изображение, а изображение, нахмурив брови, глядит на него. Разгладив
морщины на лбу, он подумал: "Красивым меня не назовешь. Глаза маленькие,
подбородок квадратный, уши торчат".
Никогда прежде он не задумывался над такими вещами, но сейчас ему
неожиданно пришло в голову, что, наверно, приятно быть красивым.
Поздно ночью на свежую память Харлан дополнял записанные им разговоры
своими заметками. Как всегда в таких случаях, он работал с молекулярным
фонографом, изготовленным в 55-м Столетии. Это был маленький, не больше
мизинца, ничем не примечательный цилиндрик, окрашенный в неброский
темно-коричневый цвет. Его легко было спрятать в манжету, карман или
подкладку в зависимости от стиля одежды или же привесить к поясу, пуговице
или браслету.
Но, где бы и как бы он ни был спрятан, имея его при себе, можно было
записать свыше двадцати миллионов слов на каждом из трех его молекулярных
уровней. Крохотные наушники и микрофон, соединенные с фонографом волновой
связью, позволяли слушать и говорить одновременно.
Вслушиваясь в каждый звук, произнесенный за несколько часов
"вечеринки", Харлан диктовал свои заметки, которые записывались на втором
уровне. Здесь он описывал свои впечатления, давал пояснения и комментарии.
Позднее он воспользуется этим же фонографом, чтобы на третьем уровне
записать свое донесение в виде сжатой квинтэссенции фактов и комментариев.
Неожиданно в комнату вошла Нойс Ламбент. Харлан демонстративно снял
микрофон и наушники, вставил их внутрь цилиндрика, вложил его в футляр и
резко захлопнул крышку.
- За что вы так невзлюбили меня? Почему вы злитесь? - кокетливо
спросила Нойс. Ее руки и плечи были обнажены; мягкий пенолон, окутывавший
ее талию и длинные ноги, светился слабым мерцающим светом.
- Я совсем не злюсь. И вообще я не испытываю к вам никаких чувств.
В эту минуту он был совершенно искренен. - Разве можно так поздно
работать? Вы, наверно, устали?
- Я не могу работать, пока вы здесь, - брюзгливо ответил Харлан.
- У-у-у, злючка! За весь вечер вы даже слова мне не сказали.
- Я ни с кем не разговаривал. Меня Сюда прислали не для болтовни. -
Всем своим видом он показывал, что ждет ее ухода.
- Не сердитесь на меня. Лучше выпейте. Я следила за вами и видела,
как вам понравился наш напиток. Но один бокал - это так мало. Особенно
если вы хотите еще работать.
Из-за ее спины появился маленький робот с бокалом на подносе и плавно
заскользил к Харлану.
За ужином Харлан ел умеренно, но перепробовал почти все блюда. Они
были знакомы ему по прежним Наблюдениям, но раньше он всегда воздерживался
от них, ограничиваясь дегустацией крохотных кусочков с исследовательской
целью. С большой неохотой он вынужден был сознаться, что ему понравились
эти кушанья, понравился пенистый светло-зеленый, чуть пахнущий мятой
напиток (не алкогольный, действующий как-то иначе), который пользовался
среди гостей большим успехом. Два биогода назад, до последнего Изменения
Реальности, этого напитка не существовало. Он взял бокал и поблагодарил
Нойс кивком головы.
Интересно все-таки, почему Изменение Реальности, которое практически
никак не сказалось на жизни Столетия, принесло с собой новый напиток?
Впрочем, что толку задавать подобные вопросы - ведь он не Вычислитель.
И кроме того, даже самые подробные вычисления никогда не смогут
устранить все неопределенности, учесть все случайные эффекты. Иначе для
чего нужны были бы Наблюдатели?
Он и Нойс были одни во всем доме. Вот уже два десятилетия, как роботы
вытеснили живых слуг, и мода на них сохранится еще лет десять.
Конечно, с точки зрения Нойс и ее современников, в том, что они
остались вдвоем, не было ничего "непристойного"; женщина этой эпохи
наслаждалась полной экономической независимостью и при желании могла стать
матерью, не зная тягот беременности. И все же Харлану было неловко.
Девушка лежала на софе, опершись на локоть. Узорное покрывало софы
податливо прогибалось под ней, словно с жадностью обнимая ее тело. Ее
прозрачные туфельки были сброшены, и под мягким пенолоном было видно, как
она сгибает и разгибает пальцы ног, точно игривый котенок, выпускающий и
прячущий свои коготки. Она встряхнула головой, и ее черные волосы,
уложенные в форме причудливой башенки, неожиданно освободились от того,
что их удерживало, и заструились по ее обнаженным плечам, которые
показались Харлану еще белее и очаровательнее. - Сколько вам лет? Голос ее
звучал лениво и томно. Отвечать на этот вопрос не следовало ни в коем
случае.
Не ее это дело. Вежливо, но твердо он должен был сказать: "Позвольте
мне продолжать мою работу". Вместо этого он вдруг услышал свое невнятное
бормотание:
- Тридцать два.
Он имел в виду биогоды, разумеется.
- Я моложе вас. Мне двадцать семь. Как жаль, что скоро я буду
выглядеть старше вас! Еще немного, и я стану старухой, а вы останетесь все
таким же, как сейчас. Скажите, неужели вам нравится ваш возраст? Почему бы
вам не скинуть несколько лет?
- О чем это вы? Харлан потер рукой лоб.
- Вы никогда не умрете, - тихо сказала она, - ведь вы Вечный. Что
это, вопрос или утверждение?
- Вы с ума сошли, - ответил он, - мы старимся и умираем, как все
люди.
- Рассказывайте, - протянула они низким насмешливым голосом.
Как мелодично звучал в ее устах язык пятидесятого тысячелетия, всегда
казавшийся Харлану грубым и неприятным! Впрочем, может быть, полный
желудок и напоенный ароматом воздух притупили его слух?
- Вы можете побывать во всех Временах, вам доступны все места на
Земле. Я так мечтала работать в Вечности. Сколько пришлось ждать, пока мне
разрешили. Я все надеялась, что меня тоже сделают Вечной, и вдруг я
узнала, что там одни лишь мужчины. Некоторые из них не хотели
разговаривать со мной только потому, что я женщина. Вот вы, например, - вы
даже не смотрели на меня.
- Мы все так заняты, - растерянно пробормотал Харлан, - у меня минуты
свободной не было.
Он безуспешно пытался сопротивляться состоянию довольства и покоя,
которое все сильнее овладевало им.
- А почему среди Вечных нет женщин? Харлан не доверял себе настолько,
чтобы ответить на этот вопрос. Да и что он мог сказать? Что члены Вечности
подбирались очень тщательно и осторожно. Что они должны были удовлетворять
по крайней мере двум условиям: во-первых, обладать необходимыми
способностями, и, во-вторых, их изъятие из Времени не должно было вредно
отразиться на Реальности.
Реальность! Этого слова в разговорах с Времянами следовало избегать
любой ценой. Комната медленно поплыла перед ним, и он прикрыл глаза,
пытаясь остановить ее вращение.
Сколько блестящих кандидатур осталось нетронутыми во Времени только
потому, что изъятие их означало бы, что кто-то не родится, не умрет, не
женится, и последствия будут настолько ужасны, что Совет Времен никак не
мог этого допустить.
Разве можно было посвятить ее в эти сокровеннейшие тайны Вечности?
Конечно, нет. Разве можно было рассказать ей, что женщины почти никогда не
удовлетворяли поставленным условиям, потому что по каким-то недоступным
его пониманию причинам - может быть, Вычислители и понимали их, но он -
нет - изъятие женщины из Реальности влекло за собой в сотни раз худшие
последствия, чем изъятие мужчины.
Мысли смешались в голове у Харлана; они разбегались, кружились и
снова сплетались в странные, нелепые и чем-то забавные образы. Улыбающееся
лицо Нойс было совсем близко. Ее голос доносился до него, как легкое
дуновение ветерка:
- Ох уж эти мни Вечные! Все вы такие таинственные. Даже слово боитесь
вымолвить. Сделай меня Вечной.
Ее слова сливались в его мозгу в одну неумолкающую музыкальную ноту.
Больше всего на свете ему хотелось сказать ей: "Послушайте, красотка,
Вечность не забава и не развлечение для скучающих особ. Мы работаем дни и
ночи. Мы осуществляем величайшую миссию. Мы изучаем до малейших
подробностей все Времена с основания Вечности и до последних дней рода
человеческого и рассчитываем неосуществленные возможности, а число их
бесконечно, но среди них нам надо отыскать самые лучшие, а затем мы ищем
момент Времени, когда ничтожное действие превратит эту возможность в
действительность, но и лучшая действительность не предел, и мы снова ищем
новые возможности, и так без конца, с тех пор, как в далеком Первобытной
24-м веке Виккор Маллансон открыл Темпоральное поле, после чего стало
возможным основать Вечность в 27-Ш, таинственный Маллансон, который взялся
неведомо откуда и практически основал Вечность... и новые возможности... и
так без конца... по кругу... вечно... снова и снова..."
Он потряс головой, но мысли по-прежнему неслись вихрем, их сочетания
становились, все причудливее и фантастичнее, вдруг безумная догадка
ослепительной вспышкой взорвалась в его мозгу... и погасла.
Он пытался ухватиться за это Мгновенье, как за соломинку, но ее
унесло течением. Мятный напиток? Нойс была уже совсем рядом, так близко,
что лицо ее казалось ему светящимся туманным облаком. Он чувствовал легкое
прикосновение ее волос к своим щекам, теплоту ее дыхания. Он должен был
отодвинуться, встать, уйти, но - странно, почти невероятно, - ему не
хотелось отодвигаться.
- Если бы я стала Вечной... - шептала она так тихо, что удары его
сердца почти заглушали слова. Ее влажные губы были слегка приоткрыты. -
Сделай меня Вечной!..
Он пытался понять смысл ее слов, но внезапно они потеряли для него
всякое значение. Мир исчез в языках пламени.
Кто он? Эндрю Харлан или кто-то другой? Где он? Во сне? Наяву?
Все, что с ним произошло, вовсе не было таким отталкивающим и
ужасным, как представлялось ему прежде. И это явилось для него пугающим и
радостным откровением.
А потом она прильнула к нему, ласково и нежно улыбаясь одними
глазами, а он, задыхаясь и дрожа от непривычного счастья, неумело гладил
ее влажные черные волосы.
Все переменилось. Она уже не была для него прежней Нойс Ламбент,
женщиной со своей отдельной, непонятной ему жизнью. Странным и неожиданным
образом она сделалась частью его самого.
Случившееся не было предусмотрено Инструкцией, но Харлан не испытывал
ни малейших угрызений совести. Только мысль о Финжи пробудила в нем
сильное чувство. Он упивался своим торжеством!
В эту ночь Харлан долго не мог уснуть. Головокружение прошло,
бездумная легкость постепенно рассеялась, но ощущение необычности
происходящего никак не покидало его. В первый раз за всю свою сознательную
жизнь он лежал в постели с женщиной.
Он слышал тихое дыхание Нойс; смутное мерцание стен и потолка
позволяло различить рядом ее силуэт. Он мог бы даже коснуться ее тела -
стоило только протянуть руку, - но он не смел пошевелиться, боясь
разбудить ее.
Он с испугом подумал: а вдруг он сам и все, что было между ними,
только сон, ее сон, и ему стало страшно, что она может проснуться и все
исчезнет.
Что за странная мысль - словно она отбилась от фантастического
хоровода, кружившегося недавно в его мозгу...
Эти безумные мысли, порожденные необузданной фантазией, лежащие за
гранью рассудка, как они пришли ему в голову? Он попытался припомнить их и
не смог. И внезапно стремление вернуть эти мысли поглотило его без
остатка, сделалось для него важнее всего на свете. Хотя он и не помнил
никаких подробностей, им овладела твердая уверенность, что на какое-то
мгновенье ему открылось нечто очень важное.
