нас как? подойдут и выломают в одну секунду, а когда за ручку
держишься, то, может быть, и не выломают.
Старпом закряхтел и пропел: "Да-ааа, Кор-диль-еее-ры!" И
вдруг! О, мать прародительница! Такое бывает только в
Кордильерах! Когда старпом, без штанов, держась за ручку,
совсем уже собирался подвести итоги за три прошедших дня,
кто-то так дернул - а ручка у старпома была дожата не до конца,
и выдернулась на свободу не только дверь, но и старпом,
превратившийся в кондора, в белоголового грифа превратившийся,
вылетел, держась за ручку, взмахнув ужасными крыльями, путаясь,
ловя, не попадая, и упал на четвереньки связанной птицей перед
отличником боевой и политической подготовки. Рух! Рухнул.
Первое, что он сделал, стоя на четвереньках и дрожа кожей,
как лошадь, - это надел штаны. И правильно! А то что же это за
кондор, это ж не кондор, а чертте что...
Об этой ручке и еще
С этой ручкой-задрайкой у нас в гальюне постоянно
происходят подобные неприятности: вырывают, выдирают,
выпадают...
Но, сидя на насесте, все за нее все равно держатся: сами
видите, народ у нас дикий, он в гальюн не входит, а с лязганьем
вламывается, так что - чтоб не выдернули - все держатся за
ручку, как мартышки за ветку, - изо всех сил.
Подойдешь, бывало, к двери гальюна и осторо-ожненько так
за ручку попробуешь (она с двух сторон двери выходит),
осторожненько так надавил ее вверх - и чувствуешь напряжение
живой плоти, оживает ручка.
А ты опять, вежливо так, усомнился, а она опять на место -
тух! А ты опять ее вверх давишь. Тут ручка совсем с ума сходит,
свирепеет и несколько раз с шумом опускается-поднимается,
опускается-поднимается, бьется-жмется-дожимается.
Теперь самое время постучать в дверь и спросить:
- Слушай, ты чего там, сидишь что ли?..
Заму нашему
Заму нашему новому сколько раз объясняли, что бывает в
трубе остаточное давление воздуха, что все это проверяется по
манометрам: есть там давление воздуха или его там нет; сколько
раз ему говорили: если ты удачно сходил в гальюн, так ты
головку-то свою подними и посмотри на манометры: если стрелка
отклоняется, значит давление в трубе есть и его надо стравить
вот этим клапаном, и пока не стравил, нечего на педаль давить,
как на врага, потому что воздух вырвется и все это дело удачное
из унитаза как даст! - и будешь ты весь в... как уже
говорилось, в пене морского цвета. Так нет же! Наш зам вечно
рот свой откроет и давит на педаль, как очарованный.
Ну и попадало ему. Ежедневно. В это отвисшее отверстие.
А мы его утешали, что, мол, тот не подводник, кого из
унитаза не обливало. Каждый день утешали.
О клапанах
Вы еще не устали о дерьме читать? Ну, если не устали, то
теперь самое время поговорить о клапанах: о клапанах на
трубопроводе выброса за борт содержимого баллона гальюна.
Обещаю, что будет интересно: тема сама по себе интересная.
Конечно, интересная, особенно если дуешь гальюн, то есть - -я
хотел сказать: сжатым
воздухом дуешь баллон гальюна, а клапана открыть забыл, я
имею в виду забортные клапана. Очень интересная ситуация. А
переживаний в связи с этим сколько будет... Но по порядку.
Сначала заметим: клапана - это ответственный момент. И
открывают их ответственные люди - трюмные. А где у нас родина
всех ответственных трюмных?
Родина всех трюмных - Средняя Азия и Закавказье. Именно
там ежегодно рождаются новые трюмные. И если в отсеке один
гальюн, то они с ним справляются, но, если в отсеке два
гальюна, то на каждый гальюн нужно по одному трюмному.
В пятом отсеке у нас два гальюна: отсечный гальюн на
верхней палубе и докторский - гальюн изолятора - на средней.
Оба они сидят на одной забортной трубе и продувают их по
очереди. Происходит это так: наверху находится Алиев Мамед,
прослуживший два года, родина - Закавказье; внизу, на забортных
клапанах, сидит Ходжимуратов Ходжи, прослуживший один год,
родина - - Средняя Азия. Ходжи должен открыть забортные клапана
и отсечь докторский гальюн. Для этого он и посажен в трюм.
Мамед ему сверху кричит:
- Ходжи! Ходжи! Ходжи! Ходжи его не слышит.
- Ходжи!!!
- Ха-а... - Ходжи услышал.
- Ход-жи! Чурка нерусский! Ты клапана открыла?
- Да-а! - кричит Ходжи. - Открыла!
- А ты доктур закрыла?
- Да-а...
- Сма-атри - ха-а...
Все это происходит в 7 часов утра при всплытии на сеанс
связи и определение места. Орут они так, что не могут не
разбудить доктора. Они его будят. Доктор садится на койке и
спросонья говорит только одно слово. Он говорит:
- Су-ки...
В это время дуется верхний гальюн, и так как Ходжи отсек
докторский гальюн совсем не там, где он отсекается, и забортные
клапана открыл тоже не те, то все содержимое баллона верхнего
гальюна передавливается не за борт, а. подхватив с собой
содержимое гальюна изолятора, начинает поступать в изолятор:
сначала появляется коричневый туман, а потом - потоки. Доктор -
через какое-то время - начинает проявлять интерес к
происходящему: он нюхает воздух, как спаниель, а потом он
спускает ноги с койки и скользит в чем-то мерзостном и с
криком: "Ах, ты... (наверное, жизнь моя молодецкая) ", -
выпадает и погружается. А потом доктор в таком виде приходит в
центральный и требует, чтоб ему нацедили крови трюмных - целое
ведро...
Творог
Вы еще не видели, каким творогом питают на береговом
камбузе героя-подводника, защитника святых рубежей? Если не
успели до сих пор, то и смотреть не надо. "Оно" серого цвета,
слипшееся. Привозится на камбуз в тридцатилитровых флягах.
Открываешь крышку, а там сверху - трупная плесень. Разгребаешь
ее немножко (сильно не надо, а то смешается), а под ней -
творог. Его и едим. Замешиваем со сгущенкой (так его природный
серый цвет не просматривается) и хрумкаем.
В кают-компании старших офицеров у нас те же отруби, что и
на всем камбузе, но только на тарелочках и со скатертями.
Сейчас сядем ужинать. Я - дежурный по камбузу, мой старпом -
дежурный по дивизии.
Лично я творог не ем. Я тут вообще ничего не ем.
Достаточно простоять сутки на камбузе, чтоб надолго потерять
интерес к творогу, сметане, к первому, ко второму. На камбузе
можно есть только компот. Он из сухофруктов. Там разве что
только червячок какой-нибудь сдохший плавает, или, на худой
конец, вестовой рукавом в лагун залезет, но в остальном
отношении в компоте - стерильная чистота.
- Я буду только творог, - говорит мой старпом, потирая
руки.
Никогда не видел, чтоб на одном лице было написано столько
эмоций сразу. У моего старпома на лице сейчас и терзающее душу
ожидание, и радость встречи, и умеренная жадность. А в
движениях-то какая суетливая готовность. И все из-за творога.
Он никогда не стоял по камбузу, вот и хочет съесть. Может,
предупредить этого носорога помягче? Не враг все-таки, а родной
старпом.
- Александр Тихоныч. - говорю я с постным лицом,
наблюдая, как он все накладывает и накладывает, - говорят,
в таких количествах творог вреден.
- Свис-тя-а-т, - радуется он, уродуя на тарелке только что
возведенную башню, - творог - это хорошо!
- А вот я читал...
- Че-пу-ха-а...
Старпом поглощает творог, растянув до упора пасть. Вот
обормот! Этот на халяву сожрет даже то, что собака не станет
есть.
Назавтра старпом пропал. Подменился на дежурстве и пропал.
Трое суток его несло, как реактивный лайнер. Лило, как в Африке
в период дождей. Пил только чаек. Чайком они питались: выпьют
глоточек - и потрусили скучать на насест.
- Я буду только творог, - слышу я в следующее свое
дежурство. Оборачиваюсь - наш помощник. Этого только не
хватало. Неужели он не знает про старпома? Точно, он тогда в
море пропадал. Я никогда не скатываюсь до панибратства с
начальством, но данный случай особый.
- Виктор Николаевич, - говорю я с большим чувством, - вы
всегда были для меня примером в исполнении своего служебного
долга.
- А что такое? - настораживается он.
- Светлая память о вас навсегда останется в наших сердцах,
- говорю я и горестно замолкаю. Приятно, черт побери,
сознавать, что ты вызвал тень мысли на лице начальства.
- Об этом твороге, - замечаю я тонко, - я могу часами
рассказывать одну очень грустную историю.
- Ну-у нет! - говорит помощник. - Только после того, как я
поем. Не порть аппетит. Это у меня единственная положительная
эмоция.
Так я ему и не рассказал. Жаль было прерывать. Как
все-таки группа командования у нас однородна. Утром он нашел
меня по телефону.
- Сво-лочь! - сказал он мне. - Звоню тебе из туалета. Чай
пью по твоей милости.
- Роковое совпадение... - начинаю я.
- Заткнись, - говорит он, - с утра сифоню. Мчался на
горшок, как раненый олень, не разбирая дороги. И не известно
еще, сколько так просижу.
- Известно, - сказал я как можно печальней, - вот это как
раз известно. По опыту старпома - трое суток. Сказочная жизнь.
Деревянное зодчество
Наше начальство решило в одно из летних воскресений одним
махом окончательно нас просветить и облагородить.
Для исполнения столь высокой цели оно избрало тему,
близкую нашему пониманию, оно избрало автобусную экскурсию в
Малые Карелы - в центр архангельского деревянного зодчества.
И вот рано утром все мы, празднично убранные, частично с
женами, частично с личным составом, приехали в этот музей под
открытым небом.
Матросы, одетые в белые форменки, тут же окружили нашего
экскурсовода - молодую, симпатичную Девушку. Легкое, летнее
платьице нашего экскурсовода, насквозь прозрачное, в ласковых
лучах северного солнышка, волновало всех наших трюмных,
мотористов, турбинистов четкими контурами стройных ног.
Турбинисты пылали ушами и ходили за ней ошалевшим стадом.
И она, раскрасневшаяся и свежая от дивного воздуха и от
присутствия столь благодарных слушателей, увлеченно
повествовала им об избах, избушках, лабазах, скотных и
постоялых дворах, о банях, колокольнях и топке по-черному.
- А как вас зовут? - спрашивали ее смущающиеся матросы в
промежутках между бревнами.
- Галина, - говорила она и вновь возвращалась к лабазам.
- Галочка, Галочка, - шептали наши матросы и норовили
встать к ней поближе, чтоб погрузиться в волны запахов,
исходивших от этих волос, падающих на спину, от этих загорелых
плеч, от платьица и прочих деталей на фоне общего
непереносимого очарования.
Мы с рыжим штурманом осмотрели все и подошли к деревянному
гальюну, который являлся, наверное, обязательной частью
предложенной экспозиции: сквозь распахнутую дверь в гальюне
зияли прорубленные в полу огромные дырищи. Они были широки даже
для штурмана.
- Хорошая девушка, - сказал я штурману, когда мы покинули
гальюн.
- Где? - сказал штурман, ища глазами.
- Да вон, экскурсовод наш, неземное создание.
- А-а, - сказал штурман и посмотрел в ее сторону. Штурман
у нас старый женоненавистник.
- Представь себе, Саня, - придвинулся он к моему уху, не
отрываясь от девушки, - что это неземное создание взяло и пошло
в этот гальюн, и там, сняв эти чудные трусики, которые у нее
так трогательно просвечивают сквозь платье, оно раскорячилось и
принялось тужиться, тужиться, а из нее все выходит, выходит.
Вот если посмотреть из ямы вверх, через эту дырищу, как оно
