- Они вовсе не идиоты. А что я, по-твоему, должна была делать? Торчать
у себя в номере, глядеть на пустые стены и медленно сходить с ума?
Равик слегка приподнялся на постели.
- Прошу тебя, не надо исповеди, - сказал он. - Мне это неинтересно. Я
хочу лишь одного - чтобы наш разговор был чуточку содержательней.
Она с недоумением посмотрела на него. Ее рот и глаза, казалось, стали
совсем плоскими.
- Почему ты ко мне вечно придираешься? Другие этого не делают. У тебя
все вырастает в проблему.
- Возможно.
Равик отпил глоток кальвадоса и снова лег.
- Но это действительно так, - сказала она. - Никогда не знаешь, чего
ждать от тебя. Ты заставляешь говорить вещи, которые не хочется говорить. А
потом сам же набрасываешься на меня.
Равик глубоко вздохнул. О чем это он только что подумал? Да... Темный
мирок любви, власть воображения - как быстро сюда можно внести свои
поправки! И люди это делают. Неизменно делают сами. Старательнейшим образом
они разрушают свои же мечты. Да и могут ли они иначе? Действительно, в чем
их вина? Они кажутся себе красивыми, потерянными, гонимыми... Где-то глубоко
под землей находится гигантский магнит - а на поверхности пестрые фигурки,
полагающие, что они наделены собственной волей, собственной судьбой... Могут
ли они иначе? И разве он сам не таков? Еще не поверивший, еще цепляющийся за
соломинку осторожности и дешевого сарказма, но уже точно знающий все, что
неизбежно должно случиться.
Жоан примостилась на другом конце кровати. Она напоминала разозленную
хорошенькую прачку и одновременно казалась существом, прилетевшим с Луны и
ничего не понимающим в земных делах. На ее лице играли красные отблески
зари, сменившей предрассветные сумерки. Над грязными дворами и закопченными
крышами веяло чистое дыхание молодого дня. В этом дыхании еще слышался шум
леса, слышалась жизнь.
- Жоан, - сказал Равик. - Зачем ты пришла?
- А зачем ты спрашиваешь?
- Действительно, зачем я спрашиваю?
- Зачем ты вечно спрашиваешь? Я здесь. Разве этим не все сказано?
- Да, ты права. Этим сказано все.
Она подняла голову.
- Наконец-то! Но сначала ты обязательно отравишь человеку всю радость.
Радость! Она называет это радостью! Люди гонимы множеством черных
пропеллеров, у них захватывает дыхание, их вновь и вновь затягивает вихрь
желания... Какая же тут радость? Радость там, за окном, - утренняя роса,
десять минут тишины, пока день еще не выпустил своих когтей. Но что это? Он
опять пытается все осмыслить? К черту! Разве она не права? Разве она не
права, как правы роса, и воробьи, и ветер, и кровь? Зачем спрашивать? Что
выяснять? Она здесь, стремительная ночная бабочка, бездумно залетевшая
сюда... А он лежит и считает пятнышки и прожилки на ее крылышках, придирчиво
разглядывает чуть поблекшие краски. Она пришла, и мне, видите ли, хочется
показать ей все мое превосходство, подумал он. Какая глупость! А если бы ее
здесь не было? Я лежал бы и думал без конца и пытался бы геройски обмануть
себя, в глубине души желая, чтобы она пришла.
Равик спустил ноги с кровати и надел туфли.
- Зачем ты поднялся? - изумленно спросила Жоан. - Ты хочешь меня
выгнать?
- Нет. Целовать. Я уже давно должен был это сделать. Я идиот, Жоан. Я
наговорил столько глупостей. Как чудесно, что ты здесь!
Ее глаза просветлели.
- Ты можешь целовать меня и не вставая, - сказала она.
Высоко над городом разгоралась заря. Выше над ней небо было еще
по-утреннему блеклым. В нем плыли редкие облака, похожие на спящих фламинго.
- Посмотри, какой день, Жоан! Ведь еще совсем недавно шли дожди.
- Да, любимый. Было пасмурно и без конца хлестал дождь.
- Когда я уезжал, он лил не переставая. Ты была в отчаянии от этого
нескончаемого дождя. А теперь...
- Да, - сказала Жоан. - А теперь...
Она лежала, тесно прижавшись к нему.
- Теперь есть все. Даже сад - гвоздики на окне у Визенхофа. И птицы во
дворе на каштане.
Вдруг он заметил, что она плачет.
- Почему ты меня ни о чем не спрашиваешь, Равик?
- Я и так спрашивал тебя слишком много. Разве ты не сказала этого сама?
- Сейчас я говорю совсем о другом.
- Мне не о чем спрашивать.
- Тебе не интересно узнать, что произошло со мной за это время?
- С тобой ничего не произошло.
Она удивленно вскинула голову.
- За кого ты меня принимаешь, Жоан? - сказал он. - Посмотри лучше в
окно, на небе сплошь - багрянец, золото и синева... Разве солнце спрашивает,
какая вчера была погода? Идет ли война в Китае или Испании? Сколько тысяч
людей родилось и умерло в эту минуту? Солнце восходит - и все тут. А ты
хочешь, чтобы я спрашивал! Твои плечи, как бронза, под его лучами, а я еще
должен о чем-то тебя спрашивать? В красном свете зари твои глаза, как море
древних греков, фиолетовое и виноцветное, а я должен интересоваться бог
весть чем? Ты со мной, а я, как глупец, должен ворошить увядшие листья
прошлого? За кого ты меня принимаешь, Жоан?
Она отерла слезы.
- Давно уже я не слышала таких слов.
- Значит, тебя окружали не люди, а истуканы. Женщин следует либо
боготворить, либо оставлять. Все прочее - ложь.
Она спала, обняв его так крепко, словно хотела удержать навсегда. Она
спала глубоким сном, и он чувствовал на своей груди ее легкое, ровное
дыхание. Он уснул не сразу. Отель пробуждался. Шумела вода в кранах, хлопали
двери, снизу доносился кашель эмигранта Визенхофа. Обняв рукой плечи Жоан,
Равик чувствовал дремотное тепло ее кожи, а когда поворачивал голову, видел
ее безмятежно преданное, чистое, как сама невинность, лицо. Боготворить или
оставлять, подумал он. Громкие слова. У кого бы хватило на это сил? Да и кто
бы захотел это сделать?..
XX
Равик проснулся. Жоан рядом с ним не было. Из ванной до него донесся
шум воды. Он приподнялся на постели и мгновенно стряхнул с себя сон. За
последнее время он снова этому научился. Если ты умеешь быстро просыпаться,
то у тебя больше шансов спастись. Он взглянул на часы. Десять утра. Вечернее
платье и плащ Жоан валялись на полу. У окна стояли парчовые туфли. Одна
завалилась набок.
- Жоан, - позвал он. - Что это тебе вздумалось среди ночи принимать
душ?
Она открыла дверь.
- Прости, я не хотела будить тебя.
- Это не важно. Я могу спать, когда угодно. Но зачем ты уже поднялась?
Жоан стояла перед ним в купальной шапочке, с ее плеч, покрытых светлым
загаром, стекала вода. Она походила на амазонку в плотно облегающем голову
шлеме.
- Я перестала быть полуночницей, Равик. Я больше не служу в
"Шехерезаде".
- Знаю.
- От кого?
- От Морозова.
Жоан испытующе посмотрела на него...
- Морозов... - проговорила она. - Старый болтун. Что он тебе еще
наговорил?
- Ничего. А разве он еще что-нибудь знает?
- Откуда ему знать? Что у меня общего со швейцаром ночного кабака?
Швейцары - как гардеробщицы: профессия превращает их в сплетников.
- Оставь Морозова в покое. Ночные швейцары и портье - профессиональные
пессимисты. Они кормятся теневыми сторонами жизни, однако не сплетничают.
Профессия обязывает их к скромности.
- Теневые стороны жизни, - сказала Жоан. - Ничего не хочу о них знать.
- А кто хочет? И, однако, соприкасаться с ними приходится многим.
Кстати, в свое время не кто иной как Морозов устроил тебя в "Шехерезаду".
- Что же, мне после этого всю жизнь молиться на него? За меня краснеть
не пришлось. Я стоила тех денег, которые они мне платили; иначе не держали
бы. А главное, он сделал это для тебя. Не для меня.
Равик закурил сигарету.
- Собственно говоря, что ты имеешь против него?
- Ничего. Не люблю я его. Он всегда как-то искоса поглядывает на всех.
Я бы не стала ему доверять. И тебе не советую.
- Как ты сказала?
- Не советую доверять ему. Неужели тебе не известно, что во Франции все
швейцары - полицейские шпики?
- Дальше, - спокойно сказал Равик.
- Можешь мне не верить. Но в "Шехерезаде" это известно каждому. Да и в
самом деле, уж не он ли...
- Жоан! - Равик откинул одеяло и встал. - Не болтай глупостей! Что с
тобой происходит?
- Со мною? Ничего. Просто я Морозова терпеть не могу - вот и все. Он
плохо влияет на тебя, а вас водой не разольешь.
- Ах так, - сказал Равик. - Вот оно что...
Жоан улыбнулась.
- Да, оно самое.
Однако Равик чувствовал, что дело не только в Морозове. Очевидно, тут
была и какая-то другая причина.
- Что заказать на завтрак? - спросил он.
- Ты злишься? - ответила она вопросом на вопрос.
- Нисколько.
Она вышла из ванной и положила руки ему на плечи. Сквозь тонкую ткань
пижамы он ощутил ее влажную кожу. Ощутил ее тело и ток крови.
- Ты злишься оттого, что я ревную тебя к твоим друзьям? - спросила она.
Он отрицательно покачал головой. Шлем. Амазонка. Наяда, вышедшая из
волн океана. Шелковистая кожа, еще пахнущая водой и молодостью.
- Пусти меня, - сказал он.
Она ничего не ответила. Эта линия от высоких скул к подбородку. Губы.
Тяжелые веки и ее грудь, прижимающаяся к его груди...
- Пусти меня, или...
- Или?.. - переспросила она.
Перед открытым окном гудела пчела. Равик следил за ней взглядом.
Вероятно, вначале ее привлекли гвоздики эмигранта Визенхофа, а теперь она
искала другие цветы. Пчела влетела в комнату, покружилась и села на край
рюмки из-под кальвадоса, стоявшей на подоконнике.
- Ты соскучился по мне? - спросила Жоан.
- Соскучился.
- Очень?
- Очень.
Пчела, медленно покружив над рюмкой, вылетела в окно - к солнцу, к
гвоздикам эмигранта Визенхофа.
- Мне бы так хотелось остаться у тебя, - сказала Жоан, положив голову
ему на плечо.
- Оставайся, уснем. Мы мало спали.
- Не могу. Я должна уйти.
- В вечернем платье? Куда ты сейчас в нем пойдешь?
- Я принесла с собой другое.
- Каким образом?
- Под плащом. И туфли тоже. Они лежат под моими вещами. Я взяла с собой
все необходимое.
Она не сказала, куда ей нужно идти, а Равик ни о чем не спросил.
Снова прилетела пчела. На этот раз она сразу же устремилась к рюмке.
Видимо, кальвадос пришелся ей по вкусу. Или, по крайней мере, плодовый
сахар.
- Ты настолько была уверена, что останешься у меня?
- Да, - сказала Жоан, не шевелясь.
- Водки не надо, - сказал Равик.
- Ты не хочешь водки? Это настоящая "зубровка" .
- Сегодня не хочу. Дай лучше кофе. Покрепче.
- Пожалуйста.
Он закурил сигарету и подошел к окну. Платаны уже оделись свежей густой
листвой. Перед его отъездом они стояли совсем еще голые.
Роланда принесла кофе.
- А ведь девушек у вас прибавилось, - заметил Равик.
- Да, мы взяли двадцать новых.
- Неужели так хорошо идут дела? Это теперь-то, в июне?
Роланда подсела к нему.
- Дела идут так хорошо, что мы только диву даемся. Люди точно с ума
посходили. Днем и то полным-полно. А уж по вечерам что творится...
- Может быть, погода влияет?
- Погода тут ни при чем. Обычно лето - мертвый сезон. А в этом году
словно сумасшествие какое-то на всех нашло. Посмотрел бы, как бойко торгует
бар! Можешь себе представить - даже французы заказывают шампанское!
- Невероятно.
- Что касается иностранцев, это в порядке вещей. На то ведь они и
иностранцы. Но французы! Больше того - парижане и те пьют шампанское! И,
представь, платят! Пьют шампанское вместе "дюбонне", пива и коньяка! Можешь
ты мне поверить?
- Только если увижу собственными глазами. Роланда налила ему кофе.
