"Таймса") писал, что "важные (для выборов) еврейские голоса, крепко
стоявшие за Сматсом и его партией", сильно помогли ему одерживать победы
на выборах. В его биографии упоминается крупное наследство, полученное
от, "богатого и влиятельного еврея" (пример ложности обвинений Вейцмана
против богатых и влиятельных евреев; кстати тот же самый сэр Генри
Стракош завещал соответственный подарок и Уинстону Черчиллю), а также и
подаренные ему некими не названными по имени лицами дом и автомобиль.
Другими словами, партийно-политические соображения Сматса не сильно
отличались от таких же соображений Ллойд Джорджа, Хауза, а впоследствии
и многих других, влияние же материальных факторов достаточно очевидно.
Однако, в его биографиях часто упоминаются и религиозные (или
псевдорелигиозные) мотивы, часто встречающиеся и у Ллойд Джорджа.
Например, Сматс "предпочитал" Ветхий Завет Новому, и приводятся его
слова: "Чем больше я старею, тем больше я интересуюсь иудаизмом". Автор
встретился со Сматсом много лет спустя, уже зная, какую роль он сыграл в
тогдашней истории. Теперь, в 1948 году, он был сильно озабочен ухудшением
международного положения и взрывчатой роли в нем, которую играла
Палестина. Ему было почти 80 лет, но он прекрасно выглядел, был бодр и
держался прямо, с живыми, острыми глазами и маленькой бородкой. У него
был жесткий характер, и при желании газеты могли бы нарисовать его весьма
неприглядный портрет, будь они против, а не неизменно за него, своей же
политической ловкостью он не уступал Ллойд Джорджу. Газетная пропаганда
изображала его, как великого мастера англо-бурского примирения, однако
когда он умер на своей одинокой трансваальской ферме, оба народа были
более на ножах, чем когда либо, а действительное примирение стало делом
следующих поколений. В Южной Африке он был не примирявшей, а
разделявшей фигурой, и всем было известно, что настоящей силой позади его
партии была не Англия, а концерн золотых и бриллиантовых приисков в
Иоганнесбурге (еврейское предприятие, владелец - Гарри Ф. Оппенгеймер.
- Прим. перев.) В 1948 г., когда пришлось открыть карты, Сматс первым
выступил с поддержкой сионизма против стоявшего под сильным нажимом
британского правительства.
17 марта 1917 года генерал Сматс прибыл в Лондон, встреченный там
беспрецедентными овациями, и отставка Робертсона казалась близкой. Эта
триумфальная встреча - ранний образец привычной в наше время техники
рекламирования нужных лиц печатью, послушно реагирующей на простое
нажатие нужной кнопки. Тот же метод в несколько упрощенной форме
известен и примитивным племенам Африки, где М`Бонго, великий глашатай,
гордо выступает впереди черномазого царька с ревом "Великий Слон,
Потрясатель Земли, Пронзатель Неба" и все такое прочее.
Ллойд Джордж, как он сам пишет, представил Сматса имперскому военному
кабинету как "одного из самых блестящих генералов". Военный опыт
генерала ограничивался незначительной колониальной кампанией в Юго-
Западной Африке, а в момент вызова в Лондон он все еще воевал с
маленькой, но хорошо обученной армией из 20 тысяч туземных солдат-аскари
под командой германского генерала фон Леттов-Форбек и двух тысяч
немецких офицеров и унтер-офицеров (на голову разбивших англичан, но
вынужденных затем капитулировать после общего поражения Германии в
1918 г. - прим. перев.). Похвала представлялась тем более великодушной,
что вообще о профессиональных военных Ллойд Джордж был невысокого
мнения: "Ни в какой другой профессии опыт и обучение не играют меньшей
роли, наряду с чутьем и суждением".
К этому времени, чтобы лучше изолироваться от "генералов" (кроме,
разумеется Сматса), Ллойд Джордж поселился со своим маленьким
воинственным комитетом в небольшом домике, "где они заседают дважды в
день, все время обсуждая военные планы, хотя это вовсе не их, а мое дело;
маленькая группа политиков, совершенно несведущих в войне и ее нуждах,
пробует вести войну самостоятельно" (Робертсон). В апреле 1917 года
генералу Сматсу было предложено представить этой группе отшельников
свои соображения о том, как выиграть войну. Эти соображения сводились к
следующему: "Палестинская кампания богата весьма интересными
военными и даже политическими возможностями... остается обсудить
более важный и сложный вопрос западного фронта. Я всегда считал обузой...
что британские военные силы были целиком связаны этим фронтом" (когда
давался этот совет, Россия гибла, переброска германских армий на западный
фронт предстояла в ближайшем будущем, и угроза этому фронту неожиданно
выросла до размеров смертельной опасности). Этот совет обеспечил Ллойд
Джорджа не достававшей ему высокой военной поддержкой (из Южной
Африки), и он немедленно послал от имени военного кабинета приказ
командующему английскими войсками в Египте начать наступление на
иерусалимском направлении. Генерал Муррей возразил, что его силы для
этого недостаточны, после чего он был смещен. Командование было
предложено генералу Сматсу, которого Ллойд Джордж считал "способным с
большой решительностью провести кампанию на этом участке".
Сэр Вильям Робертсон одержал затем самую крупную победу в ходе всей
войны. Он лично побеседовал с генералом Сматсом, о военных способностях
которого судить было довольно трудно, поскольку он никогда не имел
возможности испытать их в тех мелких кампаниях, в которых он до тех пор
принимал участите. Зато его политические способности не подлежали
сомнению; он был осторожнейшим из людей, и не испытывал ни малейшего
желания обменять лондонские триумфы на риск поражения на поле брани,
что разрушило бы его политическую будущность в Южной Африке. Поэтому
после разговора с Робертсоном он ответил на предложение Ллойд Джорджа
отказом. Дальнейший ход событий показал, что фиаско на Ближнем Востоке
ему удалось бы избежать, но предвидеть это заранее было невозможно, и
таким образом еще один завоеватель прозевал возможность въехать в
Иерусалим на белом коне. Как известно, политики обычно очень ценят
подобные возможности, сколь бы комичными они иной раз ни
представлялись, и впоследствии генерал Сматс весьма сожалел о потерянных
шансах: "Вступить в Иерусалим! Какие это были бы воспоминания!". В то
время, однако, он заявил Ллойд Джорджу: "Я совершенно убежден, что в
настоящее время наше военное положение никак не допускает
наступательных операций для захвата Иерусалима и занятия Палестины".
Ни этот неожиданный поворот генерала Сматса, ни развал в России и
возникшая угроза западному фронту не в состоянии были повлиять на Ллойд
Джорджа. В сентябре 1917 года он принял решение, что "войска,
необходимые для крупной кампании в Палестине, могут быть сняты с
западного фронта зимой 1917-I8 гг. и выполнить свою задачу в Палестине
вовремя, чтобы вернуться во Францию для начала активных действий
весной".
Одному только Господу Богу удалось спасти соотечественников Ллойд
Джорджа от наказания за подобное решение. Выиграть мировую войну в
Палестине было невозможно, однако вполне возможно было проиграть ее во
Франции, и эта опасность в то время была весьма велика. Однако Ллойд
Джордж, оставленный даже Сматсом, все же сумел наконец получить
военную поддержку со стороны новой фигуры, спустившейся, как на крыльях,
на сцену, провозгласив лозунг о "зимней распутице", о чем будет речь ниже.
Это был некий генерал сэр Генри Вильсон, наилучшим образом
охарактеризовавший себя сам во время поездки в Россию в составе военной
миссии в январе 1917 года: "Роскошный обед в министерстве иностранных
дел... на мне офицерский крест Почетного Легиона, звезда и цепь ордена
Бани, русские эполеты и серая каракулевая шапка, и в общем я был красавец-
мужчина. На обеде и на последующем приеме я произвел фурор. Я был много
выше ростом, чем великий князь Сергей, и, как мне сказали, я произвел во
всех отношениях отличное впечатление. Великолепно!" Этому субъекту,
самодовольно позировавшему на фоне русской трагедии, Ллойд Джордж и
сионисты были обязаны долгожданными возможностями, Англия же без
малого громадной катастрофой. Сэр Генри был очень высокого роста,
худощав, гладок и улыбчив; один из тех нарядных, лощеных, красно-
лампасных и окантованных золотом генштабистов, увешанных орденами и
приводивших в бешенство усталых и покрытых окопной грязью солдат во
Франции. Французская гувернантка обучила его в детстве говорить без
акцента по-французски, за что нашего "Анри" обожали французские
генералы, находившие его приятно свободным от английской чопорности; он
был ирландского происхождения, но по ирландскому вопросу резко
расходился с другими ирландцами, пока двое из них не застрелили его на
пороге его лондонского дома в 1922 году, за что были повешены.
Прежде сэр Генри был вполне согласен с мнением остальных военных о
первостепенном значении главного фронта и безумии распылять силы на
"побочных театрах", превзойдя всех в решительности, с которой он выразил
основной принцип: "Чтобы закончить войну, надо бить немцев, а не турок...
место, где можно убить больше всего немцев, находится здесь (во Франции),
а поэтому каждый фунт наших боеприпасов должен со всех концов мира
прибыть сюда. Вся история учит нас, что операции на второстепенных и
маловажных театрах войны не оказывают влияния на главном фронте, лишь
ослабляя занятые на нем силы" (1915).
Никто, от фронтового солдата до выпускников военных академий, не станет с
этим спорить. Ясно, что и в 1917 году сэр Генри не мог обнаружить никаких
военных доводов, чтобы отказаться от этого основного принципа войны в
пользу совершенно противоположного. Для объяснения его сальто-мортале, в
этом вопросе не приходится, поэтому, ломать голову. От него не ускользнули
ни успехи сионизма, ни подоплека спора между Ллойд Джорджем и его
прямым начальником, сэром Вильямом Робертсоном. Сэр Генри учуял
возможность выжить сэра Вильяма и сесть самому на его место.
Неудивительно, поэтому, что, рассказывая о "поисках новых друзей" в этот
период, Хаим Вейцман упоминает о "симпатии" со стороны генерала
Вильсона, "большого друга Ллойд Джорджа", 23 августа 1917 г. сэр Генри
доложил Ллойд Джорджу, что он "твердо верит, что если будет основательно
разработан хороший план, то мы сможем очистить Палестину от турок и с
большой вероятностью полностью разгромить Турцию за время зимней
распутицы, не нарушая операции генерала Хэйга весной и зимой (во
Франции)".
Это и был тот рапорт, который дал Ллойд Джорджу необходимую поддержку
для отдачи упомянутого выше приказа в сентябре 1917 г. Он ухватился за
соблазнительную формулировку о "зимней распутице", снабдившей его
военным доводом! Генерал Вильсон разъяснил ему, что "зимняя распутица"
во Франции, во время которой армии якобы тонут в грязи и большое
германское наступление невозможно, включает в себе "пять месяцев грязи и
снега от середины ноября до середины апреля (1918 г.)". На этом доводе
Ллойд Джордж основал свое решение перебросить из Франции "необходимые
войска для большого наступления в Палестине", чтобы вернуть их к тому
времени, когда они снова понадобятся во Франции Что же касается этой
последней надобности, то генерал Вильсон, единственный из всех военных
руководителей, авторитетно заявил Ллойд Джорджу, что никакого крупного
германского наступления на западном фронте вероятно вообще не будет (как
известно, оно началось в середине марта 1918 г.).
Сэр Вильям Робертсон тщетно указывал на то, что весь этот календарный
план совершенно иллюзорен; переброска войск встречалась с громадными
трудностями морского транспорта, и к тому времени, когда последние
дивизии Станут высаживаться в Палестине, первым уже надо будет
переправляться обратно во Францию. В октябре 1917 г. он еще раз
предупредил, что войска, взятые из Франции, не успеют вернуться туда к
началу летних боев: "Правильным военным решением является продолжать
оборонительные операции в Палестине... и искать решения на западе... все
резервы должны быть брошены на западный фронт". В этот решающий
