правительственной заимкой "поля" про исходила и частная. И та и другая,
изучив свойства врага и средства борьбы с ним, шли смело вперед; и та и
другая Держались рек и пользовались лесными пространствами для обороны дорог
и жилищ: тем чаше должны были встречаться и влиять друг на друга оба
колонизаторских движения. И действительно, правительство часто настигало
поселенцев на их "юртах", оно налагало свою руку на частнозаимочные земли,
оставляло их в пользовании владельцев уже на поместном праве и привлекало
население вновь занятых мест к официальному участию в обороне границы. Оно в
данном случае опиралось на ранее сложившуюся здесь хозяйственную
деятельность и пользовалось уже существовавшими здесь общественными силами.
Но, в свою очередь, вновь занимаемая правительством позиция становилась
базисом дальнейшего народного движения в "поле": от новых крепостей шли
далее новые заимки. Подобным взаимодействием всего лучше можно объяснить тот
изумительно быстрый успех в движении на юг московского правительства, с
которым мы ознакомились на предшествующих страницах. Остерегаясь общего
врага, обе силы, и общество и правительство, в то же время как бы наперерыв
идут ему навстречу и взаимной поддержкой умножают свои силы и энергию.
Знакомясь с делом быстрой и систематической заимки "дикого поля", мы
удивляемся тому, что и это широкое предприятие организовалось и выполнялось
в те годы, когда, по привычным представлениям, в Москве существовал лишь
террор "умалишенного тирана".
Оценка Грозного. Таков краткий обзор фактов деятельности Грозного. Эти
факты не всегда нам известны точно;
не всегда ясна в них личная роль и личное значение самого Грозного. Мы
не можем определить ни черт его характера, ни его правительственных
способностей с той ясностью и положительностью, какой требует научное
знание. Отсюда -- ученая разноголосица в оценке Грозного. Старые историки
здесь были в полной зависимости от разноречивых источников. Кн. Щербатов
сознается в этом, говоря, что Грозный представляется ему "в столь разных
видах", что "часто не единым человеком является". Карамзин разноречие
источников относит к двойственности самого Грозного и думает, что Грозный
пережил глубокий внутренний перелом и падение. "Характер Иоанна, героя
добродетели в юности, неистового кровопийцы в летах мужества и старости,
есть для ума загадка", -- говорит он. Позже было выяснено пристрастие
отзывов о Грозном, как шедших с его стороны, от официальной московской
письменности, так и враждебных ему, своих и иноземных. Историки пытались,
учтя это одностороннее пристрастие современников, освободиться от него и
дать свое освещение личности Грозного. Одни стремились к психологической
характеристике Ивана. Они рисовали его или с чертами идеализации, как
передовую непонятую веком личность (Кавелин), или как человека малоумного
(Костомаров) и даже помешанного (М. Ковалевский). Более тонкие
характеристики были даны Ю. Самариным, подчеркнувшим несоответствие
умственных сил Грозного с слабостью его воли, и И. Н. Ждановым, который
считал Грозного умным и талантливым, но "неудавшимся" и потому болезненно
раздраженным человеком. Все такого рода характеристики, даже тогда, когда
они остроумны, красивы и вероподобны, все-таки произвольны:
личный характер Грозного остается загадкой. Тверже стоят те отзывы о
Грозном, которые имеют в виду определить его политические способности и
понять его государственное значение. После оценки, данной Грозному
Соловьевым, Бестужевым-Рюминым и др., ясно, что мы имеем дело с крупным
дельцом, понимавшим политическую обстановку и способным на широкую
постановку правительственных задач. Одинаково и тогда, когда с "избранной
радой" Грозный вел свои первые войны и реформы, и тогда, когда позднее, без
"рады", он совершал свой государственный переворот в опричнине, брал Ливонию
и Полоцк и колонизовал "дикое поле", -- он выступает перед нами с широкой
программой и значительной энергией. Сам ли он ведет свое правительство или
только умеет выбрать вожаков, -- все равно: это правительство всегда
обладает необходимыми политическими качествами, хотя не всегда имеет успех и
удачу. Недаром шведский король Иоанн, в противоположность Грозному, называл
его преемника московским словом "durak", отмечая, что со смертью Грозного в
Москве не стало умного и сильного государя.
Московское государство перед смутой
Политическое противоречие в московской жизни XVI века
Обратимся теперь к характеристике тех основных явлений московской
государственной и общественной жизни, которыми определилось содержание
труднейшего кризиса, пережитого Московским государством на рубеже XVI и XVII
столетий.
В основании московского государственного и общественного порядка
заложены были два внутренних противоречия, которые чем дальше, тем больше
давали себя чувствовать московским людям. Первое из этих противоречий можно
назвать политическим и определить словами В. О. Ключевского: "Это
противоречие состояло в том, что московский государь, которого ход истории
привел к демократическому полновластию, должен был действовать посредством
очень аристократической администрации". Такой порядок вещей привел к
открытому столкновению московской власти с родовитым боярством во второй
половине XVI в. Второе противоречие было социальным и состояло в том, что
под давлением военных нужд, вызванных необходимостью лучшего устройства
государственной обороны, интересы промышленного и земледельческого класса,
труд которого служил основанием народного хозяйства, систематически
приносились в жертву интересам служилых землевладельцев, не участвовавших
непосредственно в производительной деятельности страны. Последствием такого
порядка вещей было недовольство тяглой массы и стремление ее к выходу с
"тяглых жеребьев" на черных и частновладельческих землях, а этот выход, в
свою очередь, вызвал ряд других осложнений общественной жизни. Оба
противоречия в своем развитии во вторую половину XVI в. создали
государственный кризис, последним выражением которого и было так называемое
смутное время. Нельзя, по нашему разумению, приступить к изложению этого
времени, не ознакомясь с условиями, его создавшими, и не сделав хотя
краткого отступления об эпохе сложения московского государственного и
общественного строя.
В понятие власти московского государя входили два признака, одинаково
существенных и характерных для нее. Во-первых, власть московского государя
имела патримониальный характер. Происходя из удельной старины, она была
прямой преемницей вотчинных прав и понятий, отличавших власть московских
князей XIV--XV вв. Как в старое время, всякий удел был наследственной
собственностью, вотчиной своего "государя", удельного князя, так и все
Московское государство, ставшее на месте старых уделов, признавалось
"вотчиной" царя и великого князя. С Московского государства это понятие
вотчины переносилось даже на всю Русскую землю, на те ее части, которыми
московские государи не владели, но надеялись владеть. "Не то одно наша
вотчина, -- говорили московские князья литовским, -- кои городы и волости
ныне за нами, а вся русская земля... из старины от наших прародителей наша
вотчина". Вся полнота владельческих прав князя на наследованный удел была
усвоена московскими государями и распространена на все государство. На почве
этой удельной преемственности и выросли те понятия и привычки, которые
Грозный выражал словами: "Жаловати есмы своих холопей вольны, а и казнити
вольны же есмы". И сам Грозный считал себя собственником своей земли, и люди
его времени смотрели на государство, как на "дом" или хозяйство государя.
Любопытно, что один из самых впечатлительных и непосредственных, несмотря на
вычурность слога, писателей конца XVI и начала XVII в., Иван Тимофеев,
обсуждая последствия прекращения московской династии, всегда прибегал к
сравнению государства с "домом сильножителя": очевидно, такая аналогия жила
в умах той эпохи. Во-вторых, власть московского государя отличалась
национальным характером. Московские великие князья, распространяя свои
удельные владения и став сильнейшими среди севернорусских владетелей, были
призваны историей к деятельности высшего порядка, чем их прославленное
удельное "скопидомство". Им, как наиболее сильным и влиятельным, пришлось
взять на себя задачу народного освобождения от татар. Рано стали они копить
силы для борьбы с татарами и гадать о том, когда "Бог переменит Орду". Во
второй половине XIV в. борьба с Ордой началась, и на Куликовом поле
московский князь впервые выступил борцом не только за свой удельный интерес,
но и за общее народное дело. С той поры значение московских великих князей
стало изменяться: народное чувство превратило их из удельных владетелей в
народных вождей, и уже Дмитрий Донской заслужил от книжников эпитет "царя
русского". Приобретение Москвой новых земель перестало быть простым
собиранием "примыслов" и приобрело характер объединения великорусских земель
под единой национальной властью. Трудно решить, что шло впереди:
политическая ли прозорливость московского владетельного рода или же
самосознание народных масс; но только во второй половине XV в. национальное
государство уже сложилось и вело сознательную политику; ко времени же
Грозного готовы были и все те политические теории, которые провозгласили
Москву "новым Израилем", а московского государя -- "царем православия". Обе
указанные черты -- вотчинное происхождение и национальный характер -- самым
решительным образом повлияли на положение царской власти в XVI в. Если
государь был вотчинником своего царства, то оно ему принадлежало, как
собственность, со всей безусловностью владельческих прав. Это и выражал
Грозный, говоря, что он "родителей своих благословением свое взял, а не
чужое восхитил". Если власть государя опиралась на сознание народной массы,
которая видела в царе и великом князе всея Руси выразителя народного
единства и символ национальной независимости, то очевиден демократический
склад этой власти и очевидна ее независимость от каких бы то ни было частных
авторитетов и сил в стране. Таким образом, московская власть была властью
абсолютной и демократической.
Рядом же с этой властью в XV--XVI вв. во главе административного и
социального московского порядка находилось московское боярство, история
которого с таким интересом и успехом изучалась в последние десятилетия.
Однако это изучение не привело еще исследователей к единомыслию. Не все
одинаково смотрят на положение боярства в XVI в. Одним оно представляется
слабой политически средой, которая вне служебных отношений не имела ни
внешнего устройства, ни внутреннего согласия, ни влияния на массы и, стало
быть, не могла выступить на борьбу с властью за какой-либо сословный
интерес. С этой точки зрения гонение Грозного на бояр объясняется
проявлением ничем не оправдываемого тиранства. Другим наблюдателям,
напротив, боярство представляется как олигархический организованный в партии
круг знатнейших фамилий, которые стремятся к господству в государстве и
готовы на явную и тайную борьбу за влияние и власть. Такая точка зрения
освещает политику Грозного относительно бояр совершенно иначе. Грозный
только оборонялся от направленных на него козней, "за себя стал", по его
