4. Тап. П. В. - Жиг, - "9-ка"
5. Т.Н. С. - -"-
6. Берет. Н. Т. - "Нива"..."
В "Списке" значилось двенадцать претендентов на легковые машины.
"Тоже исторический документ...",- Зимин чертыхнулся, сунула карман
бумажку.
По этой, подобной ли бумажке, возможно, вычислили братья Засекины хозяев
тайного жилища. Хотя, не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы и без бумажки
догадаться.
В ничейном пока доме много еще чего оставалось, той же мебели, однако
всего не увезешь, и солидную часть обстановки дом все-таки терял.
Освещая себе путь фонариками, перевозили на двух лошадях поклажу в
путейский домик.
Возвращаясь налегке после второй ходки, Зимин в траве наткнулся на
вертолетные колеса, сломанный винт и лопасть. После этого перестало быть
загадкой, как в этот заболоченный, бездорожный уголок завозили строительные
материалы, рабочих, как попадали сюда хозяева...
Управились, легли задремнуть перед дорогой близкоблизко к рассвету. Зимин
и тут, хоть сильно устал, не мог сомкнуть глаз. Думал, почему так легко
согласился отмыть тайну, показал заимку Засекин. Конечно, наивно было
думать, будто он застал конюха врасплох. Старый таежник мог найти тысячу
способов избежать его компании, не посвящать в свои секреты. Дело здесь
скорее в том, что простой русский человек деревенский конюх Засекин,
привыкший жить с людьми по правде и совести, тяготился своим секретом,
втайне мучился вопросом, правильно ли поступает, увозя с заимки хотя бы и
для благих целей не принадлежащее ему добро? Брат-пасечник, посоветовав
держаться подальше от бесхозного дома, отказался тем самым быть ему судьей,
и ему нужно было чье-то авторитетное мнение. Таковым конюх и счел его,
Зимина, мнение.
Другой причины причащения к тайне Зимин не находил...
Тихонько, как в прошлую ночевку, шуршала о галечник, утекая, вода
глухоманной речушки, прорисовывались на фоне усыпанного звездами неба
верхушки могучих елей.
Глядя на чуть покачивающиеся макушки, на высокие ясные звезды и невольно
вспоминая вчерашний и нырешний дни, Зимин подумал, что здесь, на крохотном
участке тайги между Пихтовой и засекинской пасекой в сущности спрессована,
уместилась если не вся история государства российского за последние три
четверти века, то такая ее часть, по которой можно вывести, определить
целое, что в сущности при всей кажущейся нелепости, безрассудности затеи
поставить в один ряд и залп Авроры, и концентрационный лагерь "Свободный" с
полубезумным охранником-доброхотом, и разбитую ГрадоПихтовскую церковь, и
тайную заимку, куда слеталось на отдых начальство, скорее всего, областное,
и интернат для убогих детишек, которых обкрадывает медперсонал, - затея эта
окажется не столь уж бесплодной и абсурдной. Другое дело, явления эти на
порядок, на много порядков выше или ниже одно другого, смотря с какой
стороны вести отсчет, - но одного ряда явления, тесно между собой
связанные.
С недоумением думал он, как человек, однажды проснувшись, решает вдруг,
что он призван освободить ни больше, ни меньше - человечество? Как в голову
отдельному человеку приходит, что он живет праведно и правильно, а страна -
глупо, нуждается в его спасении? Да в ладу ли с рассудком такой человек?
Зимин вспомнил, как прошлой весной стоял на Тихвинском кладбище в
Санкт-Петербурге у могилы Достоевского. Проходила осматривавшая некрополь
немецкая группа. "Здесь покоится прах гения земли русской Федора
Михайловича Достоевского. Всемирно известны его романы "Преступление и
наказание", "Братья Карамазовы", "Бесы". На могиле великого писателя всегда
живые цветы(18), - проговорила быстро гид-переводчица, переходя к другой
могиле.
"Бесы". Не прочитали роман внимательно, а если и прочитали, не поверили,
что возможно в России то, о чем предупредил писатель...
Так думал Зимин: запуганно, пространно, не смыкая глаз. Под тишайший шум
воды и миганье ясных ярких звезд...
Возвратившись в Пихтовое, Зимин застал в нетесовском доме одну Полину.
Как выехал Сергей пять суток назад в ночь, так до сих пор о нем никаких
вестей.
Полина не на шутку была встревожена столь долгим отсутствием мужа, хотя
тщательно скрывала это. Ей в ее томительном напряженном ожидании не до
ухаживаний за гостями. Пообедав, Зимин счел за лучшее поскорее собраться и
уйти в город. Тем более, не нужно было придумывать себе Дело.
Мусатов. Не терпелось снова встретиться с ним. И побывать у Марии
Черевинской, младшей дочери Василия Терентьевича Засекина, тоже не
терпелось. Записка пасечника к дочери, в которой он разрешал и просил
показать Зимину свои бумаги, была в кармане.
Зимин так и не решил, к кому первому отправиться. До дома знаменитого
пихтовского ветерана идти ближе - это и определило выбор.
Старик не забыл о прошлом свидании. Даже имя Зимина помнил.
- А, ну входи, входи, - пригласил. - Думал, ты уже уехал.
- Нет, побуду пока... Я, бы, Егор Калистратович, еще взглянул на часы, на
газетные вырезки. Если можно.
- Чего, поди-ка, нельзя. Гляди...
Знакомая потертая кожаная папка и следом массивные карманные часы на
цепочке перекочевали из шифоньера на стол.
Зимин взял часы, нажал на кнопку- держатель крышки. Да, так и есть:
никаких ни поручика, ни полковника. "П-ку Зайцеву". Дочь священника
Соколова права.
С минуту Зимин смотрел на часы. Через сколькие и какие же разные руки они
прошли, начиная от первого владельца, и до нынешнего! Священник, разбойник
Скоба, командир чоновского отряда...
- Отличный хронометр, - сказал. - Исправны?
- Завести, так идут, - ответил Мусатов.
- Значит, часы принадлежали полковнику Зайцеву? - спросил Зимин,
продолжая разглядывать гравировку на крышке.
- Ему. Кому ж еще. - Мусатов сел поближе к столу, так, чтобы видеть
телеэкран.
- Я потому спрашиваю, что здесь вообще воинское звание не обозначено.
- Полковником был.
- Точно - полковником?
- Можешь не сомневаться.
- Да я бы не сомневался. Но вот Анна Леонидовна, дочь священника
Соколова, утверждает, что принадлежали они поручику. Который умер в их
доме. К моменту боя на заимке...
Мусатов метнул взгляд на гостя, на часы.
- Ну-к, дай сюда их, - потребовал, неожиданно проворно протянув руку к
часам.
Можно быле помедлить отдавать. Отодвинуться, зажать в кулаке. Однако на
что бы это было похоже - поединок с человеком, которому шестьдесят было уже
тогда, когда он, Зимин, только появился на свет.
Он положил часы на стол.
Мусатов немедленно накрыл их ладонью.
- Вот так, - сказал удовлетворенно. - А теперь ступай отсюда.
- Что так, Егор Калистратович?
- А так. Ступай. И не приходи больше.
- Ладно. Как хотите. Но один вопрос на прощанье.
- Никаких разговоров больше. Уходи.
- Я все-таки спрошу. На Орефьевом озере вы действительно застрелили
главаря банды, обшарили и нашли вот эти часы. Но вы утаили то, что нашли
вместе с часами: деревянную резную шкатулку.
Зимин не ожидал того эффекта, какой произвели его слова. Он приготовился
к тому, что старый чоновец либо вовсе останется безучастным, либо начнет
открещиваться, отнекиваться, негодовать, требовать доказательств, грозить
жаловаться - что угодно из этого. Или все разом. Мусатов же глядел на него
завороженно изумленными глазами. Так, как будто Зимин был ни больше, ни
меньше свидетелем, очевидцем того бесконечно далекого события.
- Не утаил, - отрывисто сказал Мусатов, глядя мимо Зимина.
В волнении встал из-за стола. Неловко убирая руку с часов, едва не
смахнул их на пол.
- Не утаил, - повторил Мусатов. - Открыл шкатулку, толком не успел
заглянуть в нее, подъехал на коне командир.
- Тютрюмов, - уточнил Зимин.
- Он. Забрал часы и шкатулку. Сунул за пазуху и велел молчать, забыть.
Сказал, что военная тайна.
- Присвоил?
- Не знаю. Больше никогда не видел.
- А как же часы у вас?..
- Через день перед строем вручил их, - Мусатов кивнул на стол, - со своей
дарственной надписью.
Зимин, не встречая возражений, опять взял в руки часы, открыл крышку.
- Мм. Так ниже, выходит, была тютрюмовская надпись?
- Его...
- Сами стерли?
- Сам.
- Что так?
- Нужно было, и стер.
- В тридцать седьмом?
- Раньше. Что тебе все докладывать... И хватит. Устал я, парень. Ты бы
шел, - попросил Мусатов.
Вид у прославленного пихтовского ветерана впрямь был неважный. Лучше
оставить его в покое. Зимин попрощался.
На двери дома Марии Черевинской, дочери пасечника, висел замок. Укатили
по грибы всей семьей, раньше как затемно не объявятся, - объяснила
приглядывавшая за домом беременная женщина-соседка, прежде выведав у
Зимина, кто он и по какой надобности к Черевииским. А надежней завтра
раненько Марию застать, она за пятнадцать минут до семи на работу, в смену,
из дому выходит.
- Понятно...
Церковь-склад виднелась среди высоких старых тополей в конце улицы, и
Зимин неспешно побрел к ней.
Днем охрана не выставлялась. Беспрепятственно через пролом в заборе он
ступил на территорию, прилегающую к церкви. Около старого колодца, куда
пьяный стрелок Холмогоров уронил наган, высилась куча ссохшейся земли
вперемешку с илом - явно продукт продолжившихся поисков клада после того
как пожарный вытащил со дна вместе с наганом и чугунок, наполненный
царскими романовскими деньгами. Теперь уже не три, а только два
лиственничных венца торчали над землей: верхний пошел на то, чтобы кое-как
прикрыть отверстие глубокого колодца. Щель между бревнами в одном месте
была опасно-широкой, так что Зимин счел за лучшее снять с забора несколько
висевших на честном слове досок, заложить ими эту щель.
Обойдя церковь-склад, остановился около придела. "Где-то в нескольких
шагах стояли черные мраморные надгробья и между ними крест, обозначавший
могилу поручика Зайцева", - подумал он. Припоминая запечатленный на старом
фотоснимке Градо-Пихтовский храм, виденный им в квартире престарелой дочери
священника.
Он глядел, и как-то не верилось, что вот на этом самом месте,
захламленном битым стеклом, мелкими кирпичными осколками, щебенкой,
сплюснутой с боков ржавой бочкой из-под горючего некогда было церковное
кладбище, к могилам кто-то приходил, и они были ухожены. Как-то не
верилось, - он поднял глаза вверх, туда, где, выбиваясь из-под старого
кровельного железа, тянулись к свету щеточки жиденьких кустарников, -и в
то, что некогда венчали церковь купола и кресты, и в часы служб, по
праздничным и печальным дням здесь было людно, гудели, отдавая то скорбью,
то радостью, колокола.
А ведь было, все было. И расцвет, и опустение, разорение храма. И раненый
колчаковский офицер, поручик из Твери, был, и уголовник по кличке Шишка,
скользивший зимней ночью меж заснежённых тополей от просторного поповского
дома к церкви с завернутой в одеяло ношей- дочерью священника,- тоже был. И
главарь шайки Скоба, пытавший под сводами церкви купцамиллионера Шагалова и
его доверенного...
Захотелось взглянуть, что же, как там, внутри церкви, сейчас. Он припал к
забранному кованой узорной решеткой окну с пыльными стеклами.
- Ето чего ты там высматриваешь, а? - раздался за спиной женский строгий
голос.
Зимин обернулся. В стоящей перед ним пожилой женщине узнал жилицу бывшего
притчевого дома бабку Надежду. Ту самую, которая неделю назад при стечении
народа стыдила охранника Холмогорова за беспросветное вранье.
- Да вот. Церковь здесь была, - пробормотал, оправдываясь.
- Была, - согласилась старуха. - А теперь склад материально-технических
ценностей.
- Склад меня не интересует...
- А не интересует, чего ж заглядываешь тогда?
Зимин хотел было объяснить; спросить, давно ли здесь живет старуха,
известно ли ей, когда церковь обезглавили и куда подевались колокола; может
быть, у нее или у кого-то из ее знакомых случайно уцелели старые снимки?
Подумав, решил: не стоит затевать разговора, лучше уйти.
Сергея наконец-то застал дома. Он сидея во дворе под черемухой за
стопиком. Полина хлопотала около него. От Сергея пахло костром, потом,
