-- Клоповник, -- сказал старик Вонючка Рон. -- Бац по гусенице, фрр,
бам по куколке, и козявке, потому-как червяк на другой ноге! Глянь как он
нет.
-- Он имеет в виду, что это тот же самый, которого мы видели недавно,
-- сказала собака, -- Когда убили старого священника.
-- Ты думаешь нам надо сказать кому-нибудь? -- спросил человек-утка.
Собака покачала головой. -- Не-а, -- сказала она. -- У нас здесь
классное место, нефига его засвечивать.
Пятеро продолжили свой путь в сырую тень.
-- Я ненавижу проклятых големов, они отбирают у нас работу...
-- У нас нет работы.
-- Не понимаешь о чем я?
-- Что на ужин?
-- Грязь и старые ботинки. ХРРааурк птюи!
-- Тысячелетняя рука и козявка, я сказ.
-- Р'д у меня есть голос. Я могу поговоркать сам.
-- Тебе пора кормить свою утку.
-- Какую утку?
Туман пылал и выл вокруг Пяти и Семи Дворов. Огни пылали, но от них
облака тумана освещались красным заревом. Поток расплавленного железа
остывал в формах. Вокруг по мастерским стучали молотки. Работа сталеваров
управляется не часами, а более важными законами расплавленного металла. Хотя
уже была почти полночь, но в кузнях Огнезакалов, Ударилов и Кузниц лимитед
продолжали суетиться.
В Анх-Морпорке было много народа с фамилией Огнезакал. Это была
распространенная фамилия у гномов. По этой простой причине Томас Кузнец
сменил свою фамилию на Огнезакал, это было полезно для бизнеса. Люди думали
что "работа гномов" лучше, и Томас Кузнец решил не спорить.
Комитет Равного Роста выдвинул свой протест по этому поводу, но
рассмотрение дела завязло где-то, прежде всего потому, что большинство
членов комитета были людьми, так как гномы обычно заняты более важными
делами, чтобы беспокоится о подобного рода вещах[13], и в любом случае их
позиция основывалась на том, что мистер Огнезакал, он же Кузнец -- слишком
высок, и соответственно это было крайней дискриминацией из-за роста, и
технически шло вразрез с законами самого комитета.
А пока Томас отрастил бороду, стал носить железный шлем (когда
кто-нибудь из официальных лиц был поблизости), и поднял цены на двадцать
пенсов с каждого доллара.
Тяжелые шлемы украшенные бычьими рогами лежали в ряд. Еще нужно было
обстучать мечи и подготовить формы из пластин. Во все стороны летели искры.
Огнезакал снял шлем, (члены Комитета были где-то поблизости) и вытер
лоб.
-- Диббук? Где тебя черти носят?
Чувство чего-то громоздкого за собой заставило его обернуться.
Кузнечный голем стаял вплотную к нему, отблески пламени плясали на его
темно-красной глине.
-- Я же говорил не делать так! -- заорал Огнезакал, стараясь
перекричать шум.
Голем показал ему грифельную дощечку.
Да.
-- Ты закончил со своим святым выходным? Тебя не было слишком долго!
Извините.
-- Хорошо, теперь пойди и встань за молот номер три и пришли мистера
Винсента в мой кабинет.
Да.
Огнезакал поднялся по лестнице к своему кабинету. Наверху он повернулся
посмотреть, как идет работа во всей кузне. Он увидел, как Диббук подошел к
молоту и показал дощечку мастеру мистеру Винсенту. Мистер Винсент повернулся
и пошел. Потом Огнезакал увидел, как Диббук взял болванку меча и подержал ее
под несколькими ударами парового молота и отбросил ее в сторону.
Огнезакал бросился вниз по лестнице.
На полпути вниз он увидел, как Диббук положил свою голову на
наковальню.
Когда Огнезакал достиг пола, молот ударил первый раз.
Когда он пробежал полпути по засыпанному пеплом полу, за ним уже
бросились остальные работники, молот ударил во второй раз.
Когда он добежал до Диббука, молот ударил в третий раз.
Свет потух в глазах голема. По бесстрастному лицу побежали трещины.
Молот поднялся для четвертого удара...
-- Черт! -- заорал Огнезакал...
... и голова разлетелась на кусочки.
Когда грохот стих, хозяин кузни поднялся с пола и отряхнул пыль. На
полу валялись куски голема и горы пыли. В молоте кончился заряд, и он лежал
на наковальне на кусках разбитого голема.
Огнезакал рассеянно подобрал кусок ноги, отложил его в сторону, еще раз
нагнулся и вытянул из обломков грифельную доску.
Он прочел:
Старик помог нам!
Не убий!
Глина от глины моей!
Стыд.
Позор.
Мастер заглянул ему через плечо. -- Зачем он это сделал?
-- Откуда я знаю? -- огрызнулся Огнезакал.
-- Я просто, утром он как обычно разнес чай. Потом ушел на пару часов,
а теперь это...
Огнезакал пожал плечами. Голем -- это голем, ничего более, но
воспоминание о его вежливом лице под гигантским молотом потрясло его.
-- Недавно я слышал, что на пильне на Динвелл-стрит хотят продать
голема, -- сказал мастер. -- Он распилил бревно красного дерева на спички,
или что-то наподобие. Хотите, я схожу и поговорю?
Огнезакал посмотрел на дощечку.
Диббук никогда не был многословен. Он руками носил раскаленный металл,
обстукивал болванки мечей кулаками, вычищал окалину из все еще раскаленной
плавильни... и никогда не сказал ни слова. Конечно, он не мог говорить, но
Диббук всегда производил впечатление, что он не хочет ничего говорить. Он
просто работал. Он ни разу не написал столько слов за раз, сколько в этот
последний раз.
Слова кричали о черном горе, о существе которое кричало бы о горе, если
бы могло издавать звуки. Что было глупостью! Вещи не могут кончать
самоубийством.
-- Хозяин? -- сказал мастер. -- Я спросил, хотите, чтобы я пошел за
новым?
Огнезакал отбросил дощечку и посмотрел, с чувством облегчения, как она
рассыпалась от удара об стену. -- Нет, -- сказал он. -- Только почистите
здесь все. И почините чертов молот.
Сержант Кишка, ценной невероятных усилий, высунулся из канавы.
-- Ты -- Вы в порядке, капрал лорд де Ноббс? -- промямлил он.
-- Не знаю, Фред. Это чье лицо?
-- М'е, Нобби.
-- Слава тебе господи, а то я подумал что мое...
Кишка опрокинулся назад. -- Мы лежим в канаве, Нобби, -- простонал он.
-- У-у-у.
-- Мы лежим в каневе, Фред. Но некоторые из нас смотрят на звезды...
-- Ну, я смотрю на твое лицо, Нобби. Лучше бы я смотрел на звезды,
поверь мне. Д'вай...
После нескольких неудачных попыток оба смогли, опираясь друг на друга,
подняться.
-- Где-де-де-де мы, Нобби?
-- Я помню, как мы ушли из "Барабана..." У меня простынь на голове?
-- Это туман, Нобби.
-- А что это за ноги внизу?
-- Я думаю это твои ноги, Нобби. У меня мои.
-- Правильно, правильно. У-у-у... Мне кажется, я перебрал, серж...
-- Напился по-королевски, да?
Нобби неуверенно потянулся к своему шлему. Кто-то надел на него
бумажную корону. Под ухом он нащупал собачье дерьмо.
Наступил неприятное время в распивочном дне, когда, после нескольких
отличных часов в канаве, начинаешь чувствовать возмездие от протрезвления,
все еще оставаясь достаточно пьяным чтобы все ухудшить.
-- Серж, как мы сюда попали?
Кишка начал чесать себе голову, но тут же остановился из-за возникшего
от этого грохота.
-- Мне кажется..., -- сказал он, собирая разорванные кусочки памяти, --
мне... кажется... я думаю, мы что-то говорили о необходимости штурма дворца
и предъявления твоих прав на трон...
Нобби закашлялся и выплюнул сигарету. -- Я надеюсь, мы не сделали
этого?
-- Ты вопил, что мы должны сделать...
-- О, господи..., -- простонал Нобби.
-- Но я помню, мы не сошлись о времени начала штурма.
-- Это, все же, лучше.
-- Ну... все закончилось на костоломе Хоскинсе. Но он споткнулся об
кого-то, когда гнался за нами.
Кишка неожиданно хлопнул себе по карману. -- И у меня все еще остались
деньги, -- сказал он. Еще одно облако воспоминаний налезло на солнечный свет
провала в памяти. -- Ну, три пенса осталось от них...
Смысл последнего дошел до Нобби: -- Троу пенсов?
-- Да, ну... после того как ты стал заказывать все эти дорогие напитки
за стойкой бара... ну, у тебя было не было нет денег, и я должен был или
заплатить или..., -- Кишка провел ребром ладони по горлу и продолжил: --
Вжик!
-- Ты хочешь сказать, что мы заплатили в "Барабане" деньгами
отложенными на счастливый час?
-- Не совсем на счастливый час, -- загадочно сказал Кишка. -- Больше
похоже на Сто-Пятьдесят-Минут Экстаза. Я даже не знал, что джин можно
покупать пинтами.
Нобби попытался сфокусировать зрение на тумане. -- Никто не может пить
джин пинтами, серж.
-- Это именно так я тебе и говорил, но ты не слушал.
Нобби принюхался. -- Мы рядом с рекой, -- сказал он. -- Давай
попробуем...
Что-то прорычало, очень близко. Рык был низким и тяжелым, похожим на
корабельный гудок. Этот звук темной ночью могло издавать приведение в
заброшенном замке, и он не прекращался очень долго, но потом неожиданно
оборвался.
-- ... убраться отсюда как можно дальше, -- сказал Нобби. Звук произвел
эффект холодного душа плюс две пинты черного кофе.
Кишка, распространяя благоухание, покрутился на месте. Очень хорошая
прачечная очень не помешала бы ему. -- Откуда он шел?
-- Он был... там, так?
-- Я думал, что он шел оттуда!
В тумане все направления были одинаковы.
-- Я думаю..., -- медленно сказал Кишка, -- что нам надо подать отчет
об этом как можно скорее.
-- Правильно, -- сказал Нобби. -- Куда?
-- Давай просто побежим, хорошо?
Огромные круглые уши сержанта Крючконоса затрепетали от звука
пронесшегося по городу. Он медленно повернул голову, фиксируя высоту,
направление и расстояние. Потом он запомнил их.
Крик был слышен в полицейском участке, но из-за тумана очень
приглушенно.
Он вошел в открытую голову голема Дорфла и завертелся эхом внутри,
отскакивая от маленьких трещинок, пока на самой грани восприятия не
заплясали все вместе маленькие зернышки глины.
Пустые глаза смотрели в стену. Никто не услышал крика, что вырвался из
мертвого черепа, потому что не было рта, который его издал и даже не было
разума, чтобы закричать, но он закричал в ночь:
Глина от глины моей. Не убий! Не убий!
Самуэлю Ваймзу снились улики.
У него было язвительное отношение к уликам. Он инстинктивно не доверял
им. Они все время доставали его.
И он не доверял людям, которые, бросив взгляд на прохожего, громко
говорили своим компаньонам: -- А, мой дорогой друг, я ничего не могу
сказать, кроме того, что он левша-каменщик, несколько лет плавал на торговых
судах, и недавно у него началось безденежье. -- А затем расписывали
многочисленные высокомерные интерпретации о мозолях, манере держаться и
расположения ботинок у человека, в то время как на самом деле те же
интерпретации можно отнести и к человеку который надел старую одежду потому
как в настоящий момент он кладет кирпичи дома под основание новой площадки
для барбекью, а татуировку получил однажды, когда он был пьяный и
семнадцатилетний[14], и фактически его укачало на мокром тротуаре. Какое
высокомерие! Какое оскорбление богатому и разнообразному человеческому
опыту!
Так же дела обстояли и с более твердыми свидетельствами. Отпечатки ног
на клумбе в реальном мире мог оставить и мойщик окон. А крик в ночи очень
даже мог издать человек, который встал с постели и наступил на валяющуюся
расческу.
Реальный мир слишком реален, чтобы давать тонкие намеки. В нем
происходило слишком много событий. В нем не исключалась возможность узнать
