правде смотреть в глаза.
- Я правды не боюсь,- сказал Валентин Эрастович,- но полечиться хоте-
лось бы, поскольку годы мои не те.
- Обязательно полечитесь, авось пройдет. Я вам назначаю топленый бар-
сучий жир. Будете его принимать по стакану на ночь - глядишь, орга-
низм-то и отойдет.
- Помилуйте, да где же я его возьму?!
- Очень просто: запишитесь в охотники и самосильно добывайте барсучий
жир.
- А чего нельзя?
- Ничего нельзя. Хотя хорошо было бы вам влюбиться...
- Сделаю, что смогу.
С этими словами Целиковский положил на плюшевую скатерть сторублевую
бумажку размером с ученическую тетрадь, откланялся и ушел.
По дороге домой он завернул на почту и позвонил матери в Душанбе.
Страсть как было жаль тридцатки за разговор, но когда разъяснилось об-
ратное пророчество Маевкиной, эта утрата сместилась на задний план; ока-
залось, действительно на пятом месяце материной беременности отец велел
ей сделать аборт, поскольку он прикинул на арифмометре, что в пору зача-
тия находился в командировке в Талды-Кургане, и, хотя мать не послуша-
лась отцова распоряжения, как видно, для плода без последствий не обош-
лось.
По дороге домой он думал о медицинском значении страхов и, уже заво-
рачивая в свою улицу, пришел к заключению, что, во всяком случае, в Гри-
боедове он совершенно здоровых людей не встречал, что по крайней мере
жизнь пропитана страхами, как водой. Он спрашивал себя, чего и кого
именно он боится, и отвечал: неизлечимых болезней, толчеи на трамвайных
остановках, эпилептиков, смерти, удостоверений, бандитов, голода, угара,
пожара, зонтичных грибов, секретарей партийных организаций, венерических
инфекций, хотя этих ему как будто поздно было бояться, стихийных
бедствий вроде смерча, который недавно пронесся над областным городом
Ивановом, простонародных физиономий, скандалов, телефонных звонков,
женских слез, ночных посетителей, слов "задержитесь на минутку", крыс,
почтальонов, атомной войны, последних известий, конца света, автомо-
бильных катастроф, бешеных собак в частности и собак вообще, электри-
чества, купания в водоемах, покойников, высоты, езды на перекладных,
диспансеров, контролеров на транспорте, всякого рода физических страда-
ний, битого стекла, сновидений, органов следствия и суда.
Придя домой, Валентин Эрастович устроился в любимом своем углу, между
русской печью со стороны лежанки и крашеной тумбочкой у стены. К этому
углу он пристрастился после того, как изобрел противопожарную смесь и
они с соседом Федором Котовым договорились поставить эксперимент, а
именно: пропитать смесью соседский дровяной сарай и поджечь с четырех
углов в рассуждении - что-то будет, причем Целиковский уповал на могу-
щество человеческой мысли, а Котов пошел на риск из мрачного скептицизма
и предубеждения против людей умственного труда. Сарай сгорел дотла, и
Валентин Эрастович трое суток просидел в углу между русской печью со
стороны лежанки и крашеной тумбочкой, поскольку сосед караулил его на
улице с топором.
Хорошо было в углу, тепло, приютно, как-то умственно, в печи пощелки-
вало осиновое бревно, безумная дочь Танюша, жившая на лежанке, рычала во
сне и посучивала ногами, интересные мысли разворачивались в голове, за
окном ветер поднимал поземку, и она билась о стекло, как пригоршни пес-
ка. Вошла жена и спросила вкрадчиво:
- Валя, обедать будешь?
Целиковский ответил резко, со злобой:
- Нет!
Единственным человеком во всем Грибоедове, который вызывал в нем ту-
пое раздражение, была, как ни странно, его жена.
По всему выходило, что по его душу явилась старость, если уже ничего
нельзя. Он не пил, не курил, не бедокурил по женской линии, и тем не ме-
нее противопоказания от Маевкиной вгоняли его в тоску. Очевидно было,
что жизнь кончена, впереди только медленное умирание от сахарного диабе-
та, гипертонии, ишемической болезни сердца и бессонницы, не считая над-
вигавшейся слепоты, однако представлялось чрезвычайно странным, что та-
кое случилось с ним, точно кто вдруг явился и обобрал. Разумеется, Цели-
ковский осознавал, что со временем к каждому человеку непременно прихо-
дит старость как нормальный этап развития организма, если, понятное де-
ло, ты в молодые годы не умер от неизлечимой болезни, не отравился зон-
тичными грибами, не стал жертвой бандитов, не подох с голоду, не утонул
во время купания в водоеме, не угорел... ну, и так далее, но то, что его
самого постигла эта гнилая участь, казалось ему удивительным и обидным.
В конце концов смерть не так уж и страшна: ну, подумаешь, вырубился, как
заснул, разве что навсегда, о чем, между прочим, даже и не узнаешь, а
вот когда старость тебя обкорнает со всех сторон, когда сегодня того
нельзя, завтра сего нельзя, так это, пожалуй, будет похуже смерти, пос-
кольку ты заживо сознаешь, что мало-помалу превращаешься в огарок чело-
веческий, которому требуется, чтобы его только не шевелили и позволили
самостоятельно догореть. А так - ничего не жаль: ни города Грибоедова,
который и без него будет постепенно рассыпаться в прах, пока его не по-
кинет последний житель, ни жены, которая поплачет-поплачет и успокоится,
ни ветхого своего домишки, которому осталось стоять максимум десять лет,
ни бессмысленной природы, которой ни до чего нет дела, а жаль милого
своего угла, единственного прибежища во Вселенной, где и думается при-
вольно, и дышится хорошо. Да еще жаль своего знания о мирах, потому что
его некому передать, потому что ни одна зараза по-настоящему этим не ин-
тересуется. А так ничего не жаль. Кстати заметить: как, в сущности, ра-
зумно устроена утомительная русская жизнь, что смерть тут как бы осво-
бождение, а не смерть.
Особенно досадно, что вместе с его трупом зароют и его знание. Между
тем жизнь на Земле уладилась бы куда лучше, если бы люди умели настроить
свой разум на глас небес, если бы они слышали сообщительные шумы...
А вот и сообщительные шумы: откуда-то издалека и сверху донесся ров-
ный, приятный гул, точно по небу, разрезая воздух, на большой скорости
шел троллейбус, и вот уже первый из посланцев мелькнул в окне...
Вошла жена и спросила вкрадчиво:
- Ужинать, Валя, будешь?
Валентин Эрастович ответил резко, со злобой:
- Нет!
Он вообще был плохой едок, и это неудивительно, ибо семья Целиковс-
ких, за редкими исключениями, питалась картошкой, капустой и огурцами, а
на сладкое подавали одну и ту же шарлотку из сухарей.
Все-таки человек - поразительное создание, а люди с областного радио
того пуще. Нет, редкие чудаки, эти люди с радио, ей-Богу: говорят, будем
делать передачу о нашем советском Леонардо да Винчи районного масштаба,
который и рисует, и изобретает, ну, только что не поет... Отлично, гово-
рю, давайте я вам про ангелов расскажу... Нет, говорят, про ангелов нам
не надо, это не созвучно, а лучше расскажите про смесь против пожара или
про всесезонный велосипед. Ну, чистые дети: дурням предлагаешь отведать
хлеба, а им подавай гвоздика пососать...
Грибоедовское общество охотников помещалось в том же доме, что и па-
рикмахерская, районный земельный отдел и управление леснадзора, в не-
большой комнатке в конце длинного и темного коридора, за легкой фанерной
дверью. Председателем его был отставной генерал Букетов, маленький бой-
кий старичок, подстриженный под мальчика, в синих штанах с малиновыми
лампасами, в генеральском кителе без погон и с металлическими зубами.
Когда Валентин Эрастович пришел записываться в охотники, то даже не сра-
зу его увидел, так как Букетов некоторым образом терялся за несоразмерно
большим канцелярским столом, крашенным под орех, среди шкафов для входя-
щих и исходящих, заставленных почему-то банками с заспиртованными прес-
мыкающимися, и прочих предметов, вроде несгораемого шкафа общества "Са-
ламандра", головы лося на стене с окаменевшими рогами и обиженными губа-
ми, наградных вымпелов, ведерного самовара, надраенного до солнечного
сияния, копией перовской картины "Охотники на привале"... Даже не так:
генерал Букетов как будто представлял собой деталь обстановки, вроде
несгораемого шкафа общества "Саламандра", и поэтому сразу его было не
углядеть. Это помещение показалось Целиковскому настолько не приспособ-
ленным для деятельности человека, что он сел на венский стул и ни с того
ни с сего спросил:
- А где же вы проводите отчетно-выборные собрания?
Генерал сказал:
- Да в клубе фабрики "Красный мак".
- Так-так,- как бы одобрил это сообщение Валентин Эрастович.- Скажи-
те, пожалуйста, а бывает у вас охота на барсуков?
- Хоть на бегемотов, если имеются охотничий билет и лицензия на
отстрел. Но вообще, доложу я вам, последнее время дичи мало, зверь из-
мельчал, хоть прямо со скуки стреляй ворон! Это, конечно, не то, что
прежде...
- Когда прежде-то?
- Да хотя бы в гражданскую войну. Бывало, заберешься в плавни с руч-
ным пулеметом системы "Максим" и давай сшибать лебедей - тем, собствен-
но, и кормились.
- Неужели вы участвовали в гражданской войне? - усомнился радостно
Целиковский, поскольку Букетов казался скорее чином старичок, чем воз-
растом старичок.
- Да захватил немного, как раз двадцатый, последний год. Воевал я в
армии краснознаменного товарища Жлобы, отделенным в седьмом запасном
полку. Это, доложу я вам, опасная считалась должность, потому что, попа-
ди я в плен, сразу мне пулю в лоб. У черного барона Врангеля было такое
правило: весь командный состав вплоть до отделенных - к стенке, а рядо-
вых в строй. Так у нас рядовой состав и таскался туда-сюда, сегодня за
единую и неделимую, завтра за Третий Интернационал. Только в последний
месяц перед вторжением в Крым наши красноармейцы в плен мало сдавались,
зубами колючую проволоку рвали, а в плен не шли. Это потому, что барон
Врангель сильно Красную Армию разобидел...
- Чем же он ее разобидел? - с душевным участием спросил Валентин
Эрастович, которому очень понравился и рассказ генерала Букетова, и сам
генерал Букетов.
- Да тем, что он стал к нам за линию фронта уголовников засылать. У
черного барона было по суду только три приговора: смертная казнь, ка-
торжные работы и высылка в Советскую Россию. За военные преступления -
смертная казнь, за спекуляцию продовольствием - каторжные работы, те
строили ветку Джанкой - Юшунь, а обыкновенное ворье барон высылал за ли-
нию фронта, в Советскую Россию. Вот за это оскорбление мы на него и оз-
лились.
Целиковский отчего-то почувствовал в Букетове родственную душу и
вдруг спросил:
- А скажите, генерал, вам ангелов видеть не доводилось?
- Об ангелах ничего не скажу, а вот черта видеть доводилось, причем
настоящего, при рогах. В сорок третьем году у нас начальник смерша помер
своею смертью, все мужики как мужики погибали на поле боя, а этот заг-
нулся от рака прямой кишки. В госпиталь он под дулом пистолета не шел,
потому что опасался за свою часть, как бы немец не разложил ее изнутри,
и под конец донельзя стал плохой. Выписали к нему жену, а он ее даже не
узнает. Она приносит ему обед из офицерской столовой, а он ее спрашива-
ет: "Ты, женщина, кто такая?" Та спокойно так отвечает: "Я, Константин
Константинович, ваша супруга Тая".
- Ну а черт-то тут при чем?
- Черт при том, что у этого смершиста, доложу я вам, рога выросли
после смерти. Лежит он в гробу, а у него по бокам головы два таких на-
роста, ну, точь-в-точь похожие на рога!
- А вот мне, поверите ли, генерал, ангелов доводилось видеть,- сказал
проникновенным голосом Валентин Эрастович, и в его глазах, как в двух
лампадках, затеплились зеленые огоньки.
- Охотно верю,- сказал Букетов.- Если я лично видел черта, то, навер-
ное, и ангелов можно видеть.
