откуда-то вылез матрос.
- Так, - сказал командир Криволапов, - возьмешь его - и ко
мне в каюту!
Матрос подхватил беспризорника, а командир помчался
дальше, навстречу восходящим лучам восходящей военной славы.
- Стой! - раздалось из потустороннего мира. - Куда!
Грязно-серая дверь дебаркадера открылась, и оттуда вылез
грязно-серый работяга. Мать природа одела его в ватник, сапоги
и кроличью шапку и, прежде чем пихнуть его в спину, подарила
ему вечную щетину, мешки под глаза и жажду.
- Куда, говорю! - схватил он проходящий мимо чайник.
- Товарищ командир! - заверещал матрос. - Я, как вы
сказали, так и сделал! Товарищ командир!
Командир Криволапов медленно повернулся спиной к
серебристым лучам восходящей военной славы; на лбу его
обозначились ребра жесткости, и лицо начало отчаянно принимать
командирское решение.
- Ах, енто ты, значить? - прогундосил работяга... Опустим
занавес над этой душераздирающей картиной; занавес темный, с
кистями, как цыганская шаль. Пусть наступит ночь и все затопит.
Не будем рассказывать, как работяга, держа одной рукой чайник,
а другой - командира за пуговицу, докладывал ему, в
идиоматических выражениях, одну библейскую притчу.
Работяга был огромный-огромный, а командир такой
маленький, мокренький, в шапке с ручкой... За что, природа?
Как становятся идиотами
Шла у нас приемопередача. Не понимаете? Ну, передавали нам
корабль: лодку мы принимали от экипажа Долгушина. Передача была
срочная: мы на этой лодке через неделю в автономку должны были
идти.
И вот, чтоб мы быстренько, без выгибонов приняли корабль,
посадили нас - оба экипажа - на борт и отощали лодку подальше;
встали там па якорь и начали приемопередачу.
Поскольку всем хотелось домой, то приняли мы ее - как и
намечалось, без кривлянья; часа за четыре.
Командир наш очень торопился в базу, чтоб к "ночному
колпаку" успеть. "Ночной колпак" - это литровый поток на ночь:
командир у нас пил только в базе.
Тронулись мы в базу, а нас не пускают - не дает "таможня"
"добро".
В 18 часов добро не дали, и в 20 - не дали, и в 21 - - не
дали: буксиров нет.
В 22 часа командир издергался до того, что решил идти в
базу самостоятельно: без буксиров.
Только мы пошли, как посты наблюдения к связи - эти враги
рода человеческого - начали стучать о нас наверх.
Наверху всполошились и заорали:
- Восемьсот пятьдесят пятый бортовой! Куда вы движетесь?
"Куда, куда"... в дунькину кику, "куда". В базу движемся,
ядрена мама! Командир шипел радистам:
- Молчите! Не отвечайте, потом разберемся! Ну и ладно.
Идем мы сами, идем - и проходим в базу.
А оперативный, затаив дыхание, за нами наблюдает;
интересно ему: как же эти придурки без буксиров швартоваться
будут.
- Ничего, - говорил командир на мостике, - ошвартуемся
как-нибудь...
И начали мы швартоваться "как-нибудь" - на одном
междометии, то есть на одном своем дизеле: парусность у лодки
приличная; дизель молотит, не справляется; лодку сносит;
командир непрерывно курит и наблюдает, как нас несет на
дизелюхи: их там три дизельных лодки с левого борта у пирса
стояло; правая часть пирса голая, а с левой - три дизелюхи
торчат, и нас ветром
на них тащит, а мы упираемся - ножонки растопырили -
ничего не выходит.
На дизелюхах все это уже заметили: повылезали все наверх и
интересуются: когда мы им врежем? Эти дизелюхи через неделю
тоже в автономку собирались. Ужас! Сейчас кокнемся! Сто метров
остается... пятьдесят... двадцать пять... а нас все несет и
несет...
Командир в бабьем предродовом поту руки ломает и
причитает:
- Ну, все... все... все... с командиров снимут... из
партии выкинут... академия накрылась... медным тазом... под суд
отдадут... и в лагерь, пионервожатым... на лесоповал... в
полосатом купальнике...
И тут лодка замирает на месте... зависает... до дизелюх -
метров двенадцать...
- Назад, - бормочет командир в безумье своем, - назад,
давай, милая... давай... по-тихому... давай, родная... ну...
милая, ну... давай...
И лодка почему-то останавливается и сантиметр за
сантиметром каким-то чудом разворачивается, тащится, сначала
вперед, а потом она останавливается, ее сносит и прижимает к
пирсу. Все! Прилипли!
- Фу! - говорит командир, утирая пот. - Фу ты... ну ты,
проклять какая... горло перехватило... мешком ее задави...
Фуууу... Вот так и становятся идиотами... Отпустило... даже не
знаю... Никак не отдышаться... Ну, я вообще... чуть не напустил
под себя... керосину... даааа... Пойду... приму на грудь.
Что-то сердце раззвонилось...
Пошел командир наш и принял на грудь. Одним литровым
глотком.
Пять раз подряд
Северный ветер - аквилон - развернул на шинели сзади
большие срамные губы и ворвался туда. угрожая предстательной
железе. Не ходите в патруль, и у вас будет все в полном порядке
с предстательной железой: она доживет до глубокой старости и
помрет своей собственной смертью.
Лейтенант Сидоров Вова справился с ветром в хвостовой
своей части, вернул полы шинели на место и, обернув ими себе
ноги, продолжил путь во мгле.
Снежинки, твердые, как алмазная крошка, отскакивали от
задубевшего лица и противно скрипели на шее.
Лейтенант Вова шел домой из патруля. Два часа ночи. Его
патрульные, отпущенные ночевать в казарму, уже минут десять
месят снег в нужном направлении, мечтая о вонючей подушке, а
вот Вову ждет постель, супружеское ложе.
Все-таки хорошо стоять в патруле: хоть в два часа ночи, а
жена под боком. Вова улыбнулся поземке и поправил тяжелую
портупею. В ней лежал "пистоль". Она оттянула весь бок уже
сегодня, то ли будет завтра.
Вот именно - завтра. Флотское завтра. Как много оно может
с собой принести, это наше "завтра". Его караулит сомнительный
друг подводника - случай, этот верный пес лентяйки Фортуны.
"Человек - электрохимическая система. Ей нужны пиления
напряжения. Испытав эти падения, человек вырабатывает
устойчивые состояния для своих атомов. Эти состояния он
передаст потомству".
Вот какие мысли пришли к Вове посреди полярной ночи; Вова
с малолетства был философом.
Но философов не любит Фортуна: кому же понравится, если
мешаются под ногами и все время подглядывают.
Лучшие, самые крупные куски напряжений Фортуна бережет для
философов.
Вова вошел в пятиэтажную железобетонную времянку, поднялся
на четвертый этаж и, осторожно открыв дверь, вдохнул сразу
двести пятьдесят органических составляющих, которые принято
считать "теплом домашнего очага".
Стараясь не загреметь, он зажег свет в микроскопической
передней и, не раздеваясь, вошел в комнатку, чтоб обнаружить и
поцеловать теплую жену.
Глаза вскоре привыкли к темноте, но на вожделенной подушке
они увидели сразу две головы. Женщины тоже не любят философов.
Философов никто не любит. Разглагольствования хороши только в
начале той затяжной драки, которую называют супружеством.
Вова остолбенел. Рухни сейчас пятиэтажное бунгало, он и не
заметил бы: внутренний грохот оглушил Вову; упали высокие мечты
- пять тонн хрусталя с высоты километра.
Вова чисто машинально, слепыми движениями вынул свой
верный "пистоль" и, как говорили в древности, "сильно посыпал
пороху на полку".
Он поймал в прорезь прицела подушку, зажмурился и нажал на
курок. Оглохший заранее Вова ничего не услышал; "пистоль" пулял
и пулял, как во сне, в скачущую, издыхающую, издающую ржанье
кровать... А потом Вова тихо вышел и пошел... в никуда...
В комендатуре, под стеклом, вместе с настольной лампой,
физиономией наружу сидел старый капитан, дежурный по гарнизону.
Военная физиономия всегда решалась в широком ракурсе: от
некоторой неподвижной опрокинутости или свежайшей отшлепанности
до суровой решительности лба в полпальца величиной.
У дежурного капитана все было в порядке со лбом:
надбровные дуги образовывали такие надолбы, что не страшна
никакая лобовая атака.
Капитан впадал в коматозное состояние, обычное для
дежурной службы и для двух часов ночи.
Чтоб голова при падении не раздробила стол, он подложил
под нее стопку засаленных дежурных журналов; устроившись
сверху, он засопел, разметав по обложкам влажные губы и оставив
бодрствовать лишь одну сторожевую точку в спинном мозгу.
Через двадцать минут точка затеребила остальной организм:
кто то вошел и сел. Капитан, видимо, почувствовал спиной
инфракрасное излучение, потому что он моментально поднял голову
и открыл глаза. Через тридцать секунд он проснулся, а еще через
двадцать к нему вернулось сознание: перед ним сидел Вова, а
перед Вовой лежал "пистоль".
- Я убил человека... и даже двух человек... вдребезги, -
сказал Вова, простой как правда, и кивнул на "пистоль".
- Чтооо?!! - капитан взвился вверх и влет ткнул
увязавшийся за ним табурет.
Через секунду он уже рысью исступленно бежал по адресу:
дом 55, квартира 90 - и на бегу рисовал себе одну картину за
другой. И что самое трагичное, хреновое, - что все это на его
дежурстве, черт!
От расстройства капитан птичкой взлетел на четвертый.
Дверь была открыта. Капитан осторожно вошел: не наступить
бы на трупы.
В комнате стоял запах расстрелянного унитаза, целой стаей
летали меркаптаны* и, летая, поражали обоняние, зрение и
воображение.
От волнения капитан не зажег свет и шарил впотьмах. В
комнате царил беспорядок. В подушке (наощупь) сидело пять пуль.
Трупы исчезли. Посреди комнаты, вытянувшись, лежали две
огромные лужи. Они тянулись от кровати до порога и были
затоптаны босыми ногами. Кровь!
Капитан опустился на четвереньки, торопливо макнул палец в
лужу и осторожно поднес его к лицу: это была не кровь;
меркаптаны взлетали именно отсюда.
Счастливый капитан легко засмеялся, как в чирикающем
детстве, поднялся на ноги и вытер палец об обои. Вова
промахнулся. Пять раз подряд...
Командующий, когда ему обо всем доложили, сначала испытал
сильнейший удар под дых, потом, придя в себя, он тут же объявил
Вове десять суток ареста с содержанием на гарнизонной
гауптвахте. Чуть позже командующий подумал, и, успокоившись, он
приказал каждый день водить Вову на стрельбище, чтоб научился
стрелять.
Вот такое у нас "флотское завтра". Кто же на истинном
флоте в нем уверен? Разве что тот сосущий вкусную грудь
лентяйки Фортуны. Но на флоте ли он? И из нашей ли он
песочницы?..
----------* Меркаптаны - химические соединения, которые
сообщают фекалиям их неповторимый запах.
СТАС
Стас меня утомил. Всю плешь проел, пока шли. Есть три
темы, которые будут волновать старых каптри, пока существует
подводный флот: сволочи-начальники и личное здоровье, перевод и
демобилизация. Причем все темы плавно перетекают одна в другую,
пока дело по дойдет до демобилизации, и дальше - сплошные
розовые слюни.
- Если я опять пролечу с переводом, как фанера над
Парижем, тогда рапорт и дембель, - слышится у уха Стас.
Ходит он шаркающей походкой, и голос у него
гнусный-прегнусный; прикосновение тех звуков; которые он
Издает, для окружающих барабанных перепонок
губительно. Его как-то заслали читать лекции по
гражданской обороне директорам заводов. В первом же перерыве
директора собрались в кучу, выбрали старшего, я тот, рыдая в
голос, помчался и добился у начальства, чтоб Стаса убрали.
