порохом. Вид у него был помятый, усталый и одновременно возбужденный.
Преступников не поймали, хотя они гуляли по району вовсю, с размахом,
едва не в открытую, нимало не заботясь о том, что оставляют после себя
следы, что по именам и в лицо их уже знают. После первых двух ограблений, о
которых Зимин уже слышал, последовали кражи из магазинов в Среднем Китате,
Святославке, ТаежноМихайловке, из кооперативной лавки в Петропавловском.
"Ниву" вишневого цвета бросили в лесу под Святославкой, сожгли. Без
транспорта, однако, не остались: нересели сначала на пятитонку, - позднее
на лесхозовский "уазик", выкинув оттуда водителей, а из "уазика" и главного
инженера лесхоза. Хорошо, просто выкинули, не пустили в ход ножи и
стволы...
Наворотили с лихвой. Однако же, с сегодняшнего дня всевольный их загул
заканчивается. Сходило с рук, пока нынче поутру не завалились в избу
охотника Лаврентия Нифонтова в его отсутствие и украли ружье. У Нифонтова,
кроме двухстволки, еще и карабин в доме хранится.
Не на виду. Вернувшись с рыбалки, и обнаружив пропажу, Лаврентий нагнал
грабителей, и когда по первому требованию ружье не вернули, прострелил
кому-то из четверых ногу.
Так что теперь, имея в группе раненого, уползти постараются как можно
дальше. Главное им- выбраться из района, области, затеряться на оживленной
автостраде, а там - кто их будет искать в нынешней неразберихе, особенно
если очутятся за пределами России...
- Вот, посмотри, - протянул Сергей мятую бумажку с машинописным текстом.
- Ориентировка на одного из них.
"Возраст- 25-30 лет, рост 175 см, волосы черные, прямые, средней длины,
глаза темные", - скользнул глазами по строчкам Зимин.
- Все не читай, неинтересно. На особые приметы обрати внимание, - сказал
Сергей.
Зимин кивнул.
Он и без того уже, пропустив, во что одет преступник, вчитывался в
тщательнейшее описание особых примет, а это были наколки.
"На левом плече - полуобнаженная женщина с кинжалом и стоящий перед ней
на коленях мужчина, - говорилось в описании, - у левого локтя -
четырехконечный крест с надписью "Рай", подчеркнутой чертой с точкой; на
тыльной стороне левой кисти - цветок лилии; на левом предплечье - сердце,
пронзенное стрелой, и буква "Z"; на правом - факел; у основания большого
пальца - три точки; под коленками - кресты; на правой ступне - надпись
"Душа болит о производстве", на левой - "А ноги просятся в санчасть."
Еще не дочитав до конца, Зимин невольно весело, от души расхохотался.
- А ноги просятся в санчасть, - повторил вслух последние слова. - Мудрено
запомнить.
- Ясно, куда его ноги просятся, - сказал Нетесов, делая нажим на слове
"его".
Чего-то Сергей не договаривал. Скорее всего, не один охотник Лаврентий
Нифонтов вступал в поединок с грабителями, недаром от пистолета,
положенного в кобуре на край стола, тянуло запахом горелого пороха, и,
скорее всего, не так и неизвестно местонахождение преступников, если он
перед ночью на два-три часа заехал домой.
- Ну, а ты? Как на Подъельниковском кордоне? Как Василий Терентьевич? -
переводя разговор, спросил Нетесов.
- В порядке, - кивнул Зимин. - Заметил, ты у Засекиных в большом почете.
- Ну уж... Показалось тебе.
- Серьезно, серьезно.
- Ну, может и так, - легко согласился Сергей.
- Внука Василия Терентьевича за наезд, которого он не совершал, чуть-чуть
не осудили, - вмешалась в разговор Полина. - Сидел бы уж два года, если б
не Сергей.
- Да, ошибка там вышла, - мотнул головой Нетесов.
- Я все-таки думаю, Сережа, не ошибка, - возразила
Полина, - а потому что племянник директора коммер-
ческого банка виновником был.
- Нет. Понимаю, о чем ты, случается такое. Но здесь не разобрались как
следует, - тоном, не оставляющим сомнений, сказал Сергей.
Зимин не стал уточнять подробности истории с внуком пасечника. Хотел было
рассказать о встречах с бывшим охранником лагеря "Свободный", с ветераном
Гражданской, но передумал. Потом как-нибудь. Сергей был сосредоточен на
своем, слушал рассеянно, отвечал односложно.
Уехал он спустя полтора часа, сказав, что теперь-то уж должен вернуться
очень скоро, и они сразу отправятся на так долго откладывавшуюся рыбалку. А
пока, чтоб не скучно было Андрею, он может покататься по Пихтовому, по
окрестностям на его, Нетесова, мотоцикле.
- А права? - спросил Зимин.
- С моим номером не остановят, катайся, - махнул рукой Нетесов.
...Наведываться второй раз к Марии Черевинской не пришлось. Ближе к
полночи дочь пасечника вместе с мужем сама подъехала на "Жигулях" к
нетесовскому дому. Она была взволнована: соседка сказал ей, что начальник
уголовного розыска вместе с поселившимся у него мужчиной были на кордоне,
на пасеке у ее отца, и ее разыскивали. Черевинская думала: с отцом что-то
стряслось.
- Слава Богу,- она перевела дух, перекрестилась, прочитав записку от
отца, - только за этим и приходили?
- Только за этим.
- Сейчас сама привезу...
Через каких-нибудь полчаса Зимин держал в руках стопку тонких тетрадок в
бледно-голубых обложках, точно таких, какие он уже видел, читал на таежной
пасеке. Точнее, на пасеке он видел и читал всего-навсего одну тетрадку с
надписью на обложке "Дневник Терентия Засекина. Октябрь 1919 года - Февраль
1920 года". В этих, принесенных, тетрадках Терентий Засекин делал записи с
апреля 1920 по декабрь 1929 года.
В одной из тетрадок была открытка времен Гражданской, раскрашенная, на
плохой бумаге изготовленная и с надписью "Что несет большевизм народу?".
Зимин видел такую впервые: на ней - Смерть с пустыми глазницами, с
проваленным носом, в черном балахоне и с косой, с лезвия которой капала
кровь, ехала на коне. Впереди расстилалась деревня, толпились люди; позади
окрест- в беспорядке валялись трупы, виднелись головешки сгоревших изб...
- Вот. Еще и отцовы записи, - подала Черевинская сколотые скрепкой листы.
- Ни в коем случае не потеряйте, - предупредила на прощанье.
- Все верну в сохранности, - заверил Зимин, приготовясь первым делом
прочитать написанное пасечником-сыном...
ТЮТРЮМОВ
- Товарищ Прожогин, подозрительного вот задержал.- Афанасий Маркушин,
милиционер Пихтовской уездной милиции ввел в кабинет секретаря укома
молодого мужчину. Секретарь коротко посмотрел на незнакомца, одетого в
поношенный костюм и косоворотку, на Маркушина, стоящего позади с винтовкой
и примкнутым штыком, сказал:
- Так и вел бы к себе.
- Я и хотел. Увидел, у вас свет горит, и...
- Ладно. Чем подозрительный?- прервал Прожогин.
- Возле станции терся, у жены стрелочника Возчикова спрашивал, как найти
Пушилиных. Игнатия со Степаном, - ответил Маркушин.
- Ищешь, значит, Пушилиных? - спросил секретарь укома, изучающе
внимательно глядя на неизвестного.
- Да.
- Зачем?
- Хотел встретиться по личному делу.
- По какому?
- Касается меня одного.
- Нет, это уж извини. Нас -= тоже. Сынок с отцом - главари кулацкой
банды, шастают потаите, а у него к ним личное дело. Документы есть?
- Нет.
- Вот так. Без документов, темная для нас личность, ищешь бандитов. -
Секретарь укома старательно скатал самокрутку, закурил. - Что скажешь?
- Говори, чего уж там, раз попался, - вставил в возникшую паузу
миллиционер Маркушин.
Незнакомец не удостоил взглядом своего конвоира. Молча внимательно
разглядывал висевший за спиной у хозяина кабинета на стене кумачовый
лозунг. "Царство рабочего класса длится только два года. Сделайте его
вечным!", что-то решал для себя.
- Так что прикажешь думать? - еще раз спросил секретарь укома.
- Я бы хотел говорить вдвоем, - сказал незнакомец.
- Хорошо, - согласился Прожогин. Велел милиционеру: - Побудь в коридоре.
Маркушин вышел из кабинета; с длинной винтовкой управляться было неловко,
он штыком царапнул дверной косяк.
- Слушаю, - сказал Прожогин.
Незнакомец подошел к столу, вынул из внутреннего кармана пиджака наган,
положил его перед секретарем, назвался:
- Я - старший лейтенант Взоров. Из личного конвоя адмирала Колчака. В
прошлом, разумеется... Хочу сделать заявление.
Первое признание приведенного под дулом трехлинейки, но вооруженного
мужчины, привело секретаря укома в замешательство. Он подвинул к себе
наган, сказал:
- Слушаю, гражданин Взоров.
- У вас есть прямая связь с руководством?
- Понятное дело, есть, - Прожогин покосился на телефон.
- У меня просьба связаться с вашим начальником в губернии.
- И что сказать?
- Передать мою просьбу. О встрече. О том, что хочу сделать заявление.
- Может, прикажешь доложить напрямик в Москву?
Человек, назвавшийся Взоровым, своей подчеркнутой независимостью,
холодным спокойствием, с каким-то заявлением, которое желал бы сделать
высокому начальству, начинал раздражать Прожогина.
- Было бы еще лучше. Заявление очень важное, - последовал ответ.
- А зачем ты в Пихтовой тогда очутился, если тебе подавай начальство не
ниже губернского?
Приведенный под конвоем бывший офицер молчал.
- Так вот,- продолжал секретарь укома партии,- пока не скажешь, зачем у
нас и ищешь Пушилиных, заявление свое пока не выложишь мне, - не выпушу.
Слово большевика. И слово большевика, что доложу немедленно начальству твое
заявление. - Прожогин усмехнулся, прибавил: - Если сбудет что докладывать.
- Согласен, - после короткого раздумья произнес Взоров. - Но это будет
документ. Я изложу письменно.
- Как хочешь. - Секретарь укома положил лист бумаги на стол, подвинул
чернильницу с ручкой. Указал на свободный стул: дескать, бери, садись к
столу.
Отрекомендовавшийся старшим лейтенантом из конвоя Омского правителя начал
писать. Быстро приспособился к корявому перу, строчки заскользили по не
лучшего качества газетной бумаге.
"Я, Взоров Григорий Николаевич, старший лейтенант флота, 25 лет, место
рождения Кронштадт, вероисповедания православного, из дворян, воспитание
получил в Морском корпусе..."
- Про вероисповедание не надо. И про дворянство. Чины и сословия
отменены, - сказал Прожогин, с трудом успевая прочитывать то, что
выскальзывало из-под пера бывшего флотского офицера.
Взоров словно не слышал, продолжал свою беглопись:
"...обращаюсь с настоящим рапортом в Совет народных комиссаров". Здесь он
слово "рапортом" зачеркнул; поставил "заявлением".
- Даже в Совнарком, - заметил секретарь укома.
- Да. И в министерство финансов.
- Министерств теперь нет - народные комиссариаты, - сказал Прожогин.
- Не знал. Благодарю. Я напишу, тотчас передам вам...
Вновь перо заскользило по бумаге. Секретарь укома понял тонко высказанную
просьбу не мешать. Конечно, сильно интересовало, какое заявление сидящий
напротив молодой человек из "бывших" может сделать не ближе не дальше, а в
Совнарком, где главный- сам вояодь мирового пролетариата, сам Ленин, но
секретарь укома партии реплик больше не подавал, на строки, выходящие
из-под пера Взорова не смотрел. Сидели ждал.
Взоров попросил еще бумаги, по возможности белой, опять писал. Наконец
отложил ручку, передал два листка Прожогину, остальные - черновые - порвал
на мелкие кусочки.
В нетерпении секретарь укома прочитал сначала заключительные строчки,
где, казалось, должна быть самая соль:
"..В случае, если клад будет разыскан, не претендую ни на какое
вознаграждение за сделанное сообщение.
Признавая Советскую власть как единственно законную, глубоко сожалея и
раскаиваясь, что против нее боролся, прошу у новой власти разрешения жить
на Родине, предоставления возможности служить деду развития Отечественного
военного флота.
Ст. лейтенант Г. Н. Взоров".
Секретарь укома вернулся к начальным строкам, и, не отрываясь,
внимательно читал их. В средине заявления, там, где речь шла о наиболее
важном, буквально впился глазами в текст.
Волнения своего Прожогин скрыть не мог. Заерзал на стуле, положил
заявление перед собой, посмотред на заявителя, взялся за трубку. Быстро
