денежные средства должны быть сконцентрированы на обработку
остающихся "текучих двадцати процентов". Эти 20% подвергаются
детальному анализу, пока не выделяется небольшой остаток, на обработку
которого сосредоточиваются максимальные усилия. Устраняются ненужные
затраты, вплоть до последнего цента и вся энергия освобождается в
направлении небольшой группы избирателем, которые действительно могут
повлиять на исход выборов. Этот метод столь способствовал "отклонению"
хода событий в Америке и во всем мире в нужную кому-то сторону, что не
мешает рассмотреть его более внимательно.
Сельвин начинает кампанию по выдвижению кандидата в президенты с того,
что сбрасывает со счета все штаты, в которых победа его или противной
партии предрешена заранее. Это позволяет ему уделить все внимание
двенадцати сомнительным штатам, от голосов которых будет зависеть исход
выборов. Он делит эти штаты на группы по пять тысяч избирателей,
прикрепляя к каждой из них по одному местному члену партии и одному
представителю при центральной штаб-квартире. Далее он исходит из расчета,
что из каждых пяти тысяч четыре, разделившись поровну, не изменят ни его,
ни другой партии, что сужает его анализ до одной тысячи сомнительных
избирателей в каждой пятитысячной группе в 12 штатах, на которых и нужно
сосредоточиться. Задачей местного члена партии является сбор достоверных
сведений об их "расе, религии, занятиях и прежних партийных связях",
которые он должен сообщить прикрепленному к данной группе
представителю центра для воздействия на каждого из этой тысячи
посредством "литературы, убеждения или каким-либо более тонким
способом". Эти два агента - один местный, второй из центра - обязаны
были "обеспечить большинство в порученной им тысяче голосов".
Избирательные воротилы другой партии рассылали вместо этого "тонны
печатной бумаги в партийные центры штатов, откуда они распределялись по
провинциальным организациям; там все это сваливалось в угол и давалось
посетителям, если они об этом просили. Комитет Сельвина использовал
только одну четверть этой массы материалов, но они отправлялись в
запечатанном конверте и в сопровождении сердечного письма,
непосредственно адресованного избирателю, еще не решившему, кому отдать
свой голос. Оппозиция, тратя большие деньги, рассылала ораторов из одного
конца страны в другой... Сельвин посылал людей в избирательные группы,
чтобы лично убедить каждого из колеблющейся тысячи поддержать список
Рокланда".
Благодаря этому умелому методу анализа, исключения и концентрации,
Рокланд в романе и Вильсон в действительности победили на выборах в 1912
г. Этот концентрированный призыв к "тысяче колеблющихся избирателей"
был обращен в каждой такой группе к эмоциям "расы, веры и цвета кожи", и
каждый объект внимания был намечен с учетом этих факторов. "Так победил
Сельвин, а Рокланд стал краеугольным камнем строившегося им здания".
Остальная часть романа не представляет интереса, но и она содержит
несколько любопытных мест. Подзаголовок гласит: "История будущего:
1920-1935". Герой романа - Филипп Дрю, молодой воспитанник военного
училища в Вест-Пойнте, увлекшийся идеями и избранный вождем
негодующей толпой на митинге протеста после того, как заговор Сельвина с
Тором стал достоянием гласности. Интересном то каким образом эго
произошло: в кабинете Тора имелся скрытый микрофон (вещь, мало
известная в 1912 году, но столь же обычая в политике наших дней, как
настольный календарь). Тор позабыл его выключить, и его "ликующий"
разговор с Сельвином после избрания Рокланда стал известным его
секретарше, которая сообщила эти сведения в печать; самым
неправдоподобным во всей эти истории является то, что печать их
опубликовала. Дрю собирает армию (вооруженную, как по волшебству,
винтовками и артиллерией), разбивает правительственные войска в одном
единственном сражении, занимает Вашингтон и объявляет себя
"Администратором Республики". Его первым важным правительственным
актом (как и президента Вильсона) является введение "прогрессивного
подоходного налога, не исключающего ни одного дохода, каким бы он ни
был" (Коммунистический Манифест Карла Маркса требовал введения
"высокого прогрессивного налога", а Протоколы - "прогрессивного налога
на собственность").
Вслед за тем Дрю вторгается в Мексику и в республики Центральной
Америки, побеждает и их в одной битве, объединяя их затем под
американским флагом, который в следующей главе становится "неоспоримой
эмблемой авторитета" также и для Канады, британских, французских и всех
иных владений в Вест-Индии. Сельвин и Филипп Дрю, оба, разумеется,
олицетворяют "полковника" Хауза. Сельвин - непревзойденный партийный
организатор и тайный носитель высшей власти; Дрю - сумбурный "утопист-
мечтатель" (Протоколы), который, достигнув власти, не знает, что с ней
делать. Как и следовало ожидать, под конец Хауз сам не знал, что ему делать
с двумя созданными им фигурами, представлявшими, по сути дела, одно и то
же лицо, и он должен был соединить их, сделав Сельвина - первоначального
злодея повествования - доверенным лицом и приятелем бедняги Дрю. После
этого неудивительно, что он снова не знал, что ему делать с Дрю, разве что
отдать его на съедение медведям. Он посадил его на корабль, плывущий в
неизвестном направлении, вместе с девицей Глорией, жаждавшей любви и на
протяжении пятидесяти глав выслушивавшей бессвязные речи Дрю о его
планах переустройства мира, заканчивая роман восклицаниями: "Счастливая
Глория! Счастливый Филипп!... Куда их несет? Вернутся ли они? Об этом
спрашивали все, но никто не мог дать ответа".
Вероятно и в самом деле никто не стал бы дочитывать этот роман до конца, и
никого не интересовало, куда поплыли Филипп и Глория, с одним только
исключением. Был на земле один единственный человек, для которого эта
история должна была иметь столь же жуткое значение, как портрет Дориана
Грея для самого Дориана: Вудро Вильсон. В этом отношении роман
"Администратор Филипп Дрю" - единственный в своем роде. Два вопроса
преследуют историка: читал ли Вильсон этот роман, и что (или кто) побудило
Хауза опубликовать точную картину того, что происходило в то самое время,
когда "креатура" была сделана сначала кандидатом в президенты, а затем и
президентом республики? В свете этого книга приобретает характер
садистского издевательства, и читателю становится ясно, что люди,
собравшиеся вокруг полковника Хауза, должны были быть теми самыми
злодеями, потоке описаны в главе "Ликующие заговорщики".
Можно ли допустить, что Вудро Вильсон не читал этой книги? Из его врагов
или друзей во время избирательной кампании кто-то должен же был дать ему
ее а руки. Историк должен задать себе вопрос, не было ли знакомство с этим
произведением причиной болезненного душевного и физического состояния,
вскоре поразившего президента. Несколько описаний его со стороны
современников могут послужить иллюстрацией к этому вопросу, хотя они и
забегают несколько вперед в хронологии нашего повествования. Хауз писал
впоследствии о том, кого он "выбрал" и провел в президенты ("единственный
из всех, кто во всех отношениях подходил к этой должности"): "В это время
(1914 г.) и несколько раз впоследствии мне казалось, что президент ищет
смерти; его поведение и его душевное состояние с уверенностью показывали,
что он не находил более радости в жизни". Вскоре после того, как Вильсон
стал президентом, британский посол сэр Гораций Планкетт (Plunkett) писал
Хаузу: "Я посетил президента и был потрясен, насколько он выглядел
измученным; перемена в нем, по сравнению с январем (месяц вступления
президентов в должность - прим. перев.), - ужасна". Шесть лет спустя сэр
Вильям Уайзмен, правительственный эмиссар Великобритании, говорил
Хаузу: "Я был потрясен видом президента... у него было серое, истощенное,
лицо, часто подергивавшееся в жалких попытках сдерживать нервы, явно
находившиеся в полном расстройстве" (1919г).
Заметим сходство этих описаний Вильсона с позднейшими описаниями
президента Рузвельта, которого Хауз также считал своим подставным лицом.
Как писал Роберт Э. Шервуд (влиятельный американский журналист и
плодовитый драматург, ярый друг Советов в 30-х годах, во время войны автор
официальных речей президента - прим. перев.), Рузвельта постоянно
преследовал "призрак Вильсона". Через 2 года после первого избрания
Рузвельта в президенты, менеджер демократической партии Джемс Фарлей
писал о нем: "Президент выглядит плохо... изможденное лицо и замедленные
реакции" (1935), а еще 2 года спустя он был потрясен видом президента"
(1937). Точно также была "потрясена видом президента" и мадам Чан Кай-
ши в 1943 году; Мерриман Смит писал в 1944 г., что Рузвельт "выглядел
старее, чем когда-либо, и произнес совершенно бессодержательную речь", в
то время как по словам Джона Т. Флинна фотографии президента потрясли
страну и народ". Член кабинета Рузвельта, мисс Френсис Перкинс, сказала
однажды, выйдя от него в 1945 г., "я не могу больше этого выдержать,
президент выглядит ужасно".
Видимо самый верный путь стать несчастным, это получить власть в качестве
орудия других лиц, остающихся незримыми. Вильсон неизбежно выглядит
ничтожеством при чтении этих свидетельств, ставших теперь доступными
историкам. Полковник Хауз, раввин Уайз и другие из его окружения смотрели
на него, как коллекционеры смотрят на приколотого булавкой жука. Когда он
в двадцатилетнем возрасте решил в один прекрасный день стать президентом
страны, то вероятно он менее руководился божественным откровением, чем
гаданием на кофейной гуще. Это стало впоследствии известно, и ребе Уайз
как-то задал ему вопрос: "Когда Вы впервые начали думать или мечтать о
президентстве?" Поскольку раввину было известно гораздо больше, чем
Вильсону, о том, как его мечты оказались осуществленными, он вероятно
задал вопрос не без задней мысли, и несомненно был поражен ответом
Вильсона: "После окончания Давидсонова колледжа в Южной Каролине не
было дня, когда бы я не ожидал стать президентом", после чего последовал
язвительный вопрос: "Даже когда Вы были учителем в женской гимназии?".
Вильсон, явно забывший истинное положение вещей, повторил: "Я всегда
был уверен, что буду президентом, и готовился к этому".
Между тайным "выбором" Вильсона Хаузом в 1910 году и его официальным
выдвижением на президентскую кандидатуру в 1912 г. ему пришлось
публично расписаться в преданности сионизму; этим американский народ был
вовлечен в еврейское предприятие, как и английский народ оказался
связанным с ним предложением Уганды в 1903 г. Разъезжая по стране с
предвыборными речами, Вильсон выступил и по вопросу "о правах евреев",
заявив следующее: "Я говорю здесь не для того, чтобы выразить симпатии
нашими еврейским согражданам, а чтобы ясно выразить наше полное
единство с ними; это не только их цель, это цель Америки".
Эти слова могли иметь только одно значение: как декларация внешней
политики в том случае, если Вильсона выберут президентом. Не было
никакой необходимости говорить о единстве между одними американцами и
другими, а евреи в Америке были всегда и во всех отношениях равноправны и
свободны; это положение могло измениться только в результате отказа самих
евреев сознавать свое единство с Америкой, и Вильсон фактически этот отказ
провозгласил публично. Он официально подчеркнул, что у евреев есть своя
"индивидуальность", не тождественная с Америкой, и что под его
руководством Америка будет всячески поддерживать их стремление
обособиться от своих сограждан. Для посвященных было ясно, что эти слова
выражали полное согласие с сионизмом. Они были также косвенным намеком
и угрозой по адресу России, поскольку тем самым Вильсон признавал
эмигрировавших русских евреев (бывших тогда единственными
организованными сионистами) представителями всего еврейства. Так
Вильсон взял на себя роль Бальфура в американской постановке этой драмы.
К этому времени вся сионистская пропаганда была направлена против
