все слова застряли у него в глотке. Похож на карикатуру, подумал Ябрил,
поднимая руку с гранатой. Пилот сказал: "Стрелял в Папу". Значит ли это,
что Ромео промахнулся? Значит, весь план провалился? В любом случае, у
Ябрила не было выхода. Он приказал пилоту изменить курс и лететь в
арабское государство Шерабен.
На площади Святого Петра Ромео и его группа вынырнули из моря людей
на углу, образованном каменной стеной, и построили здесь свой смертоносный
островок. Анни в облачении монашенки стояла перед Ромео с автоматом под
одеждой. На ней лежала ответственность прикрыть его, обеспечить ему время
для выстрела. Остальные члены группы, тоже в монашеских одеяниях,
образовали круг, предоставляя ему пространство для обзора.
Им предстояло три часа ждать выхода Папы.
Ромео прислонился к каменной стене, прикрыл глаза от лучей утреннего
солнца и быстренько в уме повторил все этапы операции. Когда Папа выйдет,
он, Ромео, дотронется до плеча одного из группы, стоящего слева от него.
Этот человек подаст радиосигнал, который вызовет взрыв статуэток святых у
противоположной стены площади. В момент взрыва Ромео вытащит ружье и
выстрелит, и главное - это должно совпадать во времени, чтобы выстрел не
услышали в шуме взрывов. Потом он бросит ружье, "монахи" и "монашки"
образуют вокруг него кольцо и они вместе с толпой покинут площадь. В
статуэтках заложены и дымовые шашки, так что площадь Святого Петра будет
затянута дымовой завесой. Произойдет всеобщее смятение и дикая паника, в
этой обстановке ему удастся сбежать. Конечно, опасение вызывают люди,
находящиеся поблизости, так как они могут заметить его, но в бегущей толпе
все быстро потеряют друг друга из виду. А если кто, по-своему
безрассудству, начнет его преследовать, их застрелят.
По груди Ромео стекали капли холодного пота. Несметная толпа,
размахивающая цветами, выглядела морем красок, белых и пурпурных, розовых
и красных. Он дивился восторгу этих людей, их вере в воскресение Христа,
их экстазу надежды, что смерть побеждена. Вытерев руки о пальто, он ощутил
тяжесть висевшего на ремнях ружья, и вдруг почувствовал, что ноги начинают
неметь и болеть. Нет, пока он будет ждать выхода Папы на балкон, следует
отвлечься от физического напряжения.
Перед мысленным взором Ромео стали возникать забытые картины детства.
Во время подготовки к конфирмации он узнал, что старший из кардиналов в
красной камилавке всегда удостоверяет смерть Папы, постукивая его по лбу
серебряным молоточком. Существует ли еще этот обряд? На этот раз молоточек
будет весь в крови. Интересно, какого размера этот молоточек? Как
игрушечный? Или достаточно тяжелый, чтобы забивать им гвозди? И уж,
конечно, это драгоценная реликвия эпохи Возрождения, украшенная
бриллиантами, настоящее произведение искусства. Впрочем, неважно, от
головы Папы мало что останется, чтобы стучать по ней: ружье, спрятанное у
него под пальто, заряжено разрывными пулями, а Ромео уверен, что не
промахнется. Он левша, и это приносит ему успех в спорте, в любви, и
разумеется, принесет успех в убийстве.
Ожидая выхода Папы, Ромео удивлялся, что не испытывает никакого
чувства святотатства, а ведь он воспитывался, как примерный католик, в
городке, где каждая улица, каждое здание напоминают о зарождении
христианства. Вот и сейчас он может разглядеть куполообразные крыши святых
зданий, сверкающие, как мраморные диски на фоне неба, слышать низкий
мощный и угрожающий звон колоколов. На огромной священной площади он мог
видеть статуи мучеников, вдыхать воздух, напоенный ароматом цветов,
принесенных истинными приверженцами Христа.
Одуряющее благоухание множества цветов нахлынуло на него: и он
вспомнил мать и отца, и сильный аромат духов, к которым они всегда
прибегали, чтобы заглушить запах их роскошной и изнеженной
средиземноморской плоти.
В этот момент огромная толпа в нарядных пасхальных одеждах принялась
кричать:
- Папа! Папа!
Люди, освещенные желтоватым отблеском раннего весеннего света, с
каменными статуями святых над головами, разразились криками, требуя
благословения Папы. Наконец, появились два кардинала в красном облачении и
простерли руки, благословляя собравшихся. Потом на балкон вышел Папа
Иннокентий.
Это был очень старый человек в ослепительно белом одеянии, на котором
выделялся золотой крест. Шерстяной плащ расшит крестами, на голове белая
шапочка, на ногах традиционные низкие туфли, по бокам которых золотом
вышиты кресты. На благословляющей толпу руке виднелось принадлежащее
первосвященнику рыбацкое кольцо Святого Петра.
В воздух взлетали цветы, нарастал гул голосов, на полную мощь
заработал мотор экстатического восторга, балкон блестел в лучах солнца,
словно падал вместе с водопадом цветов.
В этот момент Ромео почувствовал благоговейный страх, который всегда
испытывал в детстве при виде этих символов, вспомнил кардинала в красной
митре в день своей конфирмации, с оспинами, как у дьявола, и его тут же
охватил восторг, принесший ощущение счастья и гордости. Ромео тронул
своего человека за плечо, чтобы тот включил радиосигнал.
В ответ на крики Папа воздел руки в белых рукавах, благословляя
толпу, вознося хвалу наступающему празднику Пасхи, воскресению Христа,
приветствуя каменных ангелов, стоящих у стен. Ромео высвободил ружье
из-под пальто, двое монахов из его группы, стоявшие впереди, опустились на
колени, чтобы открыть ему пространство для выстрела. Анни встала так,
чтобы он мог положить ружье ей на плечо, позади них другой член группы
включил радиосигнал для взрыва заминированных скульптурных фигурок на
противоположной стороне площади.
Взрывы потрясли площадь, розовые клубы взметнулись в небо,
благоухание цветов смешалось со смрадом горящей человеческой плоти. И в
эту минуту Ромео, прицелившись, нажал спусковой крючок. Приветственные
крики толпы заглушились взрывами на той стороне площади.
На балконе тело Папы словно оторвалось от пола, белая шапочка
взлетела вверх, закружилась в потоках воздуха и кровавой тряпкой упала в
толпу. Вопль ужаса, животной ярости заполнил площадь, когда тело Папы
повалилось на перила балкона. Золотой крест болтался, плащ окрасился в
кровавый цвет.
Над площадью висели тучи пыли, на землю падали остатки мраморных
ангелов и святых. Наступила леденящая душу тишина, толпа замерла при виде
убитого Папы, все могли видеть, как разлетелась на кусочки его голова.
Потом началась паника, люди хлынули с площади, сметая и давя швейцарскую
гвардию, пытавшуюся перекрыть выходы. Нарядные мундиры времен Ренессанса
оказались похоронены под напором охваченных ужасом верующих.
Ромео бросил ружье на землю. В окружении своих вооруженных сообщников
в одеждах монахов и монашенок он вместе с толпой бежал с площади на
римские улицы. Он почти ничего не видел, его пошатывало, Анни схватила его
за руку и втолкнула в ожидавший их автофургон. Ромео, зажав ладонями уши,
чтобы не слышать воплей, испытал шок, потом пришло ощущение восторга и
чуда, словно убийство свершилось во сне.
В реактивном самолете, следовавшем рейсом из Рима в Нью-Йорк, Ябрил и
его группа держали все под своим контролем; салон первого класса был
освобожден от всех пассажиров, за исключением Терезы Кеннеди.
Теперь Тереза Кеннеди была больше заинтересована, чем испугана. На
нее произвело сильное впечатление то, с какой легкостью террористы
запугали ее телохранителей, показав взрывные устройства на своих телах.
Первый же выстрел превратил бы самолет в кучу обломков. Она отметила, что
все террористы, мужчины и женщины, имеют стройные и подтянутые фигуры
атлетов и на их лицах отражается целая гамма эмоций. Мужчина-террорист
вышвырнул одного телохранителя из салона первого класса и продолжал
толкать его по проходу салона туристского класса. Одна из женщин стояла в
сторонке с автоматом наготове, и, когда агент Службы безопасности не
захотел оставить Терезу Кеннеди, женщина приставила дуло автомата к его
голове и по ее глазам было видно, что она готова выстрелить. Глаза у нее
косили, лицо отвердело, мускулы вокруг рта напряглись так, что губы слегка
раздвинулись и приоткрылись зубы. В этот момент Тереза Кеннеди оттолкнула
телохранителя и заслонила его своим телом, тогда террористка улыбнулась и
жестом приказала ей сесть на место.
Тереза Кеннеди наблюдала за тем, как Ябрил руководил операцией. Он
казался отстраненным, как если бы был режиссером, наблюдающим за
представлением актеров, при этом он не приказывал, а только намекал,
предлагал. Она видела, как он руководил своими людьми, чтобы отсечь
пассажиров туристского салона от носовой части самолета. Он вел себя как
человек, наблюдающий за лицом, порученным его попечению, и, когда она
вернулась на свое место, он одобрительно улыбнулся и отправился в кабину
пилотов. Один из бандитов охранял проход из туристского салона в первый
класс, две женщины с автоматами остались в салоне вместе с Терезой, еще
один террорист держал под прицелом стюардессу, которая по микрофону
внутренней связи обращалась к пассажирам. Все они выглядели слишком
незначительными, чтобы вызывать такой ужас.
В рубке управления Ябрил разрешил пилоту передать по радио, что
самолет захвачен террористами, и сообщить, что он меняет курс и летит в
Шерабен. Американские власти будут думать, что их единственная проблема -
это переговоры насчет обычных требований арабских террористов. Ябрил
остался в рубке управления, чтобы слушать радиопередачи.
Во время полета не оставалось ничего другого как ждать. Ябрил думал о
Палестине своего детства, о родном доме, как о зеленом оазисе в пустыне,
об отце и матери, как об ангелах света, о великолепном Коране, всегда под
рукой лежавшем у отца на столе. И все это рухнуло в клубах дыма, в огне,
во взрывах бомб, обрушивавшихся с неба. После прихода израильтян, все его
детство протекало в каком-то огромном концентрационном лагере, в обширном
поселении из полуразвалившихся хижин, жителей которого объединяло только
одно - ненависть к евреям. К тем самым евреям, которых восхвалял Коран.
Ябрил вспоминал, что в университете кое-кто из преподавателей
отзывался о плохо выполненном задании, как об "арабской работе", он и сам
употребил это выражение, когда мастер-оружейник вручил ему ружье с
дефектом. Ну ничего, сегодняшнее дело никто не назовет "арабской работой".
Он всегда ненавидел евреев, вернее, израильтян. Когда он был
четырех-пятилетним ребенком, израильские солдаты устроили налет на
поселение, где он ходил в школу, так как получили ложную информацию -
"арабская работа", - что в лагере скрываются террористы. Всем приказали
выйти из домов на улицу с поднятыми руками, включая детей, оказавшихся в
длинной, выкрашенной в желтый цвет хижине, называвшейся школой. Им
приказали лечь на землю неподалеку от лагеря. Ябрил вместе с другими
детьми - его однолетками сбились в кучку и с поднятыми руками в ужасе
вопили. Он навсегда запомнил одного молодого израильского солдата - из
новой поросли евреев, светловолосого, как нацисты - со страхом смотревшего
на детей, а потом по этому враждебному лицу покатились слезы. Израильтянин
опустил автомат и крикнул детям, чтобы они опустили руки, маленьким детям
нечего бояться. Израильский солдат неплохо говорил по-арабски, но дети
по-прежнему стояли с поднятыми руками, и он, продолжая плакать, стал силой
опускать их руки. Ябрил не забывал этого солдата и позднее принял решение
