над людьми. В нем, так же как в его деде, уживались противоположные чер-
ты. Очень немногие способны были увидеть то, что скрывалось за шутовской
маской старого Ривьера, ту драму, которую таят иногда под веселым циниз-
мом и жаждой наслаждений некоторые "завоеватели". В душе Рауля были тем-
ные провалы, куда никому не разрешалось заглянуть. Такие тайны скрывают-
ся за галльским смехом гораздо чаще, чем мы думаем, но люди хранят их
про себя. У Аннеты они тоже были, и никогда она не посвящала в них отца.
Однако и его тайн она не знала точно так же, как теперь не знала души
сына. Каждый из них оставался всегда замкнутым в себе. Странная стыдли-
вость! Люди меньше стыдятся выставлять напоказ свои пороки и низменные
аппетиты (а Рауль даже щеголял ими!), чем обнаруживать свою душевную
трагедию.
У Марка была своя трагедия. У ребенка, который растет один, без
братьев и товарищей, достаточно досуга, чтобы блуждать в погребах жизни.
А погреба Ривьеров были глубоки и обширны. Мать и сын могли бы там
встретиться, но они не видели друг друга. Нередко, думая, что они очень
далеко друг от друга, они шли рядом, минуя один другого, потому что оба
брели в потемках, с завязанными глазами: Аннете мешал видеть демон
страсти, все еще владевший ею, мальчику - эгоизм, естественный в его
возрасте. Но Марк был еще только у входа в пещеру и не искал выхода, как
искала его Аннета, натыкаясь на стены. Он притаился на одной из первых
ступенек и грезил о будущем. Еще неспособный понять жизнь, он уже творил
ее в мечтах.
Ему не пришлось далеко идти, он скоро наткнулся на страшную стену,
перед которой душа человеческая встает на дыбы, объятая ужасом: он уви-
дел близко смерть. Стена эта росла, а болезнь ее опоясывала. Тщетно было
искать выхода. Стена была сплошная - ни единого просвета. Не было надоб-
ности говорить Марку, что тут стена: он тотчас почуял ее в темноте и за-
фыркал, как лошадь, весь ощетинившись. Он ни с кем не говорил о смерти,
и никто не говорил ему о ней. Все как будто условились молчать об этом.
Аннета, как все нынешние молодые женщины, была плохим педагогом. Ког-
да она еще была молоденькой девушкой, она слышала вокруг много разгово-
ров о педагогике и сама охотно с усиленной серьезностью рассуждала о
ней, придавая методам воспитания гораздо больше значения, чем матери
прежних времен, растившие детей вслепую. Но когда у нее родился ребенок,
она оказалась безоружной против тысячи и одной неожиданностей, преподне-
сенных ей жизнью, и во многих случаях не знала, на что решиться. Она
строила теории, но не применяла их или отвергала после первых же опытов,
и в конце концов, положившись на инстинкт, предоставила всему идти своим
чередом.
Религия была одним из тех вопросов, которые особенно ее заботили: она
не знала, как практически решить его для своего ребенка. Большинство
подруг ее юности, девушки из богатой республиканской буржуазии, были
воспитаны религиозными матерями и нерелигиозными отцами, но не страдали
от столкновения двух мировоззрений: в светском обществе они отлично ужи-
ваются, как и многие другие противоречия, ибо здесь ни одно чувство не
имеет третьего измерения. Аннета тоже ходила в церковь - по обязанности,
как в лицей. К первому причастию она готовилась, точно к экзамену, доб-
росовестно, но без всякого душевного волнения. Торжественные богослуже-
ния, на которых она присутствовала в церкви их богатого прихода, были в
ее глазах чем-то вроде светских развлечений. Порвав со своей средой, она
забросила и все религиозные обязанности.
Современное общество (а церковь - одна из его опор) сумело так извра-
тить и опошлить великие человеческие чувства, что Аннета, хранившая в
душе сокровища веры, которых с избытком хватило бы на сотню святош, счи-
тала себя неверующей. Было это потому, что она отождествляла религию с
бормотанием молитв и устарелой экзотикой церковных обрядов. Религия была
роскошью для богачей и утешительным обманом для глаз и сердец бедняков,
утверждающим существующий порядок, а следовательно, их нищету.
С тех пор как Аннета перестала ходить в церковь, она ни разу не ощу-
щала в этом потребности. Она не сознавала, что ее страстные порывы, са-
мобичевания, бурные разговоры со своей совестью - это те же богослуже-
ния.
Она не хотела внушать своему сыну то, без чего сама прекрасно обходи-
лась. Быть может, у нее и не возник бы даже этот вопрос, если бы (какой
парадокс!) его не подняла Сильвия. Да, Сильвия, которая была не религи-
ознее парижского воробья и в то же время не считала бы себя порядочной
замужней женщиной, если бы дело обошлось без благословения церкви. И она
находила неприличным, что Аннета не крестила сына. Аннета была другого
мнения, но всетаки согласилась сделать это, чтобы Сильвия могла стать
крестной матерью Марка, - и больше об этом не думала. Так обстояло дело,
пока не появился Жюльен. То, что Жюльен был верующий и соблюдал все об-
ряды, не сделало верующей Аннету, но внушило ей некоторое уважение к
этим обрядам, и она задумалась над вопросом, которому до тех пор не при-
давала значения: что делать с Марком? Посылать его в церковь? Учить то-
му, во что она не верила сама? Она задала этот вопрос Жюльену, и он воз-
мутился. Он стал горячо убеждать ее, что ребенку надо открыть божествен-
ные истины.
- Но если для меня это не истины? Значит, я должна лгать, когда Марк
начнет задавать мне вопросы?
- Нет, не лгать, но не мешать ему веровать, потому что это нужно для
его блага.
- Нет, обман не может быть для него благом! И, когда он узнает, что я
его обманывала, сможет ли он меня уважать? Не вправе ли он будет упре-
кать меня? Он перестанет мне верить, и, как знать, не помешает ли эта
навязанная ему религия его дальнейшему разумному развитию?
Тут Жюльен насупился, и Аннета поспешила переменить разговор.
Но как же все-таки быть? Ее друзья, протестанты, советовали ей заста-
вить Марка изучать все религии, и пусть сам выбирает, когда ему минет
шестнадцать лет! Аннета хохотала: какие странные понятия о религии! Как
будто это предмет, по которому сдают экзамен.
Ока так ничего и не решила. Гуляя с Марком, заходила в церковь, сади-
лась в уголке, и они любовались лесом уходящих ввысь каменных колонн,
бликами света, просачивавшегося в эту чащу сквозь цветные стекла, взле-
том сводов и белыми хорами. Они наслаждались тихим, монотонным пением.
Здесь душа словно омывалась в грезах и сосредоточенности...
Марку, пожалуй, нравилось сидеть так, держа мать за руку, слушать и
тихонько перешептываться с нею. Было тепло, уютно, почти сладострастное
блаженство разливалось по телу...
Да, если бы это продолжалось не слишком долго! Ему быстро надоедала
дремотная, разнеживающая тишина. Он испытывал потребность двигаться, он
думал о конкретных вещах. Мозг его работал: наблюдал, подмечал. Марк ви-
дел, что все в церкви молятся, а его мать - нет. И делал выводы про се-
бя, не высказывая их вслух. Он вообще задавал вопросы редко, гораздо ре-
же, чем другие дети: он был очень самолюбив и боялся, что его сочтут
глупым.
Но однажды он все-таки спросил:
- Мама, что такое бог? Аннета ответила:
- Не знаю, милый.
- Так что же ты знаешь? Она засмеялась и притянула его к себе:
- Вот, например, знаю, что люблю тебя.
Ну, это для Марка была не новость, ради этого не стоило ходить в цер-
ковь!
Натура у него была не очень впечатлительная, и он не имел ни малейшей
склонности ко всем тем смутным волнениям сердца, которыми тешатся "эти
женщины". Аннета чувствовала себя совершенно счастливой, когда ее
мальчик был с нею, когда ей не очень докучали материальные заботы и уда-
валось урвать час от неотвязных трудов. Ей незачем было искать бога да-
леко - он был в ее сердце. Марк же мог бы сказать о себе, что у него в
сердце только он, Марк, а все остальное - чепуха. Он требовал, чтобы все
было ясно и точно. Кто такой этот бог в конце концов? Это тот человек,
что стоит перед алтарем в чем-то похожем на женскую юбку и золоченом
нагруднике? Или привратник у входа, с тростью, в коротких штанах и чул-
ках, обтягивающих икры? Или намалеванные на стенах церкви люди - по од-
ному в каждом приделе, - которые сладко улыбались, точь-в-точь как те
дамы лизуньи, которых он терпеть не мог?
- Мама, уйдем!
- Почему? Разве тут нехорошо?
- Хорошо... Но пойдем домой!
Однако что же такое бог?.. Марк больше не приставал с этим вопросом к
матери. Когда взрослые признаются, что они чего-нибудь не знают, значит
это их не интересует... И Марк самостоятельно продолжал свои изыскания.
Слышанные не раз слова молитвы: "Отец наш небесный" (такое местопребыва-
ние казалось уже в те времена сомнительным наиболее развитым мальчикам,
ибо небесам предстояло стать для них новой ареной спорта). Библия, кото-
рую он перелистывал с равнодушным любопытством, как всякие другие старые
книги, вопросы, с небрежным видом заданные взрослым, и подхваченные на
лету ответы: "Бог - это невидимое существо. Он создал мир..." Вот как!..
Но это было уж совсем не понятно! Впрочем, Марк был сыном своей матери:
бог не занимал его воображения. Одним владыкой больше или меньше - не
все ли равно!..
Марка интересовало другое: собственное существование, и то, что этому
существованию угрожало, и то, что будет с ним после. Глупые разговоры,
которые велись в мастерской у Сильвии, довольно рано привлекали его вни-
мание к этим вопросам. Девушки любили страшные истории, от которых му-
рашки бегали по коже, и без умолку рассказывали о всяких несчастных слу-
чаях, внезапных смертях, болезнях, похоронах... Смерть возбуждала их. А
у мальчика это слово вызывало инстинктивный животный страх, все в нем
вставало на дыбы. Вот об этом ему очень хотелось расспросить мать! Но
здоровая духом Аннета никогда не говорила о смерти и никогда не думала о
ней. Не до того ей было тогда! Надо было прокормить себя и сына. Когда
мысли с утра до ночи заняты здешним миром, то раздумывать о мире загроб-
ном - праздное занятие, недоступная роскошь. Только когда те, кого мы
любим, уходят от нас в иной мир, этот неведомый мир занимает главное
место в наших мыслях. А сын Аннеты был здесь, с нею. Правда, если бы она
его лишилась, и жизнь и смерть потеряли бы для нее всякую цену. Эту
страстную натуру не мог бы удовлетворить мир бесплотных теней, мир без
любимого тела!
Марк видел, что мать сильна и смела, всегда занята и не разделяет его
страхов, и ему было стыдно обнаружить перед ней свою слабость. Значит,
надо самому с этим справиться. А это было не так-то просто! Но, разуме-
ется, маленький человечек не занимался решением сложных отвлеченных воп-
росов. Ход его размышлений был таков: смерть - это исчезновение других
людей. Ну и пусть себе исчезают, это меня не касается. Но я сам - неуже-
ли я тоже могу исчезнуть?
Как-то раз Сильвия при нем сказала:
- Что поделаешь, все мы умрем!..
Марк спросил:
- А я? Сильвия засмеялась.
- Ну, у тебя еще довольно времени впереди!
- Сколько?
- Пока не состаришься.
Но Марк отлично знал, что хоронят и детей. И потом, когда он соста-
рится, все равно он будет тот же Марк. И он, Марк, когда-нибудь умрет...
Это ужасно! Неужели никак нельзя спастись? Должно же быть что-нибудь, за
что можно зацепиться, - ну вот как за гвоздь в стене? Должна же быть ру-
ка, за которую можно ухватиться... "Не хочу исчезнуть!.."
Потребность в такой руке, естественно, могла бы привести и его, как
стольких других, к богу, к этой протянутой на помощь руке, которую рису-
ют людям страх и отчаяние. Но мать, по-видимому, не искала такой опоры,
и этого было достаточно, чтобы и Марк отбросил эту мысль. При всем своем
критическом отношении к Аннете он был всецело под ее влиянием. Раз она,
несмотря на то, что ожидало и ее, могла быть спокойна, значит и он счи-
