вкусом. А заодно еще раз обдумать ситуацию.
На Московском, в десяти минутах ходьбы, был хороший ресторан. Калинов
предупредил Милбери, надел на левую руку вибрас и переключил тейлор в
режим секретаря.
На улице сегодня было жарко. Метеорологическая комиссия,
руководствуясь ей одной известными глобальными соображениями, в этом году
долго не давала петербургской осени по-настоящему вступить в свои права.
Калинов шагал, с вожделением обозревая симпатичные фигурки женщин. Мысли
его перекинулись к Алле и Зяблику.
Странное дело, подумал он, что-то непонятное угрожает моему старому
приятелю, а я даже и не дергаюсь. Отношусь к этому как к обычной рутине.
Похоже, на меня вновь легли цепи бюрократа. Закончу дело, и в отпуск -
стряхнуть с себя унылый прах государственной машины... Да, как ни крути, а
чиновник, сколь бы прекрасным человеком он ни был, со временем костенеет
душой, запутываясь в веригах административных структур...
Он саркастически усмехнулся, по достоинству оценив псевдопоэтическую
окраску последней мысли.
Спину кольнул чей-то взгляд. Калинов расслабился, замедлил шаг. Сел
на скамейку в скверике у Московских ворот, снял ботинок и, вытряхивая
воображаемый песок, огляделся. Все было спокойно. Но на всякий случай он
покрутил пуговицу на рубашке, зафиксировав всех, кто шел следом, и
отправился дальше.
В ресторане он уселся за свободный столик, сделал официанту заказ.
Когда принесли холодное мясо, торопливо взял вилку и нож: есть хотелось
уже невыносимо. И тут к нему подошел лощеный метрдотель.
- Простите, сударь. Вы не будете против, если я посажу за ваш столик
даму? - Он лихо подмигнул Калинову. - Дама очень симпатичная!
Калинов слегка поморщился - кажется, подумать не удастся, - но,
скрепив сердце, согласно кивнул: женщины не должны ждать.
Дама в самом деле оказалась симпатичной, брюнетка лет двадцати пяти
со свисающей на глаза челкой. На ней было сильно открытое по летней моде
платье из кумача, подчеркивающее форму и цвет прически, в руках черная
сумочка. Метрдотель усадил даму напротив Калинова. Она положила сумочку на
свободный стул, сделала заказ. Голосок оказался неожиданно звонким, почти
девчоночьим. Когда официант ушел, дама повернулась к Калинову, одарила его
вызывающе-убийственным взглядом карих глаз и представилась:
- Марина.
- Саша, - сказал Калинов.
- Отпускник?
- Да, - соврал Калинов. Сердце его вдруг дало перебой. - Из славного
города Твери.
Марина понимающе усмехнулась:
- В Питере раньше бывали?
- Нет, - соврал Калинов и физически ощутил свою глупость. - Впрочем,
был. Давно, в детстве.
- Почему?
- Что - почему? Почему был или почему давно?
- Почему давно? Не переносите джамп-связи?
- Да нет, просто этот город меня раньше не привлекал. Я предпочитал
пропадать в Москве.
- Зря! - обиженно сказала Марина. - Москва всегда была большой
деревней. Такой осталась и поныне... Хотите, буду у вас экскурсоводом?
Калинов подчеркнуто равнодушно скользнул взглядом по ее плечам и
бюсту и сказал:
- Хочу! Но только вечером, после обеда у меня кое-какие дела. Надо
встретиться с приятелем... А вы действительно экскурсовод?
- Да, профессиональный.
Принесли заказ, Марина принялась за еду, время от времени стреляя в
Калинова глазками. Глазки были любопытные и колючие. Привлекательные были
глазки. Калинов мысленно сравнил ее со своей женой. Вита была интереснее,
одни волосы чего стоили! Он ведь всегда испытывал антипатию к брюнеткам...
Марина улыбнулась, и ему совсем не захотелось испытывать к ней антипатию.
Симпатию испытывать было гораздо приятнее... Впрочем, он тут же одернул
себя и напомнил себе, что находится на службе.
Не отрываясь от еды, он осторожно осмотрел зал, пытаясь определить,
нет ли тут соглядатая: уличный колкий взгляд все еще лежал отметиной на
его спине. Но нет, кроме Марины, никто им не интересовался, а если и
интересовался, то делал это не впрямую. Манипулировать с пуговицей в
присутствии девушки было бы еще большей глупостью, чем выдавать себя за
приезжего, и Калинов успокоился. В конце концов, рано или поздно он
наблюдение, если таковое существует, обнаружит. Профессионал, господа,
сами понимаете!..
За соседним столом устраивалась обедать семья полистов. Муж и прима
были приблизительно одного возраста: лет тридцати пяти. У них было двое
детей: мальчик и девочка, судя по всему - погодки. Беременная секунда была
совсем молодой девчонкой, лет на пятнадцать моложе примы. Она садилась на
стул медленно: большой живот изрядно мешал ей. То, как суетились вокруг
нее прима и дети, выглядело довольно трогательным. Глава семьи с нежностью
и гордостью посматривал на обеих своих жен и время от времени шикал на
суетящихся отпрысков.
- А все-таки в полигамных семьях есть свой шарм, - сказала Марина. -
Посмотрите, какая прелесть!
Калинов кивнул.
- Дело не в шарме, - проговорил он, проглотив кусок. - У них и семьи
крепче, и дети здоровей... И среди многоженцев практически нет
алкоголиков.
Марина посмотрела на него с интересом:
- Вы женаты?
Калинов кивнул.
- У вас тоже две жены?
- У меня одна.
- Откуда же вы знаете, что у полистов крепкие семьи?
- Интересовался. - Калинов пожал плечами.
Не рассказывать же ей, что отделу аномалий не раз приходилось
заниматься выпадами монистов в разных частях христианского мира.
Собственно говоря, отдел аномалий в немалой степени и начинался с этого.
Выпады не прекратились и в настоящее время, только количество их
уменьшилось да удалось загнать их в рамки обычной парламентской борьбы. А
поначалу доходило порой до кровопролития: некоторые считали, что все
кончится еще одной религиозной войной. Полигиния начала утверждаться в
христианском мире лет двенадцать назад. Утверждалась она далеко не гладко.
Сразу же стала на дыбы церковь. Ее поддержало общественное мнение, vox
populi [глас народа (лат.)].
Пионеры полигинии повсеместно подвергались обструкции. И как правило
страдали именно секунды, как будто они были виноваты в своем естественном
желании семейного счастья. Одно время половина уголовных дел заводилась по
признакам антиполистского преступления. Дураки-мужья не всегда
прислушивались к мнению своих первых жен, и на почве ревности конфликты
доходили до леденящих душу историй. Против секунд ополчались и ревнивые
примы, и монисты обоих полов. Хотя представителей движения "Честный муж
единственной жены" Калинов понять никогда не мог. По его мнению, все
мужчины по природе своей склонны к полигинии, и когда он видел перед собой
"честных мужей", у него поневоле закрадывалась мысль, что все они либо
откровенные лицемеры, либо скрытые гомики.
К счастью, это кровавое пятилетие осталось уже позади. Полигиния
утвердилась не только в глазах закона, но и в глазах общественного мнения,
и теперь мало кого шокирует вид счастливого мужа, прогуливающего сразу
двух своих беременных женушек. Во главу угла поставлен закон: "Сумма
сексуальных коэффициентов жен не должна превышать сексуального
коэффициента мужа". Следят за этим врачи. Разумеется, бывают и сбои, ибо
страсть иногда берет верх над рассудком, а советы врачей носят лишь
рекомендательный характер. Однако статистика показывает, что число
разводов в полигамных семьях на порядок ниже, чем в моногамных, а
деторождаемость выше... Правда, монисты заявляют, что срок статистических
наблюдений слишком мал, чтобы делать далеко идущие выводы. Может быть, они
и правы, но пока что из нескольких полигамных семей среди знакомых
Калинова он не знал ни одной несчастной...
- А вы замужем? - спросил он Марину.
- Пока нет. - Она отвела взгляд, подняла руки и неторопливо поправила
прическу.
Калинов с трудом сдержал счастливую улыбку. Его тянуло к сидящей
напротив девушке - надо в этом признаться, - и он не имел ни сил ни
желания сопротивляться этой тяге. А все потому, что Вита уехала в отпуск
одна, подумал он. Зря все-таки она так поступила... И понял, что лжет
самому себе.
- Интересно, - сказал он, - как бы вы себя чувствовали, если бы ваш
муж захотел привести в семью вторую жену?
Она посмотрела на него большими серьезными глазами.
- Как бы я себя чувствовала, не знаю. Возможно, ревновала бы. - В ее
взгляде мелькнул вызов. - Но по мне, лучше уж делить мужа еще с
кем-нибудь, чем остаться матерью-одиночкой.
Теперь Калинов улыбнулся открыто: ее простодушие выглядело таким
милым, что он не смог удержаться.
- Чему вы улыбаетесь? - сказала она возмущенно и упрямо помотала
головой. - Вы не знаете, каково это - жить в неполной семье!
- А вы знаете?
- Да, знаю. Мой отец умер, когда я была совсем маленькой... Мама ради
меня не стала больше выходить замуж. Решила, видите ли, посвятить свою
жизнь воспитанию дочери. А я всегда хотела иметь отца... И нечего
улыбаться!
Калинов сотворил серьезную мину.
- Вы очень откровенны, - сказал он.
- Ну и что?.. Разве лучше быть лицемеркой?.. Если хотите знать, все
эти одиночки, рьяно выступающие против полигинии, ведут себя так лишь
потому, что их никто брать не хочет. А появись кто-либо, они бросятся, как
в омут. И им будет наплевать, что у будущего мужа уже есть одна жена!
- Вы так думаете? - с любопытством спросил Калинов.
- Да, думаю! - ответила она вызывающим тоном. - И не вижу в этом
ничего особенного!
Калинов опустил глаза. Она все больше нравилась ему, и он поневоле
пришел к выводу, что, окажись у него в женах такая забияка, он был бы,
честно говоря, не самым несчастным мужем во Вселенной.
- Если бы общество, как в былые времена, осуждало полигинию, -
продолжала она, - их позиция была бы понятна. А сейчас это просто поза...
Да и замужние далеко не все единоличницы, уж поверьте мне. У нас среди
экскурсоводов работает много женщин из полигамных семей. Конечно, монистки
смотрят на них свысока, но только пока самим не начнет грозить развод. И
смотришь, ярая монистка превращается в добропорядочную приму. Да еще
удивляется: как она раньше не понимала, что двум мамам гораздо проще
воспитывать детей...
Она продолжала говорить, но Калинов словно оглох. Он был поглощен
борьбой со своим собственным взглядом. Калинов объяснял взгляду, что так
вести себя неприлично, уверял, что нельзя быть столь бесстыжим, умолял,
укорял, настаивал... Но тому было глубоко наплевать на моралистические
потуги хозяина: взгляд был сам себе голова и упорно останавливался на
Марининой груди. Судя по всему, он тоже соскучился по женскому телу, с
удовольствием смаковал вид ложбинки в разрезе платья и заявлял, что не
прочь бы забраться и поглубже под кумач...
И она предоставила ему такую возможность, потянувшись за перечницей.
Калинов подавился куском и закашлялся, долго и отрывисто, прикрывая лицо
носовым платком и краснея от натуги. Когда он наконец откашлялся и поднял
голову, Марина смотрела на него с легкой улыбкой.
- Вы меня совсем не слушали, - сказала она.
- Простите, ради Бога. Задумался чуть-чуть...
- Разве вам не интересно то, о чем я говорю?
- Что вы! - испугался Калинов. - Ваши мысли очень интересны и
необычны! И вообще вы прекрасная девушка!
Теперь она опустила глаза. Но не надолго.
- Вы так думаете? - Она произнесла фразу тем же самым тоном, что и
Калинов несколько минут назад. Произнесла и склонила голову набок, ожидая
ответа.
И тогда он попробовал воспроизвести ее тон.
