Сколько помню Стаса, он все время находится в состоянии
перевода, то есть он все время ходит, канючит и у всех
спрашивает: не слышал ли кто-нибудь о том, что он куда-нибудь
переводится. Ему нужна должность, Ленинград и оклад. Ни много
ни мало! В отделе кадров ему сказали: "За Уралом все ваше", -
на что он заявил, что "за Уралом для офицера земли нет".
Он был старше меня лет на десять и в подводниках просидел
уже лет двадцать. Представляете, что это был за ужас! Эта
рептилия мезозойской эры, уцелевшая под ногами у мамонтов,
надоела своим вечным плачем не только мне - -она надоела всем
своим родственникам, себе и природе. Боже, сохрани нас от
бессмертия!
- Ты понимаешь, в чем, собственно говоря, дело? - гундосил
Стас, а я кивал и кивал.
Шли мы после обеда на построение, и он портил мне то, что
с таким превеликим трудом растворило мой желудочный сок.
Витамины мои находились под угрозой исчезновения. Стае своей
рожей напоминает лошадь. "Ах ты, - думал я, предварительно
выделив ему полуха, чтоб кивать впопад, - чучело галапагосское!
Надо же было нам встретиться!" В общении со Стасом должно быть
одно железное правило: увидел его - беги. Стае не может без
слушателя. Обязательно вцепится. Хватка у него железная:
вцепится и повиснет, и вместе с ним повиснут на тебе все его
заботы, мысли, горести, неудачи, переводы, и через пять минут
ты уже ощущаешь, как тяжело тебе идти и жить. После автономки
Стаса лучше не встречать: тогда он бывает в тридцать раз
разговорчивей.
- А может, мне написать в ЦК?.. еще раз, а? Я же
национальный кадр!
"Господу Богу напиши! Во вселенский совет. Детеныш
диплодока!" - чуть не подумал я вслух, но спохватился и сказал
только:
- Конечно, напиши.
Стас, по-моему, не писал о своем переводе только Саманте
Смит, остальные уже в курсе. Например, он уже давно не дает
безмятежно жить Совету Национальностей. Спокойно слушать Стаса
невозможно, все тянет дать ему в ухо. Когда он стоял вместе с
лодкой в ремонте, то тамошний флагманский даже приставил к нему
специального лейтенанта, чтобы тот вместо него, флагманского,
слушал Стаса. Обалдевший лейтенант ходил за ним, как Эккерман
за Гете, и записывал его мысли в блокнот.
- ...и запишите! - талдычил Стас, и лейтенант, потеряв
всякую сопротивляемость, записывал.
Настоящее имя Стаса - Генрих-Мария-Леонардосын-Леонардо.
Матросы называют его Машкин Леопардо, а офицеры - почему-то
Стасом. Он из прибалтийских немцев или что-то вроде этого, но,
по-моему, на его генеалогическое дерево влезло несколько пьяных
испанских конкистадоров, и влезли они не одни - прихватили еще
с собой и итальянских бандитов. Стаса никто не любит. Однажды
он одолжил кому-то прибор, и его обманули, не вернули. (Офицеру
вообще верить нельзя. Способный офицер способен на все.) И вот
лодка собирается в завод, идет приготовление корабля "к бою и
походу", на пирсе появляется Стае, он явился за прибором;
приготовление, "швартовные команды наверх!", беготня, последние
ящики с продовольствием, что-то еще нс списано, акты летают по
воздуху, аттестаты, все снуют туда-сюда - появляется Стае и
говорит в "каштан":
- Где мой прибор?
- Что такое? - слышится из "каштана". - Почему "каштан"
верхнего вахтенного на месте? Связисты! До каких пор?!
Немедленно убрать "каштан"!
- Отдайте прибор! - не отстает Стас, но его уже никто не
слышит, команды так и сыпятся:
- От-дать! Концы!
- Перестаньте отдавать концы! Отдайте прибор! - не
унимается Стас.
- Стас! - кричит с рубки командир. - Двух автоматчиков
наверх! Отогнать его короткими очередями!
Свой собственный экипаж Стаса единодушно ненавидит. Стас -
зануда, он способен кого хочешь достать. У них в экипаже давно
существует группа, которая поклялась донимать Стаса. В
автономке кто-то из этой банды посоветовал Стасу сухую мойку
головы - Стаса с рожденья одолевает перхоть, и волосы, облезая,
обнаруживают под собой ребристый остов. И вот, чтобы они не
облезали и не обнаруживали, нужно посыпать их - волосы - мукой
и потом чтоб (вы думали?)
вычесывать их гребешком. Французское патентованное
средство.
Стас сел на затылок интенданту и не слез с него, пока не
добыл муку. Вычесыванием он занимался на ночной вахте перед
зеркалом, что висит над умывальником. Мука летела в умывальник,
где-то там, далеко в трубопроводе, превращалась в тесто и
забивала трубу. Прибегали трюмные, отворачивали трубу,
пробивали-продували и ругали Стаса площадно, как водопроводчики
не ругают ни одно живое существо. После всех этих скандалов
Стас стал вычесывать свою мукомольную голову в огромную банку
из-под сухарей. Садился, обхватив ее руками и ногами, и,
опустив в нее башку, чесал все это часа четыре. Через месяц
такой интеллектуальной работы у него созрела одна-единственная
мысль: помыть голову. Он взял ее и помыл, и получилось тесто,
из которого трудно было достать даже оставшиеся волосы. С такой
головой среди ночи Стас явился в безмятежно хрюмивший в
глубинах Атлантики центральный пост и, удивив его насмерть,
потребовал доктора. Голову побрили, но группа по уничтожению
Стаса не успокоилась и, когда все улеглось, предложила Стасу
японское патентованное средство: чеснок, настоенный на спирте.
Все это льется опять на башку, и волосы растут как бешеные.
Стас развел чеснок в трехлитровой банке со спиртом и стал
его лить на себя кружками. Лечение должно было продлиться целый
месяц. Соседи по каюте нюхали Стаса только два дня, а потом
выбросили его в проход между каютами.
- Напишу-ка я в ЦК... все-таки... - сказал Стас, подводя
меня к моему пирсу. Наконец-то я от него избавлюсь.
- Давай, Стас! - сказал я ему с чувством, чувствуя близкое
свое освобождение. Стасу сюда, а нам, пардон, отсюда. Слава
Богу!
- Пишите! - сказал я ему с еще большим чувством. -
Рыдайте, и вас услышат. Бейте себя наотмашь коленом по лицу!
Побольше эмоций. Взывай к сердцу и к разуму. Кричи в каждой
строчке: "Я! Так! Больше Не! Могу!" Где правда? Где
справедливость? Да что ж это такое, санта ляпинда дельмоно
моэрто, что в переводе на русский означает: скольки ж можно!
Служите на "железе" сами! Стойте по пятьдесят лет в строю!
Переведите меня куда хотите! Состарился, отупел, исподличался,
дурно пахну! Барабанные перепонки воспринимают только барабаны,
отвыкли от флейты напрочь! Дети родные не узнают после
автономки папу, кидают в меня кирпичами! Семья - ячейка
общества - рушится: жена который год хронически беременна моим
переводом, не может мне простить моего национального
пропохождения, грызет ежедневно мои тонкие кишки, неприлично
урча. Кричи: "Дедушка в Америке завещал завод ядохимикатов!"
Звонили, скажи, предлагают вступить в права наследства. Кричи:
"Кругом заговор! Молчания! Кругом враги!" Угрожай, шантажируй,
юродствуй, ерничай, тряси исподним. Все средства хороши, потому
что цель - святая.
- Как ты хорошо сказал! - обнял меня Стас, и я
почувствовал, что где-то переборщил. - Как ты хорошо сказал! Я
же чувствую, чувствую, а сказать не могу. Я же никогда не мог
так сказать! Я же национальный кадр! Я не могу так по-русски,
как ты! Слушай! - осенило его. - Напиши для меня все это! Прямо
сейчас! Я выучу наизусть! Для ЦК!
И он подхватил меня своей железной рукой и поволок за
собой.
- Как ты хорошо сказал! - орал он по дороге.
- Точно! - орал он. - Дедушка! В Америке! Ядохимикаты!
Лахудры! Пускай проверяют! Вечером он сошел с ума.
ВРИО (неприличный рассказ)
Я стоял перед зданием санпропускника, из каждого окна
которого выглядывала какашка, и думал: "И чего я такой
несчастный? Не везет. Стоит только флагманскому химику
намылиться в отпуск, оставив меня за себя в качестве тела, как
на следующий день сваливаются комиссии, проверки, инспекции. И
хватают меня бедного, визжащего за ножонки тонкие и кривые, и
бьют молекулярными мозгами об асфальт. Вот, пожалуйста,
санпропускники завтра проверяет командующий, а сегодня -
конечно же - замкомандира дивизии плюс начпо. Стекол нет, рам
нет, электричества нет, батарей нет! Одни глазницы пустые, как
в Сталинградском сражении, и на каждом этаже наложено, потому
что когда
возводили это удивительное строение для окружающего
северного ансамбля, забыли в нем сделать туалет. И над всем
этим приютом на крыше облупившейся - лозунг "Слава КПСС".
Каждая буква - метра на три".
Весь в тоске собачьей, я повернулся и увидел знакомого
особиста, рисующего мимо штрихпунктирную по направлению к
штабу. За такую прыгающую походку его называют Джоном
Сильвером.
- Привет, - сказал я со скуки, - хочешь, антисоветский
лозунг покажу?
Джон застыл с поднятой ножкой. Эти ребята с детства
начисто лишены чувства юмора. Осторожней с ними вообще-то надо,
но мне-то, честно говоря, плевать.
- Ногу-то опусти, - сказал я ему, - смотри, дарю
бесплатно; видишь, написано "Слава КПСС", а под ней какая кака?
А? это ж прекрасный фотомонтаж для Дикого Запада.
- А-а... - сказал он, - вот ты о чем. Ладно, скажу
ребятам.
"Хоть кого-то укусили, - подумал я ему в спину, - теперь
лозунг или снимут, или покрасят".
Между прочим, я кроме обязанностей врио флагманского
химика еще и старшим в экипаже числюсь, и дежурным по дивизии я
только вчера отстоял. За это время отопление в казарме сделал.
Пришел в тыл к этому прохвосту с батареями, сел на диван и
сказал:
- Ну-у?.. И когда же я буду целовать ваше длинное тело?
- Вы по какому вопросу, товарищ? - спросила меня эта
сволочь красная.
Я неторопливо отпил у него из графина, взял со стола
овсяное печенье, зажевал и потом, глядя ему прямо в очи, достал
из своего баула пустую трехлитровую банку и поставил ее ему на
стол.
- Видишь? - показал я ему на банку. Он не видел, тогда я
объяснил:
- Пока у меня в казарме будет пять градусов жары, я у тебя
здесь на диване жить буду и никуда не выйду, даже по нужде. А в
эту банку я гадить буду.
- А ну-ка! - сказал он.
- Сядь! - сказал я ему. - А то начну гадить сейчас и мимо
банки.
В тот же день батареи стояли. А вчера на дежурстве меня
искали, чтоб наказать. Правда, уже по другому поводу. Схватили
перед самой сменой.
- Ты где шхерился?! - набросился на меня начальник штаба.
- Тебя командующий с вахты снял.
- Так я же уже отстоял!
- Неважно! Беги в зону.
- Так я только оттуда!
- Ты слушай, что тебе говорят! Беги в зону. Там где-то
третьи сутки лежит коробка.
- Какая коробка?
- Не знаю, картонная. Найдешь коробку и скажешь мне ее
название. Из-под чего эта коробка. Понял? Я на тебя приказ о
наказании струячу, и мне в нем надо эту коробку обозначить.
Давай, рысью.
- А где она лежит?
- А я откуда знаю?
- Так это из-за коробки меня сняли?
- Ну да, давай в темпе. Позвонишь оттуда. И я сдуру
отправился в зону. Обшарил ее всю, ни черта не нашел, позвонил
и сказал:
- Пишите: коробка из-под банок сгущенки. На следующий день
меня чуть не загрызли. Во-первых, коробка как лежала, так и
лежит, и, во-вторых, она не из-под банок сгущенки, а из-под
компота.
Ну что ж, нужно подниматься на эти проклятые
санпропускники. Пошли попку готовить. Сейчас заявятся и
разнесут ее в клочья. На командующего лучше не нарываться. Он
меня уже щупал однажды на камбузе за влажное вымя. Я там был,
