отнял руку.
- А место? - спросил. - Место не указано.
- Будет названо, когда вы доложите обо мне начальству.
- Ладно. Откуда известно, что пятьдесят пудов золота в ящиках?
- Около пятидесяти, - поправил Взоров. - Информация исключительно от
полковника Ковшарова. Хмелевский подтверяздал это в разговоре.
- С Пушилиными вы впервые встретились при разгрузке ящиков? - секретарь
укома перешел на "вы".
- Да. Видел их тогда в первый и последний раз.
- Почему тогда уверены, что подъехали именно Пушнлины? Знакомились?
- Нет. По именам никого не называли при мне. Ковшаров тоже, кстати, не
упоминал тех, кто должен подъехать в Пихтовой. Лавочник и маслодед с сыном
- так именовал. Не говорил, что будут с ними еще люди.
- Да. Пушилин был лавочником и маслоделом,- подтвердил секретарь укома.
- У старшего Пушилина следы от оспы на лице?
- Есть.
- Один из пихтовских обращался к нему, как к отцу.
- Мг... Вы оборвали рассказ на ранении. И ничего не сказали, как
спаслись.
- Меня подобрал и четыре месяца лечил охотник. Имя свое попросил
сохранить в тайне. Я был белым, а большевики, когда лечил, занимали эту
территорию. Подобрал меня очень далеко от места, где захоронили золото. В
тайге, в сугробе. Чуть живого.
- Охотник о золоте знает?
- Я ему не говорил.
- Но почему вы уверены, что ящики на прежнем месте? Их могли тайно
вывезти. Те же Пушилины. Ваши друзья офицеры.
- Друзья офицеры не могли. После излечения я искал Ковшарова и
Хмелевского. Полковника нашел в Чите, дрался с ним и убил из нагана,
который теперь у вас. То же самое было с Хмелевским. Под Харбином мы
встретились...
- Теперь очередь Пушилиных?
- Н-нет. Их убивать я не собирался. Хотел удостовериться, что золото на
месте. Кажется, уже убедился.
- Как?
- Если бы они занимались золотом, не было бы банды. Я могу, впрочем,
ошибаться.
"Неплохо варит голова у офицера", - отметил про себя секретарь укома,
спросил:
- Вы пишите, что от эшелона ехали ночью, дороги не запомнили. Как же
укажете место? Озер вокруг Пихтовой десятки. И почти у каждого - домик.
- Поручик Хмелевский был очень самоуверен, перед дуэлью назвал место, где
меня ранили...
- И что за место?
- Мы договорились: вы доложите обо мне вашему руководству, - напомнил
Взоров.
- Доложу. Сейчас же.
Прожогин снял трубку, покрутил ручку телефона, сказал:
- Товарищ Ольга, свяжи срочно с Сибревкомом... Нет-нет, Лично с Иваном
Никитичем Смирновым. Жду. - Трубка легла на рычаги.
- Слыхал имя? - спросил у Взорова. Секретарь укома постоянно сбивался с
"вы" на "ты".
- Комиссар пятой армии. Его у вас называют победителем Колчака...
- Точно. Теперь Предсибревкома. Главнее его в Сибири...
Зазвонил телефон.
- Маркушин! - хватаясь за трубку, громко позвал милиционера секретарь
укома и, когда тот мигом возник на пороге, велел. - Побудьте вместе в
коридоре, пока я говорю...
Прожогин приготовился слышать знакомый неторопливый голос председателя
Сибревкома, бывшего своего политического командира, с кем рядом прошел
боевой путь в составе Пятой армии от Свияжска, от Волги, почти до самого
Нижнеудинска, голос человека, с которым знакомством гордился больше всего
на свете, о котором бойцы слагали легенды и пели песни, а знаменитая
писательница Лариса Рейснер говорила в своих красивых статьях как о
коммунистической совести Красной Армии. Однако услышал опять телефонистку.
Связь с Новониколаевском поврезедена, известила она, провода оборваны.
- Как так? - переспросил он. Машинально, потому что знал: бандиты часто
подпиливают столбы и обкусывают провода, вдобавок устраивают .засады,
приходится посылать целые отряды, чтобы восстановить линию.
- Что-нибудь еще нужно, Валисий Кондратьевич? - напомнила о себе
телефонистка. Ольга.
- Соедини с Тютрюмовым, - словно очнувшись, потребовал он. И когда
зазвучал густой хрипловатый бас начальника местного чоновского отряда,
попросил:
- Приходи, Степан. Позарез нужен.
На вопрос, что за спешка, ответил:
- Такого у нас еще не было никогда.
Не сдержался, против воли прибавил в трубку:
- Золото! На миллионы!
После этого сообщения Тютрюмов, располагавшийся со своими бойцами в
бывшем купеческом особняке на той же улице в трех минутах ходьбы от укома,
явился без заминки.
- Что за тип торчит у тебя в коридоре с Маркушиным? Какое золото?
- Садись, читай, - секретарь укома уступил свое место Тютрюмову.
- Это что, написал тип, который за дверью? - спросил отвыкший за
последнее время от чтения длинных бумаг командир местных чоновцев.
- Ты читай.
- Ох-х, белая косточка, моряк. Я на лицо глянул, сразу подумал... -
комментировал Тютрюмов первые прочитанные строки заявления. Что подумал,
начальник отряда пихтовских чоновцев не сказал, умолк, весь ушел в чтение.
- Вот это да. - Тютрюмов отодвинул исписанные красивым почерком листки,
посмотрел на секретаря укома. - В двух ящиках даже платиновый песок. Ну и
где все это? От какой печки плясать до озера?
- Не говорит пока. Настаивает, чтобы сначала поставили в известность
губернское начальство.
- Ну, а ты?
- С Николаевском связь нарушена. Нужно попробовать по железнодорожному
каналу снестись, по телеграфу. Или, может, отвезти его в Новониколаевск, а?
Как считаешь?
- Считаю, может, к лучшему, что нет связи.
- То есть?
- Без всяких то есть. Прежде чем начальству докладывать, нужно проверить.
Мало ли чего написал. Место узнать нужно.
- Не скажет он.
- Скажет. Услышит то, что хочет, и скажет. Сейчас я сам с ним потолкую,
не вмешивайся.
Тютрюмов открыл дверь и позвал старшего лейтенанта.
- Мы переговорили с Новониколаевском,- сказал, отрекомендовавшись. -
Завтра в середине дня приедут из Сибревкома. Вашу просьбу служить во флоте
рассмотрят. Спецы нужны. Будете на флоте, если на службе у Колчака не
усердствовали...
- Конвой не участвовал в боях, - сказал Взоров - То есть, в критические,
самые последние недели, часть офицеров конвоя была на передовой. Мне не
привелось.
- Тем лучше... А вот в Москву сообщать Сибревкому пока не о чем. Увезти
могли золото. Да и место лишь по названию можно не найти. Здешние названия
часто повторяются. На иной версте по два-три одинаковых. Промысловики даже
путаются.
Взоров отрицательно повел головой.
- Рыбацкое становище Сопочная Карга.
- Что? - переспросил Тютрвдмов.
- Место, где убивали меня...
Украдкой Тютрюмов подмигнул секретарю укома: вот, мол, как надо вести
разговор.
- Есть такое,- подтвердил.- Напрямую верст десять отсюда. Но там около
озера нет избы, как вы утверждаете, - начальник чоновского отряда кивнул на
стол, где лежали исписанные рукой Взорова листки.
- Есть,-тихо твердо возразил. Взоров.
- Противник мог перед дуэлью и соврать, - сказал секретарь укома. -
Назвать другое озеро.
- Исключено. Абсолютно ему не было смысла лгать.
- Второй Сопочной Карги, вроде бы, нет у нас, - помолчав, проговорил
секретарь укома.
- Нет, - уверенно кивнул Тютрюмов. - Бывал я на том озере весной. Помню,
избы около него нет.
- Есть, - упрямо повторил Взоров.
- Чем гадать, лучше съездить туда. На месте видней,- предложил начальник
чоновского отряда.-
- Как? - обратился к Взорову.
- Согласен, - ответил старший лейтенант.
- Хорошо бы обернуться до приезда губернского начальства. Утром рано
выехать. Как? - Командир местных чоновцев посмотрел на Взорова.
- Согласен, - опять односложно ответил Взоров.
- Тогда на рассвете выедем.
- Лошади твои. - Секретарь укома отпер сейф, положил туда заявление
Взорова и сданный им наган.
- Об этом не беспокойтесь. В полшестого будут у
крыльца. - Тютрюмов посмотрел на часы. - Пойду со-
снуть.
Остановившись у порога, спросил?
- А что с милиционером? Долго ему сидеть в коридоре?
- Пусть к себе идет. Я скажу.
- Сам отправлю. - Тютрюмов скрылся за дверью
Некоторое время, оставшись вдвоем, молчали. Потом Прожогин снял висевшую
на сбитом в стену гвозде шинель, протянул Взорову, указал на жесткий диван.
- Ложись, сяэдыхай.
- А вы?
- Посижу еще. Описать все положено. Как появился ты, что рассказал тут...
Старший лейтенант скатал шинель, пристроил вместо подушки, стянул пыльные
сапоги и лег на диване на спину, глядел в серый, давным-давно не беленный
потолок.
В кабинете стало сумрачней. Это секретарь укома Подкрутил фитилек
керосиновой лампы, убавил освещение.
- Ты каждый день Колчака видел? - спросил.
- Почти каждый. Когда как, - откликнулся Взоров.
- Правду говорят, будто он кресла ножом кромсал, когда не в духе бывал?
- Не знаю. Я не видел.
- А что любовница у него была?
- Не любовница - жена. Тимирева Анна Васильевна.
- Ты о ней как-то прямо-таки уважительно.
- Анна Васильевна была сестрой милосердия.
- Хороша сестричка милосердия. Спала с палачом.
- Я не могу разделить такой оценки Адмирала.- Взоров вспыхнул, хотел было
подняться.
- Ладно, ладно, - примирительно сказал Прожогин. - При мне разрешаю не
разделять. А при других - совет: помалкивай. Понял?
- Понял.
- В Питере-то мать-отец?
- Никого. Мать умерла в Марселе. Нынче сорок дней.
- Да-а, - Прожогин вздохнул. - И у меня ни родной души на белом свете в
тридцать пять... Спи. А то так ничего и не напишу.
Спустя минут двадцать, намаявшийся, намытарившийся за Гражданскую на
одному ему ведомых сибирских и дальневосточных сухопутных дброгах бывший
морской офицер, колчаковский телохранитель, спал.
Прожогин посмотрел на него, подумал, что надо бы его отправить поскорее в
Новониколаевск, захотел узнать, ожидается ли днем поезд туда, снял трубку.
Телефон молчал. Теперь уж и по городу не позвонить никому. Чертыхнулся про
себя, зевнул и взялся опять за перо...
Как и заверял начальник Пихтовского чоновского отряда Тютрюмов, ровно в
половине шестого, за час до рассвета, три добрых верховых жеребца были
около здания укома.
Собирались недолго. Минуты - и подковы коней глухо стучали по немощенной
проезжей части тихой, наполненной лишь легким шелестом тополиных листьев
центральной улицы - бывшей Большой Московской, а с недавних пор
Пролетарской.
В нехотя схлынывающих сумерках смутно прорисовывались одно- и двухэтажные
дома, в большинстве бревенчатые и редко - каменные, оштукатуренные.
Свернули в переулок, и вскоре пересекли рельсовые пути. Где-то поблизости
справа должен находиться железнодорожный вокзал. Старший лейтенант
всматривался и не увидел его: предрассветный туман заслонял самое красивое
здание уездного городка.
Взоров довольно хорошо помнил дорогу: в предыдущий раз, оказавшись за
окраинными домами, по глубокому извилистому логу ехали, забирая вправо,
потом - по равнине, потом - между высокими, похожими на гигантские грибы,
стожками...
И сейчас командир чоновского отряда за околицей направил своего жеребца
тем же путем; так же спешивались, выбираясь из лога. То, что с ноябрьской
ночи врезалось в память старшего лейтенанта снежной равниной, открылось
теперь в лучах предосеннего восходящего солнца таежным буйнотравным лугом.
Дальше ехали между крупными, достигавшими высоты аршина по три, а то и по
четыре, кочками, поросшими жухлыми, грязно-желтыми пуками травы.
Расширявшиеся кверху, кочки выглядели уродливыми столбиками. Взоров понял;
их-то во время поездки в ночь на девятнадцатое ноября он и принял за
стожки. Вид стожков придавал кочкам по зиме облеплявший их снег... Почва
вокруг кочек была болотистая, зыбкая. Гнилая вода под копытами коней
чавкала.
Ехали молча: сказывалась проведенная почти без сна всеми троими ночь.
Тютрюмов изредка оборачивался, окидывал взглядом Взорова. Начальнику
чоновского отряда, Взоров чувствовал, хотелось что-то спросить, но он
сдерживался. Один единственный раз за весь путь Тютрюмов заговорил. Когда
въехали в хвойник и были уже близки к цели, он, поворотившись всем корпусом
в седле, сказал:
- Озеро из старицы речки Чая образовалось. После заноса устья старицы
