- Ну как же это нет. Ему это всю жизнь было как заноза невытащенная.
Ездил сколько раз на те места.
- Копал?
- Представь себе, ни единожды не ковырнул даже лопатой. В первый раз на
Усть-Тойловку приехал, там прежде остяцкое селение было. Остяки допреждь на
все лето в тайги дальние кочевали, аж на Улу-Юл, а тут им велели
оставаться. Приучали к оседлой жизни, значит... В Светловодовку приплыл в
другой раз, брошенная еще до революции деревня, - там, рядом, на соседнем
берегу спецпоселенцы, комендатура... И в Пустошной. Годами па заимке, после
гибели хозяина, никто не объявлялся - и нате вам, артель старательская
обосновалась. А ему на Чаю путь не ближний впоследствии стал, его работать
в Боготол перевели... В "оттепель", при Хрущеве, значит, отец заявление
сделал в органы. Ну, покопали, покопали, не нашли ничего и сказали отцу,
что он лишку о кладах читал, вредно. Так ему и сказали.
- А позднее? Искали?
- Да уж не по одному разу в каждом месте.
- Может быть, рельеф местности изменился? Берег рушился, передвинулся?
Или солдат не точно места назвал?
- Солдату какой прок врать было, - возразил старый железнодорожник. - А
берег, ты верно говоришь, подвинулся. Однако другие ориентиры-знаки
имеются.
- Но клада нет. Ни одного из трех, - сказал Зимин.
- Они на то и клады, чтобы не сразу даваться, - с вкрадчивостью в голосе
произнес Веревкин. - Верно, Виталька. Сережка? - Не дождавшись от мальчишек
подтверждения своим словам, сам и ответил: - Верно.
- Значит, вы верите, что золото во всех этих трех местах, - Зимин положил
ладонь на лоцманскую карту, - по-прежнему в целости лежит?
- Лежит, - твердо, с убежденностью ответил старик Веревкин. - Как
миленькое. Час не приспел открыться.
- А вот эти обозначения какое отношение имеют к золоту? - Зимин показал
на карте отметки "Временная летняя дача" и "Могила иеромонаху".
- Это солдат, Расторгуев его фамилия, от заимки Пустотной до моста так
шел, путь его... Ты, Виталька, рассказывал, что на заимке Пустошной
произошло? - Старик посмотрел на правнука.
- Неа, - послышалось в ответ.
- Неа, все тебе неа,- передразнил правнука Веревкин. - Самое главное и
произошло. Заложили они последний клад. Старший отряда велел всем садиться
в одну лодку, поплывут обратно. Когда выполнили приказ, сели, он одну за
одной с берега две гранаты на корму и в. нос кинул. Расторгуева взрывной
волной из лодки выбросило, потому и спасся один из всех, дошел до моста.
- Прилично шел,- поглядел еще раз на карту Зимин.
- Долго...
- А потом, после- встречи с вашим отцом, что с тем солдатом стало?
- Убили его.
- Убили?
- Наповал. Он вечером пришел, а утром его уже убили. Отец рассказывал, он
весь от страха трясся, умолял спрятать его. Говорил, Тютрюмов знает, что он
жив и будет искать сколько угодно, пока не сыщет и не добьет.
- Тютрюмов? - переспросил Зимин.
- Ну да, - подтвердил старый железнодорожник. - Был здесь после ухода
Колчака командиром отряда чоновцев. Теперь о нем в Пихтовой, кроме меня,
разве что Егорка Мусатов помнит... Слышал о Мусатове?
- Слышал...
- Так вот, солдат боялся, что Тютрюмов по пятам за ним идет, отецобещад
его спрятать так - ни одна живая душа не найдет, хоть обыщись. Расторгуев
успокоился, уснул. А утром все равно ушел. Тайком. Мертвым с новой раной
отец его в черемушнике обнаружил. На полкилометра не успел от моста уйти...
- Тютрюмов его?
- Кто ж знает. Наверное, Тютрюмов... Вот так с золотом связываться, -
подытожил старик.
- Дед, ты забыл про сменщика еще, - напомнил правнук.
- Верно, - закивал Веревкин-старший. - Утром отец сменился. Сменщик его
чуть пораньше пришел. Только отец от моста отдалился, слышит: бабах! Бегом
вернулся. Мертвый сменщик у будки лежит на рельсах и никого около. Тишина.
- В последний раз давно копали в Светловодовке, в Усть-Тойловке?..
- Четыре года разад. Я знаешь что еще про себя кумекаю, почему неудачи
всё: копать глубже нужно. Ящики в земле лет за десять сгнили, а золото вниз
ушло. За семьдёЬят-то с лишним лет, может быть, метров и на пять. А то еще
и вбок сместилось, кроме того, что вниз погрузилось.
- А Тютрюмов не мог клады перепрятать?
- Не, что ты. Это летом было, в самом конце. А в сентябре Тютрюмова
убили.
- Кто?
- Не знаю. Но. с почестями его хоронили. Как героя. Значит, белые. Или
пушилинская банда.
- М-да. Любопытно. Можно, я к вам еще загляну?
- Заглядывай.
Оперативная группа во главе с Нетесовым, скорее всего, вернется не раньше
завтрашнего дня. Это Зимин узнал от сержанта Коломникова, заглянув в
горотдел милиции. Зато он, Кодомников, будет свободен через три часй, и они
могут хоть на целые сутки отправиться, куда Андрей Андреевич пожелает.
- В Усть-Тойловку или Светловодовку можно? - не замедлил воспользоваться
предложением Зимин.
- Сложно туда. Надувная лодка нужда, двухместная...- Коломников
по-мальчишьи поморщил лоб, очевидно, вспоминая, у кого такую можно взять,
вдруг встрепенулся: - А вы случайно не у Веревкина были?
- Был.
- Я так и подумал.
- Почему?
Сержант вместо ответа предложил:
- Хотите повстречаться с одним человеком? Лестнегов Константин
Алексеевич. Он тоже колчаковским золотом интересуется.
- Конечно.
- Прямо сейчас?
- А он дома?
- Он постоянно дома. В автомобильную катастрофу попал прошлым летом, ноги
отнялись. Кирпичный домик наискосок от церкви. Не той, разрушенной, а
действующей. Ильинской. Запомните?
Зимин кивнул.
- Тогда я додежурю, подойду. Договорились?
- Коломников, со мной поедешь в Таловую. - В дверях возник незнакомый
рослый капитан. Задержав на Зимине взгляд, капитай не спросил, почему в
дежурной части посторонние, исчез.
- Вы, молодой человек, ломитесь в открытую дверь. Неужели вы думаете, до
вашего появления никто и никогда не предпринимал попытек отыскать следы
клада? Кому-кому, а вам неизвииительно начинать вот так. Ни у кого толком
ничего не спросив, не попытавшись даже разузнать, какая была проделана
работа до вас...
Зимин видел в просторной прохладной гостиной в доме Лестнегова за столом,
слушал хозяина, седовласого мужчину лет шестидесяти пяти,
полупарализованного, передвигающегося по гостиной в кресле-каталке.
Подъехав к столу, Лестнегов остановил каталку. Крепкие сухие пальцы
обхватили колеса.
- Особенно с этим Веревкиным неизвииительно. Кто вас только свел с ним.
Зимин молчал. Покосился на телефон на полке книжного шкафа: кажется,
сержант Коломников успел перед выездом в Таловую не просто предупредить
хозяина, чтоб ждал гостя.
- Не перестаю удивляться этому Веревкину, как это ему в голову взбрели
такие фантазии. И хоть бы людям головы не морочил. Зазывает, понарасскажет
так, что кто поазартнее, подоверчивее, за лопаты хватаются. Лет пятнадцать
назад вдруг ни с того ни с сего заявил, что знает, где клад, на том и
стоит.
- Разве не отец его первым сделал заявление о том, что ему известно
местонахождение золота? - спросил Зимин, проглотив слова насчет азартных и
доверчивых. Хозяин еще смягчил: не касайся Зимина, прозвучало бы:
доверчивых простаков.
- Шутите, - презвучало в ответ. - Я хорошо знал Афанасия Демьяновича.
Тайн он не имел, заявлений о кладах не делал.
- И мост через реку Сочур не охранял?
- Охранял, - кивнул Лестнегов. - Но что с того? Никакие раненые к нему не
приползали, никого там не убивали. Мы, краеведы здешние, всё перепроверяли,
потом пытались вызвать Ивана Афанасьевича на откровенный разговор, зачем
это ему надо, создавать легенды о кладах? Убеждали, что от Сопочной Карги
до Чаи напрямую через косог"ры на обычных лошадях не пройти, тем более с
грузом, вьючные, монгольские нужны, что Тютрюмов четвертого или пятого
сентября двадцатого года никак не мог метать гранаты на заимке Пустошной,
потому, что был к этому времени убит...
- А Веревкин говорит, что на Пустошной события происходили в конце лета,
- вставил Зимин.
- Это он сейчас говорит, когда его поправили. А прежде и начало августа
называл, и конец июля.
- Так все-таки Тютрюмов убит? Не расстрелян?
Лестнегов Жестом попросил не перебивать.
- Убеждали, наконец, что по Чае плыть и причаливать к берегу на стыке
лета и осени двадцатого, что-то прятать было невозможно. Выполнялся приказ
собрать все брошеное на полях, на берегах рек, в лесах оружие, похоронить
всех погибших при отступлении колчаковцев, всех мертвых, словом, и на Чае
было как никогда многолюдно. Массу других доводов приводили. Бесполезно.
- Копать, где по его словам золото, предлагали тоже, наверно?
- Предлагали. Когда он отказался, копали сами. Представьте себе, в
Беловодовке наткнулись на золотой клад. Мелкие самородки, самый крупный
тридцать два - тридцать три ли грамма, царские империалы и червонцы,
золотой лом. Три килограмма в общей сложности. К колчаковскому это золото
не имело отношения. Это в тридцатых годах приемщик Верхкитатского торгсина
инсценировал налет на торгсин, краденое на родине спрятал. Совершенно
случайная, словом, находка.
- Веревкин, наверно, так не сказал, - заметил Зимин.
- Он не знает. Не сообщали ему. - Лестнегов немного помолчал. - Да, вы о
Тютрюмиве спрашивав. Его застрелили при попытке к бегству.
- Хм. - Зимин посмотрел на хозяина дома. - Веревкин говорит, его хоронили
с почестями.
- Да, так оно и есть. Единственное, пожалуй, точное из всего, что он
говорит. Я точно не знаю, почему так вышло. Но, думаю, не ошибаюсь: о
последнем "подвиге" Тютрюмова знали единицы, слава командира частей особого
назначения у Пего была громкая, и кто-то, видно, порешал, в губернии или
повыше) и заклйчение вынес: чем объявлять лихого рубаку-мертвеца подлецом и
изменником, лучше сделать его героем борьбы за установление Советской
власти в Сибири. Улица его имени была. Правда, недолго. После глухая тишина
вокруг его имени образовалась. Но напрочь имя никак нельзя было стереть,
поскольку оно с ненайденным адмиральским кладом переплелось. Нам под
расписку о неразглашении в начале шестидесятых, в шестьдесят втором году,
разрешили в горкоме ознакомиться с некоторыми документами, касающимися
исчезнувшего в районе Пихтовой клада. Так сказать, оказали высокое доверие.
В расчете на нашу помощь в поисках золота. Я некоторые страницы украдкой,
грешен, выписал, сохранил. Сейчас покажу.
Лестнегов чуть подался в кресле набок, опустил руку вниз; портфель с
медными сломанными застежками лег иа стол.
- Вот здесь, - сказал, постучав пальцем по портфелю, - хранится все,
относящееся к кладу. А вот - те самые выписки, - извлек и подал Зимину
тоненькую картонную папку, на которой было написано:
"Допрос Степана Тютрюмова, бывшего командира частей особого назначения
(Пихтовский уезД).
Допрос проведен в г. Пихтовом 2 сентября 1920 года".
- Читайте, - коляска неслышно плавно откатилась от стола.
- Подождите, Тютрюмова с почестями где похорони-
ли? - прежде чем воспользоваться приглашением, при-
няться за чтение спросил Зимин.
- На той станции, где был застрелен.
- Все верно.
- Что верно?
- То, что герой-то герой, но рядом с Прожогиным ему места не было. Однако
торжественные похороны Тютрюмова означали для людей, что красный
прославленный командир не убивал все-таки секретаря укома. Но тогда, готов
спорить, убийцей Прожогина был объявлен Взоров? - Зимин посмотрел
вопросительно на хозяина дома.
- Вы больше, чем я думал, сумели разузнать, не ожидал, -
похвалилЯестнегов. - Вообще-то назван был безымянный белый офицер. Но
подразумевался, конечно, Взоров.
- Достойная честного человека слава, - грустно усмехнулся Зимин.
- Не позавидуешь, - согласился Лестнегов. Во второй раз предложил: -
Читайте.
На листе под обложкой в правом верхнем углу стояло:
При допросе гр-на Тютрюмова присутствовали следующие товарищи:
Малышев В. К. (Представитель Сибревкома),
Берлинских А. С. (Ст. следователь Новониколаевской Чрезв. Комиссии),
Дорофеев С. И. (Начальник Пихтовской уездной Ч. К.)
