И даже если
ты женщина, но в силу каких-то причин бесплодна - к Столбу тебя... Нечего
тебе хлеб даром есть, освободи место у стола...
А чего же ты хотел, сказал себе Иван. Чтобы люди, принужденные жить
по звериным законам, жили по каким-то другим, светлым и гуманным?.. Чтобы
черви жили по законам бабочек?.. А сам-то ты давно ли узнал эти светлые и
гуманные законы?.. Да и не узнавал ты их, а просто тебе о них рассказали.
По доброте душевной или по злому умыслу - даже этого ты толком не
знаешь... Может быть, ты просто заводная игрушка в руках двух людей,
знавших мир до катастрофы. Завели тебя ключиком, ты и побежал. И мчишься
ты, по разумению своему, куда глаза глядят. Но детеныш крота бегает по тем
ходам, которые вырыл в земле его папа...
Ну и что, думал Иван. Вот пусть крот и ходит по норам. А я не крот, я
человек... И уж если ткнули меня физиономией в грязь и сказали, что это
отвратительно, и понял я, что это отвратительно, то пусть будет хоть
миллион причин существования этой грязи, я все равно не скажу, что тут
хорошо. Даже если сам буду вынужден жить в ней...
Подожди, подожди, говорил он себе. Ты так любишь мир, который был до
катастрофы, ты так желаешь если не возвращения его, то хотя бы чего-либо
ему подобного... Но разве не мир этот виноват в том, что появился Черный
Крест, разве не он виноват в том, что уже второй век немногие уцелевшие
люди живут по звериным законам?..
Да, думал Иван, он виноват в этом, все верно. Но ведь это не значит,
что мир был плох. Потому что тогда у людей было право выбора...
Человечество всегда должно иметь право выбора. Это как зеркало, в котором
человек может увидеть себя: каков я... Вот почему я и хотел взорвать свой
мир - наконец-то, я это понял. Ведь только неправильный выбор привел к
тому, что человек перестал быть человеком и превратился в раба судьбы,
вынужденного ползать по раз и навсегда вырытым норам. И значит, надо
вернуть человеку право выбора...
Все это верно, говорил он себе, но ведь ты, даже сделав свой выбор
(представилась в жизни такая возможность!), все равно остался рабом. И
пусть ты даже станешь властителем Приюта, но править тобой все равно будет
Черный Крест - злое дитя того времени, которое ты так любишь. Так нужна ли
такая жизнь и не лучше ли сразу?..
Нужна, думал он, и не лучше. Потому что одно у меня не отнимет никто
- выбор между равнодушием и ненавистью. И если до сегодняшнего дня я и не
любил Черный Крест, но воспринимал его как нечто изначально заданное, как
грозу, например, или как землетрясение, то теперь я его ненавижу, и буду
ненавидеть всегда, и детей своих воспитаю в ненависти к нему, и внуков, и
всех окружающих меня людей, и когда-нибудь эта ненависть знать себя
даст!..
Наташка видела, как корежит Ивана. Как сначала он улыбался и слушал
рыжего охотника. Как потом помрачнел и согнулся, будто на плечи ему
взгромоздили непосильный груз. И как медленно, с трудом выпрямился и с
вызовом посмотрел в небо. Тут он вздрогнул, обернулся, и Наташка увидела
его расширенные от ужаса глаза.
- Крест! - тихо сказал он. - Почти в зените... Проворонил...
Проклятое солнце!
И Наташка посмотрела вверх и вдруг увидела, что с серых небес смотрит
на них мертвый глаз, острый, равнодушный, беспощадный, и даже не на них он
смотрит - не на нее, застывшую в оцепенении, и не на этого рыжего старика,
которого она вчера так сильно напугала и который так и не понял ничего,
как и сейчас ничего не понимает и все что-то бормочет - а смотрит он прямо
на Ивана, и понял уже все Иван, сумасбродный, равнодушный к ней человек. И
она тоже поняла, что этот мертвый беспощадный глаз - последнее, что она
видит в жизни, и не станет сейчас ее, и не станет сейчас рыжего, и не
станет сейчас его, сумасбродного, равнодушного, любимого человека...
- Нет! - прошептала Наташка. - Я не хочу так! Нельзя так, нельзя!!!
А Мозли все еще сидел на обугленной земле. Он понял, что что-то
случилось, и замолк, и попытался встать, но не успел, потому что в этот
момент упала с неба огненная молния, и в лицо ему полыхнуло беззвучным
пламенем. И Мозли зажмурился, поняв, что все-таки достала его рука
Господняя, и собака Грант будет сегодня удовлетворенно потирать руки... Но
смерти не было. Не было даже боли, и тогда он открыл глаза и увидел, что
они, все трое, находятся внутри какого-то пузыря, чуть обозначенного
неярким свечением. Снова упала сверху молния, и забесновался за пределами
пузыря серебряный огонь.
А Наташка, скорчившись лежала на боку, обхватив голову руками,
стиснув зубы, закрыв глаза, и только рычала, когда очередная
ослепительная, тонкая игла прошивала ее мозг.
Но Мозли не видел, что с ней происходит. Он смотрел на Ивана, смотрел
широко раскрытыми глазами, не мигая, когда сверху обрушивался очередной
лазерный удар. Он видел, как окаменело лицо этого юнца, как поперек лба
его пролегла глубокая складка ненависти.
Иван стоял, высоко подняв голову и сжав кулаки. По волосам его
неожиданно побежали кусочки фиолетового тумана и стали скапливаться перед
лицом в большой переливающийся клубок. Клубок этот сгущался, закручивался
спиралью, темнел, от него посыпались в стороны холодные искры, и вдруг
рванула из этого клубка фиолетовая молния, рванула вверх, туда, откуда
неслась очередная огненная. И огненной не стало, а еще через мгновение
увидел Мозли сквозь мерцающий воздух, как вспыхнула в небе большая острая
звезда, затмив собой свет солнца. И фиолетовое сияние у головы Ивана
погасло, а сам он ничком упал на землю, и в последний раз отчаянно
