исполнить желание старой провинциальной женщины, требовавшей от меня
поступать согласно ее отсталым взглядам. На меня была возложена роль
защитника народных интересов. Долой все предрассудки и суеверия!
Да кроме того, едва ли кто-нибудь заметил бы исчезновение
электроскопов. Для того, чтобы извлечь их, мне нужно было всего
каких-нибудь тридцать-сорок минут времени, а в моем распоряжении
оставалось еще несколько часов, в течение которых я мог рассчитывать
скрыть все следы произведенной мною операции. Мало того, я надеялся, что
при удаче мне удастся выяснить еще недоступный моему пониманию способ
соединения оптического нерва с электроскопами.
Я стоял, скрестив на груди руки, у ложа покойного и смотрел на труп,
обладавший такой изумительной тайной. У меня было такое чувство, точно я
находился во власти каких-то тайных сил, которые по мановению жезла
рассеяли в моей душе все сомнения, заставили отказаться от привычных
воззрений, забыть о чувствах. Машинальным движением руки я уже нащупывал
сквозь толщу пиджака футляр с хирургическими инструментами и в то же время
с волнением, как вор, прислушивался к тому, что происходит в доме.
Кругом царила успокаивающая ночная тишина. Дом был объят молчанием. В
течение нескольких минут до меня доносились лишь звуки отдаленного
ноктюрна, глухой шум запоздалого автомобиля и прерывистое дыхание мадам
Лебри, спавшей в соседней комнате.
Тем не менее я все еще колебался, сам не зная почему. Меня вдруг
охватило безумное желание отсрочить решающий момент. Мне показалось, что
все это лишь дурной сон, страшный кошмар, после которого просыпаешься
совершенно разбитым. Силы изменяли мне. Но это была лишь минутная
слабость.
Твердыми шагами приблизился я к покойнику и уверенным
профессиональным движением, слегка касаясь пальцами еще не успевшего
закоченеть века, приоткрыл ему глаз.
Я глухо застонал... И, торопливо схватив свечу, я приоткрыл второе
веко...
Электроскопов не было и следа! На их место в глазные впадины были
вложены маленькие комочки шерсти для того, чтобы сохранить выпуклое
очертание век.
А очки?.. Очки тоже исчезли!
Я задыхался. Я был готов громко кричать, просить помощи. Я не мог
дольше хранить эту тайну, она давила меня. Мне необходимо было излить
душу, рассказать обо всем близкому человеку, другу, вызвать его сочувствие
и обсудить вместе с ним это невероятное несчастье, которое постигло меня,
и не только меня, но и всю страну...
Усилием воли я, тем не менее, заставил себя побороть это опасное
волнение. Никто не должен был знать о постигшей меня неудаче. Никто, кроме
Фанни. Но бедняжка Фанни! Ведь я обязан оберегать и охранять ее от всех
тягот жизни. Неужели же я сам пойду и эгоистично нарушу ее покой? Да кроме
того, как ее разбудить в такой поздний час, не возбудив любопытства и
удивления ее тетки?
Ах, какую я совершил неосторожность, возложив на нее такую
непосильную задачу! Какою ошибкой было с моей стороны поручить ей охранять
покойника в мое отсутствие! Взвалить такую ответственность на молоденькую
девушку, которая и без того в течение двух дней не позволила себе ни
минуты отдыха, несмотря на страшное нервное напряжение! Этим-то наш
противник и воспользовался! "Я не заметила ни одного подозрительного
человека", - сказала она мне. Но разве может двадцатилетней женщине
показаться подозрительным агент похоронного бюро? Разве мог ей показаться
подозрительным снимавший мерку гробовщик, или священник, или
констатировавший смерть участковый врач? Или зашедшая помолиться монахиня,
в ее смиренном одеянии?
Я ждал наступления утра с болезненным нетерпением. Я должен был
убедиться, действительно ли Фанни в точности исполнила все данные ей мною
инструкции. Но кроме того, признаюсь, мне хотелось поскорее оказаться в ее
дышащей чистотой и уютом комнатке и найти в ее сочувствии хоть некоторое
облегчение своим душевным мукам.
Рассветало. Я почувствовал, что не могу уже дольше ждать, и стал,
крадучись, подыматься по лестнице, так и не решив, как я объясню мадам
Фонтан свое появление на их половине в такое неурочное время.
Дверь в их помещение была лишь притворена. Я постучался. Изнутри на
косяк двери ложились желтые световые блики.
Постучав во второй раз, я приоткрыл дверь. Теперь я видел примыкавшую
к гостиной часть комнаты Фанни, где еще горела лампа.
- Фанни! - позвал я тихонько. - Фанни!
Затем я уже без стеснения вошел в комнату. Мне кажется, что я не
вполне отдавал тогда себе отчет в своих действиях.
Минуту спустя я понял, как сходят с ума.
На протяжении всего двух дней меня уже в третий раз постигло страшное
разочарование. Но на этот раз удар был нанесен мне в самое сердце. От меня
ускользнуло завещание, у меня похитили бесконечно ценные
глаза-электроскопы, а теперь!.. теперь!..
Постели стояли нетронутыми. Платье, в котором Фанни была накануне,
валялось на полу, рядом с небрежно брошенными ночными туфлями. В настежь
распахнутом шкафу среди других ее вещей недоставало дорожного костюма,
который я так хорошо знал. От всей комнаты веяло страшной, леденящей
пустотой.
Не веря своим глазам, я долго еще бродил по этим двум комнатам; я был
растерян и жалок, я все время бормотал вполголоса какие-то бессвязные
слова. Я все пробовал убедить себя, что стал жертвой какого-то странного
недоразумения. Мне думалось, что все вскоре несомненно разъяснится, что
произошло какое-то ужасное совпадение... Она, конечно, вернется! Она
никуда не уехала. Не она же похитила глаза! Не она же выкрала завещание!
Фанни - воровка? Фанни - злоумышленница, совершившая поджог? Нет, нет, это
невозможно! Такого чудовищного предположения немыслимо было допустить.
Но, вместе с тем, во мне все громче говорил здравый смысл. Невольно
напрашивались страшные сопоставления. Весь ужас того, что произошло,
начинал мало-помалу казаться мне вероятным, возможным. Против него
возражало лишь сердце, наотрез отказываясь допустить такую возможность.
Но вот, блуждая по комнате растерянным взглядом, я обнаружил в
глубине пустого камина смятую в комочек бумажку.
Это была записка, написанная кем-то на непонятном мне языке...
Все мое существо было охвачено полным отчаянием. Я отчетливо
вспомнил, что накануне слышал глухой шум удалявшегося автомобиля. Это было
как раз после того, как пробило одиннадцать часов; а на записке, на
полученном предательницей приказании, я мог разобрать цифру 11 почти
непосредственно за словами "Ботас" и "св.Фортунат". Эти слова были
написаны по-французски и означали названия двух перекрещивающихся
поблизости улиц.
Как тяжелобольной, терзаемый страшными болями, я опустился на пол и,
схватив дрожащими руками ее платье, уткнулся головой в надушенную мягкую
ткань. Я плакал, и мне казалось, что я излил здесь все слезы, накопившиеся
в моем сердце в течение всей моей жизни.
А дальше? Дальше я принужден был спуститься вниз, притворяться
удивленным, казаться равнодушным и молчать. Без конца молчать! Молчать
всегда!
Стояла глубокая осень, а потому было вполне естественно, что мадам
Фонтан вместе со своей племянницей покинули наше затерянное среди полей
селение для того, чтобы вернуться к городской жизни. Удивлялись
единственно лишь тому, что они уехали с такой поспешностью, ни с кем не
простившись, и даже не сочли нужным присутствовать на похоронах Жана.
Мадам Лебри, оскорбленная таким отношением, говорила всем, что они были
спешно вызваны письмом в Артуа.
Что думать? Что теперь думать? Иногда мне кажется, что она меня не
любила. Моя душа разрывается на части при мысли, что Фанни все время
играла со мной жестокую комедию. Может быть, она дошла даже до того, что,
усыпив мою бдительность, сделала меня сообщником тягчайшего преступления и
сократила дни Жана Лебри!
Но, когда я мысленно перебираю час за часом всю нашу жизнь, когда я
бужу невыразимо дорогое прошлое и вспоминаю ее взгляд и улыбку, ее поцелуи
и слезы, я не в силах заставить себя видеть в них только подлость и ложь!
Нет, нет, этого не может быть!.. Фанни! Тебя наверняка зовут не
Фанни, и ты была здесь - о, позор! - лишь в качестве шпионки, под
вымышленным именем! Но скажи мне все-таки, что я прав, когда отказываюсь
верить, что твои глаза тоже меня обманывали! Скажи мне, что ты была верна
мне в тайниках своей души! Я хочу думать, что это страшное поручение было
возложено на тебя против твоей воли. Ведь ты старалась выполнить его так,
чтобы не пролить ни капли крови? Ведь трогательная слабость Жана Лебри
пробудила в тебе жалость и сострадание? Ведь ты предоставила ему
возможность умереть своей смертью?
Правда, на это можно возразить, что тебе не для чего было торопиться.
Ведь ты была уверена, что ему уже не долго жить. Ты могла терпеливо ждать
конца, охраняя тайну дьявольского изобретения Прозопа...
Но ведь можно найти и другое объяснение тому, что ты не стремилась
сократить срок твоего пребывания среди нас. Может быть, здесь тобой
руководил не один только холодный разум... Когда я думаю об этом другом
объяснении, у меня вдруг рождается какая-то безумная надежда на то, что мы
когда-нибудь встретимся в будущем и я прощу тебе все, вопреки голосу
совести, и мы еще будем счастливы! Ведь я, Фанни, отчасти владею той
тайной, которой ты служишь. Ведь в моем несгораемом шкафу хранятся
отрывочные частицы того сокровища, которым обладает твой хозяин. Разве ты
пощадила бы меня, если бы не любила?
Морис Ренар. Тайна его глаз.
перевод с ? - И. Гербач.
?
