одержимый.
- Ничего не попишешь.
- Нам можно идти? - спросил один из рабочих.
- Идите.
- До свидания. - Он повернулся к Равику. - После мировой революции вам
не понадобятся никакие паспорта.
- Надо вам сказать, мсье, - заметил чиновник, - что отец Фернана был
убит в прошлую войну. Оттого Фернан и ненавидит немцев.
Чиновник растерянно глядел на Равика. Видимо, он уже обо всем
догадался.
- Крайне сожалею, мсье, что так получилось. Если б я был один...
- Ничего не поделаешь. - Равик осмотрелся. - Разрешите мне позвонить,
пока не вернулся этот Фернан?
- Звоните. Телефон вон там на столе. Только поторопитесь.
Равик объяснил Морозову по-немецки, что произошло, и попросил известить
Вебера.
- А Жоан? - спросил Морозов.
Равик заколебался.
- Не надо. Пока не надо. Скажи, что меня задержали, но через два-три
дня все будет в порядке. Позаботься о ней.
- Ладно, - ответил Морозов без особого восторга. - Ладно, Воцек.
Едва Равик положил трубку, вошел Фернан.
- А на каком языке вы говорили сейчас? - спросил он, ухмыляясь. - На
чешском?
- На эсперанто, - ответил Равик.
Вебер пришел на другой день утром.
- Какая мерзость, - сказал он, оглядывая камеру.
- Во Франции пока еще сохранились настоящие тюрьмы, - ответил Равик. -
Никакой гуманистической гнили. Добротный вонючий восемнадцатый век.
- Черт знает что такое! - сказал Вебер. - Надо же было именно вам
угодить сюда.
- Не стоит делать людям добро. Это всегда выходит боком. Очевидно, я
должен был спокойно смотреть, как женщина истекает кровью. Мы живем в
железный век, Вебер.
- В железобетонный. А эти типы разнюхали, что вы находитесь в Париже
нелегально?
- Разумеется.
- И адрес узнали?
- Конечно, нет. Не стану же я выдавать мой старый "Энтернасьональ".
Хозяйку оштрафуют: ведь ее клиенты не зарегистрированы в полиции. А там -
облава, сцапают с десяток людей. На сей раз я назвал отель "Ланкастер".
Дорогой, роскошный, небольшой отель. Когда-то, очень давно, я там
останавливался.
- У вас новая фамилия? Воцек?
- Владимир Воцек. - Равик усмехнулся. -
Четвертая по счету.
- Вот не везет так не везет. Что же делать, Равик?
- Многого тут не сделаешь. Главное, чтобы полиция не пронюхала, что я
уже не в первый раз во Франции. Иначе - шесть месяцев тюрьмы.
- Черт побери!
- Да, мир с каждым днем становится все более гуманным. Живи в
опасности, говорил Ницше. Эмигранты так и делают. Поневоле, конечно.
- А если полиция ничего не узнает?
- Тогда дадут только две недели. А затем, конечно, вышлют.
- А дальше что?
- Снова вернусь.
- И снова попадетесь?
- Совершенно верно... Но на этот раз у меня все-таки была долгая
передышка. Два года. Целая жизнь.
- Надо что-то предпринять. Дальше так продолжаться не может.
- Очень даже может. А что вы, собственно, могли бы сделать?
Вебер задумался.
- Дюран! - внезапно воскликнул он. - Дюран знает кучу людей, у него
связи... - Он запнулся на полуслове. - Господи Боже! Вы же сами оперировали
главного бонзу, от которого все зависит. Помните, того, с желчным пузырем?
- Не я... Дюран...
Вебер рассмеялся.
- Я, конечно, и виду не подам, что знаю об этом. Но старик мог бы
кое-что сделать. Я из него душу вытрясу.
- Вы мало чего добьетесь. В последний раз я выжал из него две тысячи
франков. Этого он мне так легко не забудет.
- Еще как забудет, - сказал Вебер, совсем развеселившись. - Испугается:
а вдруг вы расскажете обо всех его мнимых операциях? Вы же опе- рировали за
него десятки раз. К тому же вы ему
нужны!
- Он легко найдет мне замену. Бино или какого-нибудь хирурга из
беженцев. Долго искать не придется.
Вебер пригладил усы.
- Такой руки, как у вас, ему не найти... Во всяком случае, попробую
поговорить с Дюраном. Сегодня же увижусь с ним. А здесь я могу вам
чем-нибудь помочь? Как кормят?
- Ужасно. Но надзиратель кое-что покупает мне.
- Как с сигаретами?
- Хватает. Правда, в тюрьме нет ванны, но тут вы мне ничем не поможете.
Равик провел в тюрьме две недели. Вместе с ним в камере сидели
еврей-водопроводчик, полуеврей-писатель и поляк. Водопроводчик тосковал по
Берлину; писатель ненавидел этот город; поляку все было безразлично. Равик
снабжал товарищей по камере сигаретами. Писатель рассказывал анекдоты.
Водопроводчик был незаменим как специалист по борьбе с вонью, исходившей от
унитаза.
Через две недели за Равиком пришли. Сначала его повели к инспектору.
Тот спросил, есть ли у него деньги.
- Да.
- Отлично. Тогда возьмете такси.
Он вышел из тюрьмы в сопровождении полицейского. Улица была залита
солнцем. Как хорошо снова оказаться на воздухе! У ворот тюрьмы какой-то
старик торговал воздушными шарами, и Равик удивился: неужели нельзя было
выбрать более подходящее место? Полицейский остановил такси.
- Куда мы поедем? - спросил Равик.
- К начальнику.
Равик не знал, о каком начальнике идет речь. Впрочем, это его мало
беспокоило: он готов был ехать к кому угодно, лишь бы не к начальнику
немецкого концентрационного лагеря. Действительно страшным было только одно:
оказаться во власти жесточайшего террора, не имея ни малейшей возможности
защищаться. Все остальное - пустяки.
В такси был приемник. Равик включил его. Передавалась информация о
ценах на овощи, затем последние известия. Полицейский слушал радио и зевал.
Равик повернул ручку настройки. Музыка. Модная песенка. Полицейский
оживился.
- Шарль Тренэ, - сказал он. - "Менильмонтан". Вещичка что надо!
Такси остановилось. Равик расплатился. Его провели в приемную, где, как
во всех приемных на свете, пахло ожиданием, потом и пылью.
Он просидел здесь с полчаса, листая старый номер "Ля ви паризьен",
оставленный каким-то посетителем. Две недели он ничего не читал, и газета
показалась ему шедевром классической литературы. Затем его ввели к
начальнику.
Равик не сразу узнал этого маленького толстяка. Оперируя, он вообще не
особенно присматривался к лицам. Они были ему безразличны, как числа на
календаре. Его интересовала лишь та часть организма, которую предстояло
оперировать. Но на это лицо Равик смотрел с любопытством. Перед ним сидел
Леваль, но уже без желчного пузыря, здоровый и с вновь округлившимся
брюшком. Равик забыл, что Вебер обещал нажать на Дюрана, и никак не
предполагал попасть к самому Левалю.
Леваль критически оглядел его с головы до ног. Как видно, он не спешил.
- Вас зовут, конечно, не Воцек, - пробурчал он наконец.
- Конечно.
- Тогда как же?
- Нойман.
Равик заранее условился об этом с Вебером, а тот предупредил Дюрана.
Фамилия Воцек звучала слишком эксцентрично.
- Вы немец, не так ли?
- Да.
- Беженец?
- Да.
- Сомнительно. Вы не похожи на беженца.
- Не все беженцы евреи, - заметил Равик.
- Зачем вы солгали на допросе в участке? Почему назвали вымышленную
фамилию?
Равик пожал плечами.
- Что поделаешь? Мы стараемся лгать как можно меньше. Но иногда
приходится, и это отнюдь не доставляет нам удовольствия.
Леваль вскипел.
- А вы думаете, нам доставляет удовольствие вся эта возня с вами?
Какой же ты был тогда серый, грязноватый, подумал Равик.
Грязновато-седая голова, грязновато-синие мешки под глазами, отвислая губа.
Тогда ты не разговаривал, тогда ты был грудой дряблого мяса с гниющим
желчным пузырем.
- Где вы жили? Вы назвали вымышленный адрес.
- Жил где попало. То тут, то там.
- Как долго находитесь во Франции?
- Три недели. Три недели назад я прибыл из Швейцарии. Меня заставили
перейти границу. Вы же знаете, что без документов мы нигде не имеем права
жить, а большинство из нас пока еще не в силах решиться на самоубийство.
Отсюда и все хлопоты, которые мы вам доставляем.
- Ну и оставались бы у себя в Германии, - буркнул Леваль. - Не так уж
там страшно. Многое преувеличивают...
Сделай я разрез чуть-чуть иначе, и мне не пришлось бы выслушивать твою
дурацкую болтовню. Черви и без документов перешли бы твои границы... Или ты
стал бы горсткой пепла в аляповатой урне.
- Где вы тут жили? - спросил Леваль.
Ишь чего захотел, подумал Равик. Тебе бы и остальных выловить.
- В дорогих отелях, - ответил он. - Под раз личными фамилиями. По
нескольку дней.
- Это неправда.
- Зачем же спрашивать, если вы знаете все лучше меня? - возразил Равик.
Разговор начал ему надоедать.
Леваль со злостью хлопнул ладонью по столу.
- Вы забываете, где находитесь! - И тут же внимательно осмотрел ладонь.
- Вы угодили прямо по ножницам, - заметил Равик.
Леваль спрятал руку в карман.
- Вам не кажется, что вы держите себя довольно нагло? - вдруг спросил
он спокойным тоном человека, которому совсем не трудно владеть собой,
поскольку его собеседник находится всецело в его власти.
- Нагло? - Равик изумленно взглянул на него. - Вы называете это
наглостью? Но мы же с вами не в начальной школе и не в приюте для
раскаявшихся преступников! Я вынужден защищаться, а вы хотите, чтобы я
чувствовал себя жуликом, вымаливающим приговор помягче. И все только потому,
что я не нацист и не имею документов. Но нет, мы не считаем себя
преступниками, хотя нас .уже сажали в тюрьмы, таскали по полицейским
участкам и всячески унижали; мы хотим выжить - вот что дает нам силы
бороться. Неужели вы этого не понимаете? Бог мой, при чем же тут наглость?
Леваль оставил его слова без ответа.
- Вы занимались врачебной практикой? - спросил он.
- Нет...
Рубец, наверно, стал теперь почти незаметен, подумал Равик. Я хорошо
зашил шов. С меня семь потов сошло, пока я вырезал тебе весь жир. Но после
ты так много жрал, что снова отрастил себе брюхо. Жрал и пил.
- В этом кроется величайшая опасность для Франции, - заявил Леваль. -
Без ведома влас- тей, совершенно бесконтрольно вы обделываете свои грязные
делишки. И кто знает, с каких уже пор! Не воображайте, будто я поверил вам
насчет этих трех недель. Одному Богу известно, куда только вы не совали свои
руки, в каких только махинациях не замешаны.
Я совал свои руки в твое брюхо с заплывшей жиром печенью и застоявшейся
желчью, думал Равик. Если бы не я, твой друг Дюран убил бы тебя самым
гуманным и идиотским образом, благодаря чему сделался бы еще более
знаменитым хирургом и брал бы за операции вдвое дороже.
- Да, да, величайшая опасность, - повторил Леваль. - Вам запрещено
практиковать, и вы хватаетесь за все, что подвернется под руку, это
совершенно ясно. Я консультировался с одним из наших крупнейших авторитетов,
он полностью согласен со мной. Если вы имеете хоть малейшее отношение к
медицине, его имя должно быть вам известно...
Нет, подумал Равик. Это невозможно. Он не назовет имя Дюрана. Жизнь не
сыграет со мной такой шутки.
- Это профессор Дюран, - с достоинством произнес Леваль. - Он открыл
мне всю подноготную. Санитары, студенты-недоучки, массажисты, ассистенты
выдают себя здесь за крупных немецких врачей. Разве за ними уследишь?
Недозволенное хирургическое вмешательство, тайные аборты, темные сделки с
акушерками, шарлатанство... На что они только не пускаются! И как бы строги
мы ни были - все будет мало.
Дюран, думал Равик. Мстит за две тысячи франков. Кто же теперь
оперирует за него? Скорее всего, Бино. Вероятно, помирились...
