происходит, я различал только шум, говоривший мне о мире и упорном труде.
Обычно это работали машины; до меня доносился ритмический грохот какой-то
механической мастерской. Но все это производило впечатление чего-то
спокойного, добродушного, успокоительного...
Утром следующего дня у меня уже не было глаз.
Очнувшись от наркоза, я невольно поддался ощущению какой-то
бессознательной грусти, но Прозоп с необычайным энтузиазмом сообщил мне,
что операция сошла прекрасно и что все говорит в пользу того, что тот
опыт, о котором он мне говорил, удастся.
- Зрительный нерв не затронут. Дадим ране зажить. Лебри, вы родились
под счастливейшей звездой! Ваше имя будет связано с сенсационнейшими
открытиями...
Уже потом он мне сказал, что совершенно не знал, удастся ли этот
предложенный им опыт; мне кажется, что он лишь до некоторой степени
рассчитывал на положительный результат; но ему нужно было меня
подбодрить... Во всяком случае, несмотря на то, что я закидал его
вопросами, я не добился от него никакого объяснения по поводу самой
сущности этого эксперимента. И вы легко можете себе представить, сколько
различных предположений наводнило мой мозг. Я поочередно останавливался то
на мысли, что мне будет сделана пересадка, то на мысли о каком-нибудь
новом оптическом изобретении. Я видел себя то с глазами какого-нибудь
животного, то с искусственными глазами, созданными каким-то гениальным
оптиком. Но как бы то ни было, я уже видел себя зрячим. Прозоп ведь
настойчиво указывал на полную жизнеспособность зрительного нерва.
Вы, наверное, обвиняете меня в излишней доверчивости, мой друг? Но
если бы вы только знали, что таится для слепого под этим одним маленьким
словом "видеть"! А кроме того, разве то, что произошло, не более
необычайно, не более фантастически чудесно, чем какое-либо искусственное
зрение?
Если вы хотите, я когда-нибудь перечислю вам (по крайней мере
постольку, поскольку я отдавал себе в этом отчет и мог запомнить) все те
подготовительные меры, которым я подвергался: меня лечили всевозможными
способами, делали всякие измерения, сняли слепки с глазных впадин и
наконец ввели в них два абсолютно гладких тела, которые в совершенстве к
ним прилегали. Их почти тотчас же извлекли. Это пробное введение каких-то
непонятных предметов в глазные впадины производилось в присутствии
нескольких человек, которые, не стесняясь, очень много говорили между
собой на своем непонятном языке. В тот раз меня расспрашивал о моих
впечатлениях и ощущениях не Прозоп, а какой-то старик с тягучим голосом,
напоминавшим шарманку. По-французски? Да, да, конечно, но не так чисто,
как говорил Прозоп, и со всеми интонациями таинственного волапюка. Я
сказал ему, что введение двух шаров в глазные впадины не вызвало ни
болезненных, ни неприятных ощущений, и я понял, что он испытал
удовлетворение, услышав такой ответ.
Спустя несколько дней меня усыпили во второй раз.
После первой операции мое пробуждение сопровождалось рвотой и другими
явлениями, которые вам, наверное, хорошо знакомы: перед глазами у меня
мелькали яркие шары, временами мне казалось, что я что-то вижу, но что
именно - никак не могу разглядеть. Я знал, что все эти обманчивые
впечатления вызваны раздражением зрительного нерва, которому свойственно
реагировать таким образом на боль. А боль эта была результатом удаления
моих уже ненужных и мертвых глаз. Ввиду всего этого, когда я почувствовал
после второй операции, что пары эфира постепенно рассеиваются и что я
начинаю различать очертания неясных предметов, представлявшихся мне в виде
сочетаний света и тени, я спокойно решил, что это просто аналогичные
первому случаю ощущения.
Но мало-помалу, постепенно пробуждаясь от глубокого сна, в который я
был погружен во время наркоза, я стал отдавать себе более ясный отчет в
своих восприятиях. Я чувствовал, что лежу на спине и что на глазах у меня
плотная, толстая повязка... И тем не менее...
"Нет, нет, - подумал я, - я еще не проснулся. Наоборот, я несомненно
нахожусь в состоянии самого глубокого наркоза. Я являюсь жертвой
оптического обмана. И это, это... не может быть ничем другим, как только
косвенным результатом испытываемой боли - боли, которой я не чувствую,
благодаря анестезии. Несомненно, это просто лишь раздражение нерва,
неизбежное при операции явление: это укол, разрез, превратившиеся в
зрительную галлюцинацию... Но нет! Ведь мои веки плотно сжаты, и на моих
глазах повязка..."
Ужасное заблуждение! Я бесспорно не спал. Я был в полном сознании и
мог здраво рассуждать; но тем не менее я видел перед собой страшное и
фантастической существо, излучавшее из себя свет.
5. ЧУДО
- Представьте себе, - продолжал Жан Лебри, - человеческую фигуру,
составленную из ряда переплетающихся между собой нитей различной толщины.
Это было что-то вроде раскаленной сетки, светящейся фиолетовым светом; эта
сетка своими воздушными разветвлениями и переплетениями создавала легкое
подобие свойственного человеку облика. Передо мной был человек, как бы
сплетенный из светящихся корней дерева, человек, состоящий из массы
отдельных ветвей. Его мозг, среди окружавшей темноты, казался мне нежной и
волнистой световой глыбой, а длинная светящаяся линия спинного мозга
представлялась в виде приведенной в действие Гейслеровской трубки.
Видение пошевелилось. Его очертания словно были нарисованы фосфором
на черной грифельной доске. Между этими тончайшими нитями (некоторые из
них были значительно тоньше человеческого волоса) я различал какую-то
туманную массу фиолетового оттенка, которая, заполняя пустые пространства,
восстанавливала контуры человеческого тела и давала общий абрис
индивидуума.
- Что такое я вижу? - воскликнул я в ужасе.
Светящиеся нити, составлявшие нижнюю часть лица моего фосфорического
призрака, стали ритмично сокращаться и расширяться. Нити шеи и горла тоже
немедленно проявили свою деятельность, а в мозгу, слева от лба, появилась
особенно ярко светящаяся точка. Это повышенное светоизлучение передалось
из ярко вспыхнувшей области мозга по всей сети нитей. Мерцающий огонек
пробежал по ним, как пробегает колеблющееся пламя по тлеющим углям под
неожиданным порывом ветра.
Нагнувшись ко мне, привидение заговорило:
- Вы видите, Лебри? Вы видите? Неужели же это правда?
- Да, - отвечал я, узнав голос доктора Прозопа. - Я вижу даже сквозь
закрытые веки и плотные ткани повязки. Я вижу совершенно невообразимое
зрелище!
- Вы в этом уверены? Скажите же мне, скажите же мне скорее, что вы
различаете?
Я рассказал ему. К моему удивлению (если я вообще мог еще чему-нибудь
удивляться) сетчатый светящийся человек неожиданно проделал несколько
пластических телодвижений и поворотов. Всякий другой на его месте бросился
бы на колени и стал бы благодарить бога, но Прозоп, довольный судьбой,
выражал свою радость, танцуя танго.
- Ради бога, объясните мне! - взмолился я.
- Сейчас, сейчас! Подождите минутку. Я должен сообщить остальным.
Я увидел, как фантастическая фигура Прозопа вдруг резко уменьшилась;
он круто повернулся. Я слышал, как хлопнула дверь, затем весь его облик
изменился под влиянием изменившейся перспективы (я слышал, как он
спускался по лестнице). Тут только я понял, что он удаляется от меня через
бесчисленное множество туманных плоскостей и разных пространств с более
или менее ясно различимыми контурами, причем пространства эти были как бы
наполнены дымом... Весь этот чуждый, спутанный мир казался мне
перерезанным массой геометрических прямых линий; местами полупрозрачным,
но все-таки пропускающим свет, и был усеян неисчислимым количеством
световых дисков. В момент, наступивший непосредственно после моего
чудесного превращения, все эти смутные восприятия казались мне лишь смутно
ощутимым хаосом. За этими неясными, неосознанными впечатлениями
(окрашенными в различные оттенки лилового цвета) царила черная как чернила
ночь, страшная ночь, всюду сопутствующая каждому слепому.
Но тут, впервые взглянув на собственное тело, я убедился в том, что я
и представляю собой такое же чудовище, как то, которое только что меня
покинуло.
Четыре формы - четыре аппарата, четыре существа, состоящие из
светящихся разветвлений - быстро приблизились к моему изголовью. Одно из
этих существ было горбатым, даже сморщенным, согбенным. Я различал у них
на животе едва уловимые очертания часов и металлических цепочек и еще
какие-то маленькие круглые тени: это, по всей вероятности, были пуговицы
или монеты. Прозопа я сейчас же узнал благодаря его исключительному росту
и очень обширному черепу.
Они сняли с моих глаз покрывавшую их повязку, и я приоткрыл веки, но
ничто не изменилось в моих ощущениях. Вы легко можете себе представить,
что у меня возникла мысль о радиографии. Но вместе с тем я отчетливо
понимал, что, если бы я был снабжен радиографическими глазами, я должен
был бы видеть скелет людей, а никак не их нервную систему...
Когда мы снова остались одни, Прозоп дал мне те разъяснения, которых
я так от него ждал.
- Лебри, - сказал он мне, - несколько минут тому назад вы с
удивлением и ужасом спросили меня, что вы такое видите перед собою. Я
надеюсь, что вы меня простите, если мне придется для объяснения этого
напомнить вам о некоторых принципах, которые вам уже известны. Но я прежде
всего хотел бы, чтобы вам все было совершенно ясно.
Вы прекрасно знаете, Лебри, что глаз сообщается с мозгом при помощи
зрительного нерва, через который в мозг передаются все воспринятые глазом
световые впечатления.
С другой стороны, вы знаете тоже, что зрительный нерв способен
передать мозгу только световые впечатления и никакие другие. Захватите его
пинцетом, и результатом явится не боль, а ощущение яркого света. Заметим,
кстати, что это световое впечатление, вызванное прикосновением, есть во
всяком случае ни что иное, как видимое осязательное восприятие.
Всякое раздражение зрительного нерва передается индивидууму как
световое восприятие, независимо от того, имеется ли на конце этого нерва
глаз или нет.
Возьмем человека с нормальными, здоровыми глазами. Его зрительный
нерв сообщает впечатления, собранные глазной сетчаткой. Такой человек
способен воспринимать образы, различать цвета, свет и тень; короче говоря,
он впитывает в себя все то, что запечатлевается глазом при помощи его
гениального сложного строения.
Уничтожьте глаз и вызовите непосредственное раздражение зрительного
нерва. Увы, вы уже не будете видеть образов; вы увидите лишь
маловыразительные, спутанные световые волны, которые не способны дать
субъекту почти никакого представления о внешнем мире и лишь вызовут у него
смутное ощущение какой-то неясной перемены в его организме.
Теперь представьте себе, что я вставлю на место глаза какой-нибудь
другой орган и соединю его со зрительным нервом. Вообразите себе,
например, что я заменю ваш глаз слуховым аппаратом или - что собственно
одно и то же - установлю контакт между вашим ухом и зрительным нервом,
вместо того, чтобы оставить ухо соединенным со слуховым нервом. Что из
этого выйдет? А вот что: ваш орган слуха будет продолжать запечатлевать
звуки, но вы будете воспринимать их под видом световых впечатлений, так
как это единственный язык, которым может пользоваться зрительный нерв для
