загораживающей залу от глаз прохожих, окна с тремя выпуклыми эмалевыми
шарами снаружи; вдоль входной двери, также частично занавешенной и
украшенной надписью "Кафе", которая читается навыворот; вдоль стойки с
пятью-шестью прилично одетыми посетителями перед нею, а также того,
крайнего справа, что все еще смотрит на столик, за которым сидит солдат.
Тот переводит взгляд в сторону своего стула. Сержант пристально
разглядывает ворот его шинели, то место, где пришиты два зеленых ромба, -
суконных, с армейским номером.
- Так вы были под Рейхенфельсом? - говорит он. При этом его подбородок
едва заметно, но стремительно выдвигается вперед.
Солдат подтверждает:
- Да, был я в этой переделке.
- Были, - уточняет сержант, для доказательности повторяя то же
движение подбородком и кивая на отчетливые следы армейского номера.
- И он тоже, - говорит капрал, - тот, что сидел тут, на вашем месте...
- Ну, он-то дрался, - прерывает сержант. И, не получив ответа,
добавляет: - А то, сдается мне, найдутся и такие, что не выстояли.
Он оборачивается к капралу, и тот делает неопределенный жест в знак то
ли неведения, то ли согласия.
- Никто не выстоял, - говорит солдат.
Но сержант протестует:
- Как бы не так! Вы спросите у парнишки, что сидел тут, на вашем месте.
- Ладно, пусть так, - соглашается солдат. - Все дело в том, как
понимать это "выстояли".
- Я так и понимаю, как оно есть: были такие, что дрались, а другие -
нет.
- А кончилось тем, что все отступили.
- Согласно приказу. Не надо путать.
- Все отступили согласно приказу, - говорит солдат.
Сержант пожимает плечами. Он смотрит на капрала, словно ища поддержки.
Потом, отвернувшись к стеклянной витрине, глядящей на улицу, бормочет:
- Разложившееся офицерье!
И помолчав:
- Разложившееся офицерье, вот это кто!
- Это верно, - подтверждает капрал.
Озираясь вокруг, солдат выискивает глазами молодую официантку, которая
все никак не соберется к ним подойти. Но сколько он ни приподнимается на
стуле, глядя поверх голов, он нигде не может ее обнаружить.
- Не беспокойтесь, вы увидите сразу, когда он вернется, - говорит
капрал. Он приветливо улыбается и, полагая, что солдат оглядывается в
поисках их ушедшего товарища, добавляет: - Он должен быть рядом, в
бильярдной, верно, приятеля повстречал.
- Вы можете у него спросить, - продолжает, покачивая головой, сержант,
- он-то дрался, можете у него спросить.
- Ладно, а все же как-никак нынче он тут, - говорит солдат. - Хочешь
не хочешь, а пришел к тому же, что и остальные.
- Согласно приказу, я вам говорю. - И после минутного молчаливого
размышления он, словно про себя, заключает: - Разложившееся офицерье, вот
они кто!
- Вот это верно, - подтверждает капрал.
Солдат спрашивает:
- А вы-то под Рейхенфельсом были?
- Ну нет, мы оба западнее были, - отвечает капрал. - Как они линию
обороны прорвали и нас обошли, мы и отступили, чтобы не попасться.
- Согласно приказу, вот как! Не надо путать, - уточняет сержант.
- Быстро смотались, тянуть было некогда, - говорит капрал. - А то, из
двадцать восьмой у нас на левом фланге, замешкались, так они словно
ребятня малая влипли.
- Сейчас, как ни верти, все к тому же идет. Не нынче - так завтра
посадят в мешок, - говорит солдат.
Сержант бросает на него быстрый взгляд, но предпочитает обратиться к
воображаемому собеседнику, сидящему напротив:
- Ну, это еще надо доказать, мы еще последнего слова не сказали.
Теперь очередь солдата пожать плечами. Он встает со стула, пытаясь
привлечь внимание официантки и надеясь, что наконец-то ему принесут
выпить. Из-за соседнего стола доносится фраза, случайно произнесенная
громче других, - обрывок какой-то беседы: "Шпионы, ну, их-то повсюду
хватает!" За этим заявлением следует непродолжительное молчание. На другом
конце стола кто-то дает подробные пояснения, но слышится только глагол
"расстрелять", остальное тонет в сумятице голосов. И когда солдат снова
усаживается на свой стул, среди общего гула слышится другая формулировка:
- Есть такие, что дрались, а другие вот нет.
Сержант разглядывает при этом зеленые ромбы на вороте шинели. Он
повторяет:
- Мы еще последнего слова не сказали. - Потом, склонившись к капралу,
доверительно сообщает: - Мне говорили, вражеским агентам платят, чтоб
разлагали морально.
Капрал не реагирует. Сержант, который, перегнувшись над столом,
покрытым клеенкой в красно-белую клетку, тщетно ждал ответа, снова
решительно опускается на стул. Немного погодя он добавляет: "Надо было
видеть", но произносит это едва слышно и к тому же не поясняет свою мысль.
Оба молчат, и тот и другой замерли, уставившись в пространство прямо перед
собой.
Солдат оставляет их, с намерением выяснить, куда же запропастилась
молодая женщина с тяжелой темной шевелюрой. Но, стоя среди нагромождения
столов, он подумал, что в конечном счете не так уж ему хочется пить.
Почти у самого выхода, уже дойдя до стойки, которую обступила кучка
прилично одетых людей, он вдруг подумал о том солдате, что был под
Рейхен-фельсом и так доблестно там сражался. Важно непременно его
разыскать, поговорить с ним, выведать у него, как это все было. Солдат
немедля возвращается и пересекает залу в обратном направлении, пробираясь
между скамьями, стульями и спинами выпивающих за столиками посетителей. Те
двое сидят по-прежнему в одиночестве, в той же позиции, в какой он их
оставил. Вместо того чтобы направиться к ним, он идет напрямик в глубь
залы, туда, где толпа мужчин, создавая давку и толкотню, устремилась
влево, но из-за тесноты прохода движется очень медленно, мало-помалу,
однако, протискиваясь между выступом стены и тремя большими круглыми
вешалками, нагруженными одеждой, которые возвышаются в конце стойки.
Пока, подхваченный течением, солдат также приближается к выходу -
правда, медленнее прочих, поскольку он оказался у края потока, - ему
приходит в голову, а почему, собственно, так уж важно побеседовать с этим
человеком, который сможет ему рассказать лишь то, что ему уже известно.
Еще не успев дойти до следующей залы, где, кроме новых посетителей, должны
находиться: укрытый чехлом бильярд, черноволосая официантка и герой
Рейхенфельса, - солдат отказывается от своей затеи.
Именно тут, должно быть, и разыгрывается немая сцена, когда толпа,
окружающая солдата, раздвигается, оставляя его посреди огромного круга, по
сторонам которого чьи-то призрачные лица... Эта сцена, впрочем, ни к чему
не ведет. И наконец толпа - ни немая, ни говорливая - уже не окружает его:
он вышел из кафе и шагает по улице. Это обычная улица: длинная, прямая,
обставленная совершенно одинаковыми домами с плоскими фасадами и похожими
одна на другую дверьми. Как всегда, медленно, мелкими густыми хлопьями
сыплется снег. Белеют тротуары, мостовые, подоконники, приступки подъездов.
За ночь в нишу намело кучу снега, он проник в узкую вертикальную щель
неплотно прикрытой двери, и, когда солдат распахивает створку, налипший по
ее краю снег в несколько сантиметров толщиной сохраняет продолговатую
форму. Немного снега скопилось даже в коридоре, и он образовал на полу
длинную дорожку, которая чем дальше от двери, тем становится уже, -
вначале она широка, затем сужается и, частично уже подтаяв, оставляет на
пыльном деревянном полу влажную черную кромку. Коридор испещрен черными
следами, отстоящими друг от друга сантиметров на пятьдесят и все менее
отчетливыми по мере приближения к лестнице, нижние ступеньки которой
угадываются в глубине. И хотя пятна эти неопределенной, изменчивой формы,
с бахромчатыми краями и проталинами, есть все основания полагать, что это
отпечатки, оставленные башмаками небольшого размера.
Справа и слева по коридору, на равном расстоянии друг от друга,
правильно чередуясь, расположены двери - одна справа, другая слева, одна
справа и т. д. Эта вереница тянется, сколько хватает глаз или почти
столько, а в самой глубине, где освещение ярче, еще можно различить нижние
ступени лестницы. Рядом - невысокая фигура женщины или ребенка, которую
дальность расстояния делает совсем крохотной; одной рукой она опирается на
крупный белый шар, которым заканчиваются перила.
Чем ближе солдат к ней подходит, тем явственней у него ощущение, что
эта фигура отступает вглубь. По правую сторону коридора одна из дверей
открылась. Здесь, впрочем, и обрываются следы. Щелк. Мрак. Щелк. Желтый
свет озаряет тесную переднюю. Щелк. Мрак. Щелк. Солдат снова оказывается в
квадратной комнате, где стоят комод, стол и диван-кровать. На столе
клетчатая клеенка. К стене над комодом прикреплена фотография военного в
походной форме. Вместо того чтобы, сидя за столом, попивать вино и не
спеша разжевывать хлеб, солдат вытянулся на постели; глаза у него закрыты,
видимо, он спит. Вокруг него, стоя, замерли трое: мужчина, женщина и
ребенок, - они молча его разглядывают.
В изголовье, почти к самому лицу спящего склонилась женщина - она
всматривается в его искаженные черты, прислушивается к затрудненному
дыханию. В стороне, у стола, как всегда, в черной накидке и с беретом на
голове, стоит мальчуган. Третий, в ногах кровати, не инвалид с деревянным
костылем, но более пожилой человек, с залысиной над лбом, одетый в
короткое пальто на меху, начищенные ботинки и короткие гетры. Он не
снимает серых лайковых перчаток; на левой руке, у безымянного пальца, там,
где приходится перстень, небольшая припухлость. Зонтик с ручкой из
слоновой кости, облеченный в шелковый футляр, оставлен, видимо, в
передней, где косо прислонен к вешалке.
Солдат, в полном обмундировании, в обмотках и грубых башмаках, лежит
на спине. Руки вытянуты вдоль тела. Шинель расстегнута, военная
гимнастерка под нею - слева, у поясницы - в пятнах крови.
Нет. В действительности на сцене другой раненый, все происходит при
выходе из переполненного кафе. Солдат едва успевает закрыть за собой
двери, как к нему подходит рядовой прошлогоднего призыва, которого он не
раз встречал по возвращении - и даже этим же утром в госпитале, - тот как
раз собирается войти в кафе. На мгновение солдату приходит в голову мысль,
что перед ним тот самый отважный вояка, чью храбрость только что
превозносил сержант. Но он тут же осознает невозможность подобного
совпадения; юноша действительно во время вражеской атаки был под
Рейхенфельсом, но в том же полку, где служил и сам солдат, о чем
свидетельствовали зеленые ромбы на его обмундировании; однако, если верить
тому, на что так прозрачно намекал сержант, в их части не числилось
героев. Поэтому, встретив товарища, солдат ограничился кивком головы, но
тот остановился и заговорил:
- Вашему приятелю, тому, что этим утром вы навещали в хирургии, плохо.
Он вас несколько раз спрашивал.
- Ладно, - сказал солдат, - приду еще.
- Да поскорей. Он недолго протянет.
Молодой человек уже ваялся было за медную ручку, но снова обернулся и
добавил:
- Он говорит, что должен вам что-то вручить. - И после короткого
размышления: - Может быть, это в бреду.
- Я приду. Увидим, - сказал солдат.
Выбрав наикратчайший путь, он сразу же, быстрым шагом отправляется в
госпиталь. Перед ним проходит декорация, вовсе не похожая на симметричные,
однообразные очертания большого города с вычерченными рейсфедером,
пересеченными под прямым углом улицами. Нет также и снега. Для этого
времени года, пожалуй, тепло. Низкие, старомодные, несколько вычурные
дома, перегруженные завитушками орнаментов, барельефами карнизов, резными
капителями колонн, обрамляющих двери, скульптурными консолями балконов,
сложным переплетом пузатых металлических решеток. С этим ансамблем хорошо
сочетаются уличные фонари на углах, некогда оснащенные газовыми горелками,
тогда как теперь чугунный столб, расширяющийся у основания, поддерживает
на высоте трех метров некое сооружение в виде лиры с закругленными рожками
и подвешенным к ним шаром с большой электрической лампой внутри. Самый
