вообще, маразм и разброд. И Советской Депии нет, и Якутии нет, и тундра уже
испорчена и пропала, и почвы нет, и алмазов нет, и бананов нет.
- А что же есть? - насмешливо спросил Софрон.
- Есть флот и Ледовитый океан - наша родина, и мы будем биться за нее и никого
не пустим. Пусть нас спасут наши льды - единственная истина, которая еще
существует!! - проорал бас.
- Вот козлы... - тихо заметил капитан Илья.
- Ну а мне-то ведь нужно... - умоляюще проговорил Софрон. - Мне в Нижнеянск,
я...
- Да я за Надю разобьюсь! - выпалил Август Петров. - Если б не Надя, я бы тебя,
гад, в лед бы вмуровал, а из-за Нади я тебя отправлю. Только если ты мне
пообещаешь одну вещь.
- Какую? - взволнованно спросил Жукаускас.
- Когда ты вернешься, поцелуй ее от меня. Скажи: от Августа. Обещаешь?
- Обещаю, - твердо промолвил Софрон.
- Хорошо, - радостно заявил бас. - Тогда слушай. Через полтора часа из Тиксей
выйдет танкер <Ленанефть>, мы его пропускаем. Он идет как раз на Яну. Я скажу
капитану, он подойдет к вам, заберет тебя. Уяснил, братан?
- Да! - весело ответил Жукаускас.
- Но... ты помнишь?
- Да! - сказал Софрон.
- Ладно, пока. Прием окончен, люди. Все равно мы вас всех утопим в жутких
застывших льдах, и ничего живого не останется... Я - черт, я - дьявол, я -
Август! Скоро здесь будет вечная мерзкая зима... Скоро! Ха-ха-ха-ха,
ха-ха-ха-ха!!
- Любопытный персонаж, - проговорил Жукаускас, выпрямляясь. - Хорошо, посмотрим,
как он сдержит свое слово.
- А пока пойдемте есть нельму, - сказал капитан.
Софрон и Илья сели за белый стол, налили себе воды, взяли хлеб и большой кусок
жирной прекрасной нельмы. Они молчали и ели ее, и больше в этой каюте не было
никого. Жукаускас думал о чуде, и о величии, и о Якутии, и о единственности
мига, и о равнозначности прекрасного - доброго, злого и непонятного, и нельма
была вкусна, как невероятное кушанье, и хлеб был свежим, словно юные девушки в
утреннем озере. Жукаускас не имел сейчас никаких чувств, только одно восхищение
затопляло его, будто неподдельный любовный восторг. Пахло бензином, морской
водой, холодом и туалетом. Жукаускас пил воду, Илья медленно зажигал спичку, а
где-то слышались звуки мотора и плеск, и какой-то далекий протяжный крик
заставлял мечтать о сладких снах и о всеобщем преображении. Они сидели, смотрели
друг на друга, Софрон произносил ничего не значащие слова, а Илья улыбался,
будто ангел, и не отвечал ему. И вот пришла <Ленанефть>, Софрон пожал руку
капитану, вступил на ее борт, пожал руку своему новому капитану, прошел в каюту
и лег на койку, замерев от блаженства. И тогда корабль повез его вперед, и через
некоторое время вышел в огромное, ужасное, черно-медовое полярное - море,
похожее на вечность.
Заелдыз четвертый
Был утренний блеклый рассвет, запах гари и мокрых опилок. Танкер <Ленанефть>
вошел в Нижнеянскии речной порт и пришвартовывался к старому деревянному
причалу, стукаясь бортом о висящие потрескавшиеся автомобильные шины, смягчающие
удар. Матросы, бодро суетясь, затягивали канаты на специальных чугунных устоях,
и канаты скрипели, как собирающееся упасть дерево. Слышались далекие крики, шум
работающих моторов, едва различимые звуки радио; накрапывала изморось, и иногда,
когда из-за серой тучи показывался солнечный луч, воздух становился
душно-влажным, словно пар. На грязной, радужной от бензина, речной воде
покачивались обломки бревен и почерневшие доски; неожиданно раздавался гулкий
пароходный гудок, и опять смолкал; чайки садились на белую корабельную трубу и
долго сидели там; и какие-то люди в спецовках медленно ходили по берегу
туда-сюда, куря короткие сигареты. Огромные краны застыли в ряд вдоль берега, а
справа от них тянулся дощатый забор, покрашенный облупившейся выцветшей зеленой
краской, который ограждал весь порт. Над входом в низенькую кирпичную проходную
почему-то горела электрическая лампочка, и рядом стоял рослый чумазый солдат и
ел батон белого хлеба, запивая его молоком из пакета. Везде валялись поломанные
доски, остатки ящиков, ржавые железные листы, гвозди.
Мускулистые матросы, завязав канаты на узел, установили трап, и встали невдалеке
от танкера, заглушившего мотор. По трапу сошел пожилой лысый человек с
коричневым небольшим чемоданом, в зеленом плаще и очень грязных ботинках. Он
кивнул стоящим матросам и неспеша пошел к проходной, перепрыгивая через лужи.
Софрон Исаевич Жукаускас лежал в каюте и дремал. В дверь постучали, он
встрепенулся и поднял голову.
- Эй, пассажир! - раздался из-за двери звонкий голос. - Вставайте, приехали!
Софрон Исаевич громко зевнул и медленно встал с койки, подтягивая свои ситцевые
красные в белую крапинку трусы; его коричневые носки лежали на стуле, на спинке
которого висели затертые старые джинсы, клетчатая синяя рубашка и бежевый
джемпер.
Софрон Исаевич неторопливо оделся, насвистывая невнятную мелодию, подошел к
зеркалу и большой бордовой расческой расчесал свои в меру длинные
темно-каштановые жесткие волосы на прямой пробор. Он осмотрел свое курносое
небритое лицо, тонкую поперечную морщину на лбу, светло-карие, какие-то
выцветшие глаза - не широкие, и не узкие, длинные загибающиеся кверху ресницы,
оттопыренные уши, немного скошенный вниз подбородок, и раскрыл рот, оскаливаясь
и обнажая большие, широко расставленные резцы и сильно пломбированные задние
зубы. Высунув бледно-розовый язык, он скорчил какую-то идиотскую рожу, но тут,
заметив красноватый прыщ на щеке около уха, озабоченно закрыл рот и вздохнул. Он
приставил к прыщу указательные пальцы обеих рук и сильно нажал. Тут же выскочило
белое содержимое прыща, которое Софрон Исаевич сбил с ногтя щелчком, а затем он
нажал еще раз и выступила кровь с лимфой. Жукаускас вытер кровь, взял одеколон,
стоящий на тумбочке, и прижег это место.
Он вошел в туалет, расстегнул ширинку и пописал круто-желтой; резко пахнущей
мочой. Спустив воду, он застегнул штаны и слегка вымыл руки под заржавленным
краном, торчащим из стены.
Через пять минут Софрон Исаевич уже спускался по трапу, сжимая в правой руке
средних размеров сумку из кожезаменителя; в это же время на палубу вышел капитан
и окликнул его.
- Ну что, все нормально? Как вам?
- Море - просто чудесно!.. - обернувшись, ответил Софрон Исаевич. - Спасибо вам
большое!
Он ступил на грязную землю Нижнеянска и пошел вперед по направлению к проходной.
Он вышел из проходной, совершенно не обратив внимания на сонного человека в
черной форме, сидящего внутри за стеклом и пьющего чай из граненого стакана;
остановился и посмотрел налево.
Он стоял на грязной покореженной бетонной мостовой, продолжающейся до
трехэтажного серого кирпичного дома, а дальше виднелись скособоченные деревянные
трех-четырехэтажные дома, теплотрассы, и на них деревянные тротуары для ходьбы.
Под теплотрассами располагались свалки и огромные бесконечные озерки стоячей
воды, напоминающие какие-то канализационные каналы, а на домах пестрели
разноцветные лозунги: <Суть социалистической дисциплины в полной отдаче каждого
на своем рабочем месте>, <Партия делает все во имя человека, для блага
человека>, <Ручной труд - на плечи машин>, <Мы - хозяева поселка, наш долг - его
благоустраивать>, <Человек славен трудом>, <Успех начинается с порядка>, <Да
здравствуют советские бананы!> Софрон Жукаускас, улыбаясь окинул все это
счастливым взглядом и решительно направился к серому дому.
На доме была табличка: <Ленское речное пароходство. Нижнеянский речной порт>.
Софрон вошел в раскрытую дверь и оказался перед широкой пыльной лестницей. Прямо
на него двигался большой толстый человек в засаленном черном костюме, держащий
темно-коричневый портфель. Софрон Исаевич посторонился; человек выскочил на
улицу. Жукаускас поднялся на второй этаж и остановился около огромной
карты-схемы, изображающей море Лаптевых и реку Яну, на которой стоял Нижнеянск.
Рядом со схемой висела доска почета, и на ней вверху было написано:
<Мы придем к победе коммунистического труда! Ленин>; тут же был его красный
профиль. На доске были многочисленные фотографии людей; Софрон рассмотрел каждую
из них, особенно задержавшись на упитанной женщине с аккуратной прической, под
которой значилось; <Леонтьева Ольга Сергеевна. Ст. бухгалтер>. Жукаускас долго с
завистью глядел в это пожилое лицо, потом наконец отвернулся и пошел направо по
коридору. Рядом с двенадцатым кабинетом был начертан призыв: <Увеличим темпы
на... (пустовало) процентов!> На четырнадцатом кабинете висела табличка: <Волков
Олег Васильевич. Замзавснаб>.
Софрон Исаевич медленно, шаркая ногами, прошелся по коридору, потом повернулся и
ушел обратно на лестницу. Какие-то люди встречались ему на пути, но они как
будто бы не замечали его и быстро проходили мимо.
Жукаускас вышел из серого дома и пошел в поселок Нижнеянск. Он поднялся на
деревянный тротуар теплотрассы и стал идти по нему, смотря по сторонам. Слева
возвышался серо-синий дом странной формы, на котором была большая надпись:
<Бассейн Умка>. Справа на стене неказистого деревянного домика изображалось
северное сияние. В каждом окне виднелось обилие разнообразнейших комнатных
растений. Над уродливой, запертой на висячий замок дверью желтого
оштукатуренного домика красовалась яркая вывеска: <Диско-бар>. Софрон шел
вперед.
Неожиданно он остановился, зажимая нос. Омерзительный гнусный запах поразил его;
он стал недоуменно вертеть головой, рассматривая все окружающее, потом
расхохотался и развел руками.
Под ним, в водяных канавах вместе с объедками, строительным мусором, бумажками и
тряпками, плавало большое количество говна. Застойная вода этих канав, поросшая
осокой, была вся пропитана экскрементами, и имела характерный ржаво-коричневый
цвет, распространяя повсюду невыносимую вонь. Размалеванные женщины в ярких
нарядах, ходящие взад-вперед по теплотрассам, казалось, совершенно не замечали
этой вони и спокойно шли по своим делам стуча тонкими каблучками и дыша полной
грудью. Софрон смотрел на них, откровенно изумляясь несоответствию кричащих
цветов их макияжа с говняной канализационной водой под ними. Он попытался
вдыхать воздух через край своей рубашки, чтобы не чувствовать в полной мере
дерьмовый аромат, и какая-то женщина осуждающе оглядела его, а потом тряхнула
головой и пошла дальше.
- Все в говне, и я во всем, - сказал Софрон.
Он вошел в столовую, располагающуюся через три-четыре дома после <диско-бара>. У
конвейера выдачи стояло четверо рабочих в брезентовых одеждах. Софрон встал за
ними, взяв плохо вымытый, слегка жирный темно-коричневый поднос. Очередь
подвигалась; Софрон взял салат из моркови, какой-то старой и почти почерневшей,
зразы с вермишелью и чай. Заплатив в кассу небольшое количество рублей и копеек,
он схватил свой поднос двумя руками, вышел, осмотрелся и сел за свободный
голубой стол.
Морковь оказалась с сахаром и с небольшим количеством жидкой противной сметаны,
которая слегка пахла блевотиной. Жукаускас съел се и приступил к зразам. Зразы
были невразумительной формы и цвета и не имели никакого запаха; их окружала
холодная слипшаяся вермишель без подливы. Жукаускас съел одну зразу и половину
вермишели, потом быстро выпил чуть теплый сладкий чай, положил тарелки на поднос
и отнес все это в окно кухни.
- Спасибо! - сказал он худой пожилой женщине в белом халате, виднеющейся за этим
окном.
- На здоровье! - ответила она.
Софрон удовлетворенно погладил живот правой рукой, рыгнул и вышел из столовой.
Прямо напротив возвышался скособоченный бревенчатый коровник, откуда пахло
навозом и сеном, и перед ним со скучающим видом стояла пегая корова, и ее
ленивая морда была вся облеплена копошащимися в ее меху маленькими мошками.
Корова иногда делала вращательное движение головой, стряхивая мошек, но они тут
же садились обратно. Софрон осторожно обошел корову сзади, обратив внимание на
ее лениво покачивающийся хвост, и завернул за коровник по теплотрассе. Он
оказался у магазина <Вино>, рядом с которым стоял молодцеватый человек с руками
