- Тебе здесь больше нет места, - ответил он.
- Мое место здесь.
- Нет.
- Почему?
Он молчал. Как она хитра! - подумал он. - Задает простые вопросы и
вынуждает его объясняться. А кто объясняется, тот уже оправдывается.
- Ты сама все прекрасно понимаешь, - сказал он. - Не задавай глупых
вопросов.
- Ты больше не хочешь меня?
- Нет, - ответил он и, сам того не желая, добавил: - Это не совсем так.
Через окно, из комнаты Гольдбергов, доносился монотонный плач. Там
оплакивали смерть. Скорбь пастухов на горах ливанских, разыгрываемая где-то
в закоулках Парижа.
- Равик, - сказала Жоан. - Ты должен мне помочь.
- Именно это я и сделаю, оставив тебя. И ты оставь меня.
Она словно и не слышала.
- Ты должен мне помочь. Я могла бы по-прежнему лгать и лгать, но больше
не хочу. Да, у меня кто-то есть. Но это совсем не то, что было у нас с
тобой. Если бы это было то же самое, я не пришла бы к тебе.
Равик достал сигарету и провел пальцами по сухой папиросной бумаге. Так
вот оно что. Теперь он все понял. Как безболезненный разрез ножом.
Определенность никогда не причиняет боли. Боль причиняет лишь всякое "до" и
"после".
- "То же самое" никогда не повторяется, - сказал он. - И повторяется
всегда.
Зачем я говорю все эти пошлости? - подумал он. - Газетные парадоксы.
Какими жалкими становятся истины, когда высказываешь их вслух.
Жоан выпрямилась.
- Равик, - сказала она. - Откуда ты взял, что любить можно только
одного человека? Неверно. Ты и сам это знаешь. Правда, есть однолюбы, и они
счастливы. Но есть и другие, у которых все шиворот-навыворот. Ты знаешь и
это.
Равик закурил. Не глядя на Жоан, он ясно представлял себе, как она
выглядит. Бледная, с потемневшими глазами, спокойная, сосредоточенная, почти
хрупкая в своей мольбе и все-таки несокрушимая. Такой же она была и тогда у
себя в квартире, - точно ангел-первозвестник, полный веры и убежденности.
Этот ангел думал, что спасает меня, а на самом деле пригвождал меня к
кресту, чтобы я от него не ушел.
- Да, я это знаю, - сказал он. - Все мы так оправдываемся.
- Я вовсе не оправдываюсь. Люди, о которых я говорю, обычно
несчастливы. Это происходит помимо их воли, и они ничего не могут поделать с
собой. Это что-то темное и запутанное, какая-то сплошная судорога... И
человек должен пройти через это, спастись бегством он не может. Судьба
всегда настигнет тебя. Ты хочешь уйти, но она сильнее.
- К чему столько рассуждений. Уж коли неизбежное сильнее тебя -
покорись ему.
- Я так и делаю. Знаю, ничего другого не остается. Но... - Ее голос
изменился. - Равик, я не хочу потерять тебя.
Он молчал. Он курил, не чувствуя, как дым входит в легкие. Ты не хочешь
меня потерять, подумал он. Но ты не хочешь потерять и другого. Вот в чем
суть. Ты можешь так жить! Именно поэтому я должен уйти от тебя. И дело не в
том, - это быстро забудется. Ты найдешь для себя любые оправдания. Но беда в
том, что это так сильно захватило тебя, и ты не можешь от этого отделаться.
Допустим, от него ты уйдешь. Но это повторится опять и будет повторяться
вновь и вновь. Это у тебя в крови. Когда-то и я мог так. А вот с тобой не
могу. Поэтому я должен избавиться от тебя. Пока я еще могу. В следующий
раз...
- Ты думаешь, у нас какая-то особенная ситуация, - сказал он. - А на
самом деле все предельно обыкновенно: супруг и любовник.
- Неправда!
- Нет, правда! Эта ситуация возможна во многих вариантах. Один из них
ты мне предлагаешь.
- Не смей так говорить! - Она вскочила на ноги. - Ты какой угодно, но
только не такой... Ты и не был таким и не будешь... Скорее тот... - Она
осеклась. - Нет, это тоже не так... Не могу тебе объяснить.
- Скажи проще: уверенность и покой, с одной стороны, а романтика - с
другой. Это звучит. лучше. Но суть дела не меняется. Хочется обладать одним
и не упускать другого.
Жоан отрицательно покачала головой.
- Равик, - сказала она, и в ее голосе послышалось что-то, от чего
дрогнуло его сердце. - Для одной и той же вещи можно подыскать и хорошие, и
плохие слова. От этого ничего не меняется. Я люблю тебя и буду любить, пока
не перестану дышать. Я это твердо знаю. Ты мой горизонт, и все мои мысли
сходятся к тебе. Пусть будет что угодно - все всегда замыкается на тебе. Я
не обманываю тебя. Ты ничего не теряешь. Вот почему я снова и снова прихожу
к тебе, вот почему мне не о чем сожалеть, не в чем винить себя.
- Человек не повинен в том, что он любит, Жоан. Как это могло прийти
тебе в голову?
- Я думала... Я очень много думала, Равик. О себе и о тебе. Ты никогда
не старался взять все, что я могла тебе дать. Может быть, ты сам об этом и
не подозреваешь. Я всегда словно наталкивалась на какую-то стену и не могла
идти дальше. А как я этого хотела! Как хотела! В любую минуту я могла
ожидать, что ты уйдешь от меня, и жила в постоянном страхе. Правда, тебя
выслала полиция, ты вынужден был уехать... Но могло бы случиться и иное... В
один прекрасный день ты мог бы уйти по собственной воле... Тебя бы просто
больше не было, ты просто ушел бы неизвестно куда...
Равик силился разглядеть в темноте ее лицо. В том, что она говорила,
была какая-то доля истины.
- И так было всегда, - продолжала она. - Всегда. А потом пришел
человек, который захотел быть со мной, только со мной, безраздельно и
навсегда, просто, ничего не усложняя. Я смеялась, играла, все это казалось
мне неопасным, легким, я думала, в любую минуту можно будет отмахнуться от
всего; и вдруг это стало значительным, неодолимым, вдруг что-то заговорило и
во мне; я сопротивлялась, но бесполезно, чувствовала, что делаю не то,
чувствовала, что хочу этого не всем своим существом, а только какой-то
частицей, но что-то меня толкало, словно начался медленный оползень, -
сперва ты смеешься, но вдруг земля уходит из-под ног, все рушится, нет
больше сил сопротивляться... Но мое место не там, Равик. Я принадлежу тебе.
Он выбросил сигарету в окно. Она полетела вниз, словно светлячок.
- Что случилось - то случилось, Жоан, - сказал он. - Этого нам уже не
изменить.
- Я ничего не хочу менять. Это пройдет. Я принадлежу тебе. Почему я
прихожу сюда? Почему стою у твоей двери? Почему жду тебя? Ты меня
прогоняешь, а я прихожу снова. Я знаю, ты не веришь мне и думаешь, что у
меня есть какие-то другие причины. Какие же могут быть еще причины? Если бы
другой был для меня всем, я бы не приходила к тебе. Забыла бы тебя. Ты
сказал, что у тебя я ищу лишь уверенности и покоя. Неправда. Я ищу у тебя
любви.
Слова, подумал Равик... Сладостные слова. Нежный, обманчивый бальзам.
Помоги мне, люби меня, будь со мною, я вернусь - слова, приторные слова, и
только. Как много придумано слов для простого, дикого, жестокого влечения
двух человеческих тел друг к Другу! И где-то высоко над ним раскинулась
огромная радуга фантазии, лжи, чувств и самообмана!.. Вот он стоит в этой
ночи расставания, спокойно стоит в темноте, а на него льется дождь
сладостных слов, означающих лишь расставание, расставание, расставание... И
если обо всем этом говорят, значит, конец уже наступил. У бога любви весь
лоб запятнан кровью. Он не признает никаких слов.
- А теперь уходи, Жоан.
Она встала.
- Я хочу остаться у тебя. Позволь мне остаться. Только на одну ночь.
Он покачал головой.
- Подумай и обо мне. Ведь я не автомат.
Она прижалась к нему. Он почувствовал, что она дрожит.
- Ни о чем не хочу думать. Позволь мне остаться.
Он осторожно отстранил ее.
- Не начинай с меня обманывать своего друга, Жоан. Он и так
настрадается вдоволь.
- Я не могу идти домой одна.
- Тебе не придется долго пробыть в одиночестве.
- Нет, придется. Я одна. Уже несколько дней одна. Он уехал. Его нет в
Париже.
- Вот как... - спокойно ответил Равик. - Ты, по крайней мере,
откровенна. С тобой знаешь, как себя вести.
- Я пришла не ради этого.
- Не сомневаюсь.
- Ведь я могла бы ни о чем не говорить.
- Совершенно верно.
- Равик, я не хочу идти домой одна.
- Я провожу тебя.
Она медленно отступила на шаг.
- Ты больше не любишь меня... - сказала она тихо и почти угрожающе.
- Ты затем и пришла, чтобы выяснить это?
- Да... Не только это... но и это тоже.
- О Господи, Жоан, - нетерпеливо сказал Равик. - В таком случае ты
услышала сейчас самое откровенное признание в любви из всех, какие только
возможны.
Она молчала.
- Если бы это было не так, разве стал бы я долго колебаться, оставить
тебя здесь или нет, даже зная, что ты с кем-то живешь? - сказал он.
На ее лице медленно проступила улыбка. Скорее даже не улыбка, а
какое-то внутреннее сияние, будто в ней зажегся светильник и свет его
медленно поднимался к глазам.
- Спасибо, Равик, - сказала она и через секунду, не сводя с него глаз,
осторожно добавила: - Ты не оставишь меня?
- Зачем тебе это знать?
- Ты будешь ждать? Ты не оставишь меня?
- Думаю, для тебя это не составило бы трагедии. Если судить по нашему с
тобой опыту.
- Спасибо!
Теперь она была совсем другой. Как быстро она утешается, - подумал он.
А почему бы и нет? Ей кажется, что она добилась своего, если даже и не
останется здесь.
Она поцеловала его.
- Я знала, что ты будешь такой, Равик. Ты должен быть таким. Теперь я
пойду. Не провожай меня. Я дойду одна.
Она уже стояла в дверях.
- Не приходи больше, - сказал он. - И ни о чем не сокрушайся. Ты не
пропадешь.
- Хорошо. Спокойной ночи, Равик.
- Спокойной ночи, Жоан.
Он включил свет. "Ты должен быть таким". Он слегка вздрогнул. Все они
сотворены из глины и золота, подумал он. Из лжи и потрясений. Из
жульничества и бесстыдной правды. Он подсел к окну. Снизу по-прежнему
доносился тихий, монотонный плач. Женщина, обманувшая своего мужа и
оплакивающая его смерть. А может, она поступает так только потому, что этого
требует ее религия. Равик удивился, что не чувствует себя еще более
несчастным.
XXIII
- Вот я и вернулась, Равик, - сказала Кэт Хэгстрем.
Сильно похудевшая, она сидела в своем номере в отеле "Ланкастер". Щеки
у нее ввалились, будто мышцы были выскоблены скальпелем изнутри. Черты лица
обозначились резче, кожа походила на шелк, который вот-вот порвется.
- Я думал, вы еще во Флоренции... Или в Канне... или уже в Америке, -
сказал Равик.
- Я жила все это время во Флоренции. Во Фьезоле. Под конец мне стало
невмоготу. Помните, я все уговаривала вас поехать со мной? Книги, камин,
тихие вечера, покой. Книги там действительно были, и в камне горел огонь...
Но покой!.. Представьте, Равик, даже город Франциска Ассизского и тот стал
шумным. Шумным и беспокойным, как и вся Италия. Там, где Франциск выступал с
проповедью любви, теперь маршируют колонны молодчиков в фашистской форме,
одержимые мани- ей величия, упоенные пустозвонными фразами и ненавистью к
другим народам.
- Но ведь так было всегда, Кэт.
- Нет, не всегда. Еще несколько лет назад мой управляющий был
простодушным провинциалом в вельветовых брюках и соломенных туфлях. Теперь
это прямо-таки герой в сапогах и черной рубашке, весь увешанный
позолоченными кинжалами. Он без конца выступает с докладами, - Средиземное
море должно стать итальянским, Англию нужно уничтожить, Ниццу, Корсику и
Савойю следует вернуть в лоно Италии. Равик, этот чудесный народ, который
