Он смотрел на голову старика, отмеченную печатью смерти, и поражался
живости его ума. Кристиан всматривался в эти затуманенные старческие
глаза. Неужели он когда-нибудь окажется таким же стариком с высохшим, как
у насекомого, телом?
А Оракул, глядя на него, думал о том, какие они все понятные,
бесхитростные, как маленькие дети рядом с родителями. Оракулу было ясно,
что его совет опоздал, что Кристиан предает сам себя.
Кристиан допил свой коньяк и поднялся, чтобы уходить. Подоткнув под
старика одеяло и вызвав сиделку, он шепнул Оракулу на ухо:
- Скажите мне правду про Элен Дю Пре, она ведь была одной из ваших
протеже до того, как вышла замуж. Я знаю, это вы помогли ей сделать первые
шаги в политике. Вы когда-нибудь спали с ней, или вы уже были слишком
стары?
Оракул покачал головой.
- Я никогда не чувствовал себя для этого слишком старым, пока мне не
стукнуло девяносто. И должен сказать, что когда твой член изменяет тебе,
вот тогда приходит подлинное одиночество. А что касается твоего вопроса...
Я ей не нравился и признаться это меня огорчило: она была очень красива и
умна - любимая мною комбинация. Я никогда не любил умных и невзрачных
женщин, они слишком были похожи на меня. Я мог любить красивых пустышек,
но когда они к тому же оказывались умны, я бывал на верху блаженства. Я
знал, что Элен Дю Пре далеко пойдет, она очень сильная женщина, с железной
волей. Да, это была одна из моих редких неудач, но мы навсегда остались
добрыми друзьями. У нее есть такой талант - отказать мужчине в сексуальном
наслаждении и при этом остаться ему близким другом, что очень редко
случается. Вот тогда я понял, что она по-настоящему честолюбивая женщина.
Кристиан дотронулся до его руки, кожа которой была словно в шрамах.
- Я буду звонить или заезжать каждый день, - сказал он. - И держать
вас в курсе событий.
После ухода Кристиана у Оракула оказалось много дел. Во-первых, ему
нужно передать информацию, полученную от Кли, Сократову клубу, в который
входили весьма важные люди Америки. Он не считал это предательством по
отношению к Кристиану, которого искренне любил, но любовь у него всегда
оставалась на втором месте.
Во-вторых, он должен действовать - его страна вплывала в опасные
воды, и его долг помочь ей благополучно выплыть. А что еще может делать
человек его возраста, чтобы ощущать, что ему еще стоит жить. Сказать по
правде, он всегда презирал легенду Кеннеди, и теперь появился шанс
разрушить эту легенду навсегда.
Под конец вечера Оракул разрешил сиделке похлопотать вокруг него и
приготовить ему постель. Он вспоминал Элен Дю Пре с нежностью и без
чувства разочарования. Тогда она была очень молода, немногим старше
двадцати, и ее красоту усиливала необыкновенная энергия. Он часто объяснял
ей, как приобрести власть и как ею пользоваться, и, что еще важнее, как
воздерживаться от ее применения. А она слушала его с терпением, которое
как раз и необходимо для овладения властью.
Он говорил ей, что одна из величайших тайн человечества то, как люди
действуют вопреки собственным интересам. Гордость разрушает их жизнь,
зависть и самообман толкают их на путь, ведущий в никуда. Почему людям так
важно стремиться к самоутверждению? Среди них есть такие, которые никогда
не раболепствуют, не льстят, не лгут, не капитулируют, никогда не предают,
не обманывают. А сколько тех, кто завидует и ревнует к более счастливой
судьбе других.
Это был особый способ ухаживания и Элен видела его насквозь.
Отвергнув его, она пошла к своей мечте о власти уже без его помощи.
Когда ты дожил уже до ста лет и голова у тебя совершенно ясная, то в
состоянии разглядеть в своей прошлой жизни неумышленные жестокости,
которые ты совершал. Он был оскорблен, когда Элен Дю Пре отказалась спать
с ним, хотя имела других любовников и отнюдь не была недотрогой. Однако
он, в свои семьдесят лет, удивлялся, что был отвергнут.
Оракул отправился в Швейцарию в центр омоложения, подвергся
хирургической операции по устранению морщин, чистке кожи, в его вены
вводили гормоны животных. Но ничего нельзя было сделать с его согбенным
позвоночником, с окостеневающими суставами, с тем, что его кровь начинала
походить на воду.
Хотя теперь ему это ничего не давало, Оракул полагал, что знает, как
любят мужчины и женщины. Даже после того, как ему минуло шестьдесят,
молодые любовницы обожали его, а весь секрет заключался в том, чтобы никак
не регламентировать их поведение, никогда не ревновать, никогда не
оскорблять их чувств. Не имело значения то, что они имели молодых мужчин в
качестве настоящих любовников и обращались с Оракулом с небрежной
жестокостью. Он осыпал их дорогими подарками, картинами, самыми
изысканными драгоценностями, позволял им использовать его власть для того,
чтобы получать незаслуженные блага от общества, разрешал широко, хотя и
без расточительства, тратить его деньги. Но он был человек
предусмотрительный и всегда имел одновременно трех или четырех любовниц,
потому что у всех у них была своя собственная жизнь - они могли
влюбляться, пренебрегать им, уезжать, заниматься своей карьерой. Он не
требовал, чтобы они уделяли ему много времени, но когда он нуждался в
женском обществе (не только для секса, но и ради сладкой музыки их
голосов, их невинных хитростей), одна из четырех оказывалась рядом. И,
конечно, общение с ним позволяло им проникать в такие круги, куда им самим
трудно было бы пробраться. Вот одно из преимуществ его власти.
Он не делал из этого секрета, и все они знали друг о друге. Он верил,
что женщины в глубине души не любят мужчин, привязанных к одной подруге.
Жестоко, что он вспоминал свои дурные поступки чаще, чем хорошие. А
ведь он на свои деньги строил медицинские центры, церкви, приюты для
престарелых, делал много добрых дел, но память его хранила о самом себе
немного хорошего. К счастью, он часто думал о любви. Как ни странно, это
была самая коммерческая вещь в его жизни, хотя он владел фирмами на
Уолл-стрит, банками, авиакомпаниями. Благодаря деньгам, которые его
приглашали вкладывать в разные события, сотрясавшие мир, он становился
советником могущественных людей, помогал формировать тот мир, в котором
жили люди. Увлекательная, значительная, ценная жизнь, и тем не менее, в
его столетнем мозгу отношения с бесчисленными любовницами занимали гораздо
большее место. Ах, эти умные, упрямые красавицы, как восхитительны они
были, как большинство из них оправдывало его суждения. Теперь они судьи,
руководители журналов, видные фигуры на Уолл-стрит, королевы телевизионных
новостей. Какими они бывали хитрыми в своих любовных делах с ним, и как он
перехитрил их всех, не обманывая их. Он не испытывал чувства вины, только
сожаление. Если бы хоть одна из них по-настоящему любила его, он поднял бы
ее до небес. Но потом он вспоминал, что не заслуживал, чтобы его так
любили. Они принимали его любовь, что приводило его в трепет.
В возрасте восьмидесяти лет кости стали усыхать внутри его плоти,
физическое желание стало реже волновать, и огромный океан молодых и
ушедших образов затопил его мозги. И именно в это время он ощутил
потребность нанимать молодых женщин, чтобы он мог глядеть на них, когда
они невинно лежали в его постели. Ах, уж эти извращения, над которыми так
издевается литература и посмеиваются молодые люди, еще не ведающие
старости. Но какой покой приносило его разрушающемуся телу зрелище их
красоты, которой он уже не мог обладать, и как чисты были при этом его
эмоции. Вздымающиеся холмики грудей, их шелковистая белая кожа венчалась
крошечными красными розами. Таинственные бедра, чья округлая полнота
излучала золотистое сияние, потрясающий треугольник волос разных оттенков,
а под ними душераздирающее зрелище ягодиц, переходящих в изящные ляжки.
Сколько прелести для ощущений, умерших и забытых, но от вида этой красоты
миллиарды клеточек его мозга вспыхивали миллиардами искр. А их лица,
таинственные раковины ушей, спирали которых уходят в некое внутреннее
море, впадины глаз, где светятся синие, серые, карие и зеленые огоньки,
беззащитный рот, приоткрытый для наслаждения и боли. Перед тем, как
заснуть, он смотрел на них и мог дотронуться до теплой плоти, до
шелковистых бедер и ягодиц, до жарких губ, а иногда и погладить мягкие
волосики, чтобы ощутить под ними живой пульс. Все это приносило такое
ощущение покоя, что он засыпал, а тот пульс смягчал кошмары, которые
снились ему. В своих снах он ненавидел молодых и уничтожал их. Ему снились
тела молодых мужчин, громоздящихся в окопах; моряков, тысячами плавающих в
глубинах моря призраков, снились небеса, затененные телами исследователей
космоса в скафандрах, нескончаемой чередой исчезающих в черных дырах
мироздания.
Просыпаясь, он понимал, что сны эти - результат старческого маразма и
его отвращения к собственному телу. Он ненавидел свою кожу,
поблескивающую, как гладкая поверхность шрама, коричневые пятна на руках и
на лысине, эти симптомы приближающейся смерти, ненавидел свое слабеющее
тело, немощь рук и ног, перебои сердца, злобу, затемняющую его ясные
мозги.
Какая жалость, что феи-крестные, чтобы выполнить три волшебных
желания, являются к колыбелям новорожденных. Детям они не нужны, такие
подарки следует получать старикам вроде него, особенно тем, у кого ясная
голова.
КНИГА ВТОРАЯ
4
Бегство Ромео из Италии было тщательно спланировано. С площади
Святого Петра автофургон доставил его группу в конспиративный дом, где он
переоделся, получил почти надежный паспорт, забрал заранее собранный
чемоданчик и нелегальными путями был переправлен через границу в Южную
Францию. В Ницце он сел в самолет, следующий рейсом до Нью-Йорка. Хотя
Ромео провел последние тридцать часов без сна, он держался настороже.
Случается, что какая-нибудь хитрая деталь, какая-то мелкая часть операции
не срабатывает из-за непредвиденного провала или ошибки в планировании.
Обед и вино на самолете "Эр Франс" были, как всегда, превосходны, и
Ромео постепенно начал успокаиваться. Он смотрел вниз на бескрайний
бледно-зеленый океан, на белое и синее небо. Потом принял две таблетки
сильнодействующего снотворного, однако нервный страх не давал ему заснуть.
Он думал о том, как будет проходить через таможенный контроль Соединенных
Штатов, не будет ли там каких-нибудь осложнений? Но даже если его и
схватят, это ничего не изменит в плане Ябрила. Предательский инстинкт
самосохранения лишал сна. Ромео не строил иллюзий в отношении страданий,
которые ему предстояло испытать, он согласился принести себя в жертву за
грехи своей семьи, своего класса и своей страны, однако теперь непонятный
страх сковывал все его тело.
В конце концов таблетки подействовали, и он заснул. Во сне он вновь
стрелял, бежал с площади Святого Петра и на бегу проснулся. Самолет шел на
посадку в нью-йорском аэропорту имени Кеннеди. Стюардесса принесла его
пиджак, и он достал свой чемоданчик с полки над головой. Пройдя через
таможню, он прекрасно сыграл свою роль и вышел с чемоданчиком в руке на
центральную площадь перед аэровокзалом.
Встречающих он определил немедленно: на девушке была зеленая лыжная
шапочка с белыми полосками, а юноша вытащил из кармана предусмотренную
красную шапочку и натянул ее на голову так, чтобы видна была синяя надпись
"Янки". Сам Ромео не имел никаких опознавательных знаков, он хотел
