большинство матерей, считая себя неспособной создать в жизни то, чего
хочет, она мечтала, что это будет создано тем, в ком течет ее кровь.
(Вечная мечта Вотана, которая вечно остается неосуществимой!)
Однако, чтобы формировать душу сына, нужно было крепко держать ее в
руках. Не дать ему вырваться!.. И Аннета делала для этого, что могла,
делала больше, чем следовало! А Марк с каждым днем все дальше отходил от
нее. Она в унынии замечала, что все меньше и меньше понимает его. Хорошо
знала она только одно: его тело, состояние его здоровья, его болезни,
все малейшие их симптомы - тут чутье никогда ее не обманывало. Это доро-
гое, хрупкое тельце было у нее на глазах, она его касалась, мыла, ухажи-
вала за ним... Казалось, его можно видеть насквозь... Но что кроется в
его душе? Она пожирала глазами мальчика, обнимала ненасытными руками, он
весь принадлежал ей...
- Боже! Как я тебя люблю, звереныш! А ты любишь меня?
Марк вежливо отвечал:
- Люблю, мама.
Но что было у него на уме?
В семь лет Марк не обнаруживал ни единой фамильной черты. Напрасно
изучала его Аннета, ища хоть какого-нибудь сходства, стараясь убедить
себя, что оно есть... Нет, он не походил на нее: не тот лоб, не тот раз-
рез глаз. Он не унаследовал от Ривьеров и характеры ной формы рта, осо-
бенно заметной у Аннеты: губы у них были несколько выпячены, - казалось,
напор внутренней силы, напряжение воли приподнимает их, как дрожжи под-
нимают тесто. Единственное, что Марк взял от матери, - цвет глаз, - те-
рялось среди всего чужого. Но откуда же это чужое? От отца? От семьи
Бриссо? Тоже нет! Во всяком случае, пока это было незаметно, и Аннета
ревниво твердила про себя:
"Никогда!"
Но разве ей так уж неприятно было бы увидеть в лице сына какую-нибудь
черту Рожэ? Разве это не доставило бы ей тайной радости? Вспоминая чело-
века, которому она когда-то отдалась, Аннета, не сознаваясь себе в этом,
испытывала не только горечь, но и тоску. Тосковала она, впрочем, не
столько по настоящему Рожэ, сколько по тому, которого она себе выдумала,
и в сущности этому-то, созданному ее мечтой, Рожэ она и отдалась ког-
да-то. Если бы она увидела его вновь в сыне, она испытала бы чувство
своеобразной гордости, как будто, взяв от Рожэ ту форму, которую любила,
и вселив в нее свою душу, она одержала над ним победу. Да, она хотела
бы, чтобы Марк наружностью походил на Рожэ, а душой - на нее.
Однако Марк был не похож ни на отца, ни на мать. Лицу Рожэ недостава-
ло своеобразия и выразительности, свойственных Ривьерам, но оно отлича-
лось красотой простых и правильных черт; это была книга, в которой легко
было читать. А выражение детского лица Марка было неуловимо. Как его
разгадать?
Красивые и тонкие, но неправильные черты, узкий лоб, женственный под-
бородок, немного прищуренные глаза, нос... Откуда у него такой нос,
длинный и острый, с тонкими ноздрями? А большой, немного кривой рот с
узкими и бледными губами? Все в этом лице было неопределенно, изменчиво:
оно напоминало неподвижную на вид, но зыбкую почву... Конечно, характер
мальчика еще не сформировался, в нем ничего еще не определилось. Но в
каком направлении пойдет это формирование? Или так все и останется неоп-
ределенным?
Со времени перенесенной им тяжелой болезни этот ребенок на первый
взгляд казался (а может быть, и был?) нервным и впечатлительным. Но при
более внимательном наблюдении он поражал спокойной сдержанностью, равно-
душным и замкнутым выражением лица. Никакой строптивости, угрюмости; ни-
когда от него не услышишь "нет! ".
- Хорошо, мама...
Но затем оказывалось, что он совершенно не принял во внимание того,
что ему говорили: он просто не слушал... В самом деле не слушал? Трудно
сказать! Он смотрел на Аннету, ожидая, что будет дальше. А она смотрела
на него и думала: "Маленький сфинкс!" Он был сфинксом для всех, тем бо-
лее, что сам себя не знал. Он и для себя был такой же загадкой, как для
матери. Невелика забота! В семь лет мы уже не стремимся и еще не пытаем-
ся познать себя. Зато Марк стремился узнать ее, свою госпожу и рабу. И
времени для этого у него было достаточно, потому что Аннета целыми днями
держала его при себе. Мать и сын наблюдали друг друга. Но ей это наблю-
дение ничего не давало.
Аннета ошибалась, думая, что мальчик не похож ни на кого из ее близ-
ких. Свойствами своего ума он удивительно напоминал деда, Рауля Ривьера.
Но Аннета очень мало знала отца, хотя и была уверена, что знает его хо-
рошо. Она была слишком очарована им и поэтому за всю жизнь так и не
разглядела настоящего Рауля. Иногда у нее мелькали кое-какие догадки, в
особенности после того, как она прочла его знаменитую переписку. Но она
не позволяла себе думать об этом. Ей хотелось сохранить об отце нежные и
благоговейные воспоминания, пусть омраченные на мгновение и приукрашен-
ные. К тому же она знала Рауля только таким, каким он был в последние
годы жизни. Но если бы старик Ривьер мог вернуться с того света и со
свойственной ему зоркостью рассмотреть своего незаконнорожденного внука,
он сказал бы:
"Я начинаю жить снова".
Это было не совсем так. Ничто никогда не повторяется. В Марке ожили
только некоторые черты деда.
Коварная игра природы! Через голову Аннеты эти два сообщника протяги-
вали друг другу руки. И поразительнее всего было то, что прямодушная Ан-
нета среди других черт передала внуку от деда замечательное умение прит-
воряться. Делалось это не из необходимости лгать людям. Рауль Ривьер
чувствовал себя достаточно сильным, у него было достаточно снисходи-
тельного презрения к своим современникам, и он ничуть не побоялся бы по-
казаться им во всей своей наготе. Такое желание бывало у него часто, и
все потом повторяли его жестокие и насмешливые словечки... Нет, то была
не лживость, а потребность развлекаться, безнаказанно паясничать.
Чувство юмора, озорное желание играть роль, гримировать свои чувства,
мистифицировать людей. У малыша такая наследственная черта проявлялась,
конечно, в невинной форме. Это неустойчивая и очень сложная душа, в сущ-
ности совсем не проказливая и не легкомысленная, попала при рождении в
оболочку с определенными наследственными чертами и пользовалась тем ору-
жием, которым снабдила ее природа. Точно так же, если бы она попала в
тело животного, покрытого шерстью или перьями, она пустила бы в ход свой
клюв, когти, крылья. Но ее облекли в ветхие обноски старика Ривьера, и
она инстинктивно переняла лукавство и хитрость деда.
В обществе взрослых Марк был всегда начеку и умел подмечать в них
все, что его касалось: на это была направлена вся его природная наблюда-
тельность. И если он угадывал, каким его считают взрослые, он инстинк-
тивно входил в эту роль, если только у него не являлось желания противо-
речить. А такое желание появлялось, когда его раздражали или когда ему
хотелось позабавиться.
Одним из его любимых занятий было мысленно разбирать на части эти жи-
вые игрушки, отыскивать в них скрытые пружины, слабые места, испытывать
их, играть ими, пускать их в ход. Это было не так уже трудно: взрослые
были довольно примитивны и притом доверчивы, в особенности его мать.
Она возбуждала в нем любопытство. У нее была какая-то тайна. Намеки
на эту тайну Марк слышал в мастерской Сильвии, когда сиживал у ног мас-
териц, не обращавших на него внимания. Он не очень-то много понимал, но
тем интереснее и таинственнее казались ему их слова, и он пытался истол-
ковать их. Гадал, фантазировал... У этого насторожившегося зверька с
блестящими глазами голова постоянно работала.
Теперь, когда он часто сидел дома вдвоем с матерью (иногда по нес-
кольку дней, потому что у него было слабое здоровье, он легко простужи-
вался зимою, и мать постоянно дрожала над ним), Аннета была главным
предметом его наблюдений: распевал ли он, играл или мастерил что-нибудь
- он в то же время с любопытством следил за матерью. У ребенка ум такой
же быстрый и неугомонный, как его резвые ножки. Хотя бы он стоял к вам
спиной, он все равно вас видит, словно у него на затылке глаза, и его
кошачьи ушки, как флюгер, повертываются на звук голоса во все стороны. И
пусть его внимание подобно вращающемуся маяку, пусть он и гонится сразу
за несколькими зайцами, он никогда не теряет следа и не унывает, зная,
что завтра начнет снова... Заяц, за которым охотился Марк, легко попа-
дался. Увлекающаяся, любвеобильная, общительная Аннета не скряжничала:
она расточала себя без оглядки.
Она то обращалась с Марком, как с маленьким, - и тогда он обижался и
находил ее смешной; то разговаривала с ним, как с взрослым товарищем,
равным ей по уму, - и мальчику становилось скучно, он про себя называл
ее "надоедой". Иногда она при нем начинала думать вслух, произносить це-
лые монологи, как будто он способен был что-нибудь понять! Тогда Марк
решал, что она чудачка, и наблюдал за ней сердито и насмешливо. Он не
понимал ее, но это ведь никому не мешает судить другого человека.
Марк придумал себе очень удобную манеру, которая годилась для всех
случаев: наглую и рассеянную вежливость благовоспитанного мальчика, ко-
торый делает вид, будто слушает то, что он обязан слушать, но ничуть
этим не интересуется (у него свои дела) и только ждет, чтобы взрослые
поскорей замолчали. Иногда он в угоду матери разыгрывал ласкового и неж-
ного сына. Он знал, что мать сейчас же так и загорится радостью. Аннета
всем сердцем откликалась на его ласку, а он испытывал к ней снисходи-
тельное презрение за то, что она так легко попадается на эту удочку.
Когда же она вела себя не так, как он ожидал, он злился, но уважал ее
больше.
Марк был не способен долго выдерживать роль.
Дети для этого слишком гибки и неустойчивы. Он изображал любящего сы-
на и умилял Аннету нежностями, а через минуту бесстыдно показывал свое
равнодушие к ней, и Аннета терялась, не знала, что думать.
Случалось, что, не стерпев разочарования и досады (особенно в те ред-
кие минуты, когда у нее являлось смутное подозрение, что Марк упорно ра-
зыгрывает какую-то роль), Аннета со свойственной ей вспыльчивостью (да
простят ее современные педагоги!) в раздражении шлепала его... Конечно,
это было против всех правил и оскорбляло ребенка. В глазах англосаксонки
Аннета, разумеется, навеки себя этим позорила. Но нам, старым французам,
такие вещи не в диковинку... "Qui bene amat..." [44]. Поговорку эту мож-
но всегда услышать в буржуазных семьях, где еще не совсем забыли латынь.
Всем нам в детстве взрослые таким способом доказывали свою любовь. И
мы, как и сын Аннеты, в глубине души считали, что в трех случаях из че-
тырех шлепки получены за дело. Но если мы, как Марк, и не переставали
любить ту, которая нас ими награждала, то, по правде говоря, после этих
шлепков она несколько теряла свой авторитет в наших глазах. Быть может,
именно поэтому мы, как и Марк, чаще давали ей повод шлепать нас.
Отшлепанному представлялся удобный случай изображать из себя несчаст-
ную жертву. И Аннета, раскаиваясь в том, что злоупотребила своей силой,
чувствовала себя виноватой. Приходилось умилостивлять Марка. А он только
и ждал, чтобы она первая подошла.
Торжество слабости! Этим оружием особенно умеют пользоваться женщины.
Но здесь в роли женщины оказывался ребенок. Это дитя, у которого еще не
обсохло на губах материнское молоко, было более чем наполовину женствен-
но, обладало хитростью и уловками девочек. Аннета была безоружна перед
маленьким плутом. В столкновениях с ним она представляла сильный пол,
этот глупый сильный пол, который стыдится своей силы и готов, кажется,
просить за нее прощения. Борьба была неравная. Малыш издевался над нею.
Не надо думать, что Марк был просто хитрый комедиант, потешавшийся
