бросился в воду: торопился добраться до ледяного поля,
растянувшегося на километры. Тогда он еще мог бы спастись
быстрым бегом. В воде медведю трудно удирать: плавает он тише,
чем бегает, а жир мешает долго держаться под водой.
Но две белые шлюпки с разных сторон, обойдя льдину, уже
мчались за ним. Медведь оборачивался, ревел сердито, нырял.
Когда медведь нырял -- увы, неглубоко,-- он был красивого
зеленого цвета. Раздался выстрел...
Через час медвежьи окорока висели, привязанные к вантам.
Шкура на веревке полоскалась за бортом. Повар жарил медвежье
мясо.
Мимо плыли розоватые льдины с зелеными тенями. На льдинах
встречались кровавые пятна -- тут медведь позавтракал.
Встречались убитые, но несъеденные нерпы, оставленные про
запас. Мы вторглись в медвежьи владения, нарушив их покой.
Потом встречи с медведями стали чаще и сделались
обыденными. На борт взяли трех маленьких медвежат. Убили
медведицу. На льдине снимали шкуру, а два медвежонка не
уходили, ревели и плавали около. Их поймали петлями и на воде
втиснули в ящики. Ящики деревянные, обиты внутри железом.
Подняли ящики на борт, сняли петли с медвежат, окатили их
водой. "Пассажиры" очухались, им дали воды, угостили сахаром.
Медвежата сразу полюбили сахар. Через несколько дней они
освоились с заключением. Их можно было гладить. Медвежата и
сами ласкались -- лизали руки и, высовывая из ящика морду,
смешно оглядывали подходящих.
Так с воды достали еще одного маленького медведя и одного
подростка. Для подростка заготовленные ящики были малы.
Торопясь, сколотили ящик и не обили его железом. Когда подняли
на борт, медведь показал себя! Окатили его водой, освободили от
петли. Он замотал головой, взревел дико, заметался в ящике,
схватил пастью доску толщиной в два пальца и смял ее, как
бумажную.
Весело было! Кто куда рассыпался: кто на мостик капитана,
кто на ванты вскарабкался повыше, но в каюту никто не ушел. Не
шутка -- рукопашная с медведем, и ружья под рукой не оказалось,
но интересно, и "шкуру" надо не упустить.
Маленькие медвежата рев подняли в три глотки. Из-за их
рева разговаривать стало трудно. Хорошо если бы медведь,
вырвавшись, кинулся за борт,-- на воде его можно было бы опять
взять. А если бы, разозленный, он бросился на людей, то трудно
сказать, чем бы дело кончилось. Догадался механик -- сунул в
ящик железный толстый прут. Медведь занялся прутом: грыз его,
мял лапами и отчаянно урчал. А тем временем сколотили новый
ящик, обили железом и привязали к первому -- дверь в дверь.
Разом открыли -- подняли двери ящиков. Медведь приостановился
настороженно. В новый ящик сунули мясо. Рванулся медведь за
мясом его и заперли в крепком ящике. ;"
Поймали моржонка живого. Убили моржа-самку, на отмели
снимали шкуру. Моржонок все плавал и рвался к матери. Затащили
шлюпку на отмель, уложили в нее снятую шкуру, а шлюпку на бок
опрокинули. Моржонок забрался в шлюпку, прижался к шкуре и
успокоился. Так его и привезли на пароход.
ГАРПУНЕР
Старик гарпунер промахнулся. Молодежь посмеивалась, а
старик, если бы водка была, напился бы пьяным, а трезвый только
отругивался. Он и сам был раздосадован промахом. Пришел ко мне
в каюту.
-- Эх, Григорьевич! Мне бы крови стакан выпить для
поправления глаза, я показал бы им, как я бью. Пулю в пулю
лепить буду!
Остановились у берега, убили оленя. Прибежал ко мне
старик.
-- Попроси капитана, пусть меня пошлет шкуру снимать.
Молодые испортят, изрежут.
Капитан согласился. Я -- не охотник и не очень стремился
смотреть, как снимают шкуру. Так хорошо почувствовать под
ногами твердую землю после долгого плавания на воде!
Встретилась громадная глыба заледеневшего снега, одним краем
держалась у крутого склона горы. Под глыбой можно было встать
во весь рост. Только холодно, и редкие капли падали. Я пошел
под льдиной. Сыро, холодно, даже как-то могильно. Прошел. Меня
ждали спутники: они не успели остановить меня, боялись
окрикнуть и ждали, затаив дыхание. Едва я показался у края,
меня подхватили ласковые руки. -- Как ты жив остался! Счастье,
что не крикнул.
Я оглянулся. Льдина так надежно держится, гулко падают
успокаивающие капли.
Один из спутников выстрелил. От сотрясения воздуха льдина
дрогнула и осела. Урок хороший! Я больше не проходил под такими
висящими льдинами.
Пришли к месту охоты. Шкура с оленя снята. Старик гарпунер
сидит довольнехонек. Выпил две кружки горячей крови: усы,
борода -- все в крови. -- Вот теперь не дам промаху!
Поставили мишень -- какую-то щепку. Старик стрелял пуля в
пулю. Что это -- самовнушение или, действи тельно, горячая
кровь оленя помогла?
Вскоре после этого был случай, когда с нашей шлюпки и
шлюпки с норвежского судна одновременно бросили гарпуны в
моржа. Как доказать, чей гарпун попал первым?
Старик гарпунер по душевному складу был добродушнейшим
существом. Но его взлохмаченная голова, большая с проседью
борода, громкий голос и уменье дико таращить глаза производили
устрашающее впечатление. Недаром дали ему прозвище -- Черт.
Черт вскочил, вытаращил глаза да как заорет на норвежцев,
бросая разом и русские и норвежские ругательства... Норвежцы
отступились.
И было из-за чего шуметь: зверина был больше чем в тонну
весом.
во ЛЬДАХ
Ехал я с экспедицией по установке радиосвязи на Югорском
Шаре, Вайгаче и Маре-Сале.
Пароход не был приспособлен к плаванию во льдах -простой
полугрузовик. Ехали "на авось". На этот раз "авось" вывезло. Но
были близки к гибели.
За Колгуевым нас встретили льды. Мимо плыли льдины
причудливых форм. Сначала как цветы -- большие, белые.
Зеленеющие подводные части льдин усиливали сходство с
растениями. Лед все прибывал и, словно стадо, стал обступать
кругом.
Замедлили ход, но двигались. Думали, авось выйдем из
полосы льдов. Но натолкнулись на ледяные поля длиною в
километры. Мы счастливо попали в озеро среди льдов. Если бы лед
сдвинулся, пароход раздавило бы. Опасность была велика. А
кругом так светло, так нарядно среди белых синеющих льдов с
зелеными озерками пресной воды на них, что об опасности не
думалось. Со льдин добавили запасы воды.
Часть спутников (не северяне) все же напугалась и пыталась
добраться до берега. Взяли лодку, всякого груза (провизии,
дров, ружье и т.д.) набрали свыше сил и потащились. Через
несколько дней пришли обратно -- измученные, чуть живые от
усталости.
Прошло 28 дней. Зашуршали льды, двинулись... Мы были
свободны.
Много разных льдин встречалось, иногда -- источенные
водой, как кружевные. Красивые льдины!
А раз океан рассказал жуткую повесть. У берега
остановилась льдина, на ней что-то темнело. Я подошел ближе
посмотреть, что это. В льдину вмерз руль.
Льдина давняя, руль вмерз довольно глубоко. Где судно?
Спасся ли кто-нибудь из бывших на нем?.. Кругом тихо,
золотисто-радужный свет наполнял все. А на берегу, близко к
воде, ко льдам, цветут ромашки с ярко-оранжевыми серединами и
крупные незабудки -- голубые и розовые.
БЕСПОКОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК вз прошлого города Архангельска
В восьмидесятых-девяностых годах прошлого века весь город
знал Куликовского Александра Павловича. Рабочий в колбасной,
Куликовский причинял много хлопот начальствующим лицам. При
видимой благонадежности Куликовский был бунтарем...
Семья у Александра Павловича была большая, ребят --
десять. Жили голодно.
Восстанавливая в памяти Куликовского и его "дела", я
обратился к людям старше меня годами. Спросил у Марьи
Яковлевны, помнит ли Куликовского.
-- Как не помнить! И было тоне сколь давно. Будто вчера
или позавчера (Марье Яковлевне за восемьдесят, и восьмидесятые
и девяностые годы для нее -- недавнее вчера).--Трезвый
Александр Павлович,--продолжала рассказ Марья Яковлевна,-- шел
всегда прямо. В костях широк. Когда здоровался, волосами весело
встряхивал. Волосы темные, курчавились. Росту был
обыкновенного, значит, среднего. Ходил в шляпе, только в
большие морозы надевал шапку. Ему в провинность ставили и шляпу
-- "Будто господин какой!" Не могли подобрать закона для
запрета шляпы. Народ Куликовского уважал, а что пил -- то ему
не очень в вину ставили: он и пьяный с пониманием вел себя.
Тогдашние начальники всячески донимали Александра
Павловича. Каждый из них знал свои дела и боялся, что узнает
про то Александр Павлович и в каком-нибудь виде на свет
выставит. Даже архиерей говаривал:
-- У него, у Куликовского, и почтение-то какое-то
непочтительное, и указать не на что, и сказать нечего. Меня он
не затрагивает, а оглядываюсь на него с опаской и себя
проверяю.
Из дел или проделок Куликовского особенно прошумела
история с царской телеграммой.
В 1888 году пришло известие о крушении царского поезда и о
спасений царской семьи. Спасение объявили "чудесным проявлением
вышней заботы о царской семье". Куликовский только что получил
свою зарплату и решил опередить господина губернатора и других
начальствующих особ. Написал телеграмму царю, царице и всему
царскому семейству. Про себя решил Александр Павлович: "Бьют
крепким словом, можно попробовать почтительным что-либо
выколотить. Эх, была не была!"
И на все полученные деньги послал хорошо сплетенную
телеграмму. Расчет оправдался. Пришел ответ. Весь город
облетела весть:
-- Куликовскому телеграмма от царицы! От самой царицы! И
адрес полностью проставлен, и имя, и отчество, и фамилия. И
подписано: "Мария!"
Содержание телеграммы все время менялось, всяк по-своему
говорил. Одновременно в Архангельске был получен запрос -- кто
такой господин Куликовский! В каких чинах, каких капиталах,
какое место занимает эта предостойная особа? Проявляется ли в
должной мере заботливость к господину Куликовскому?
На улице, где проживал Куликовский, сейчас же навели
порядок: починили мостки для пешеходов, у ворот Дома поставили
столб с фонарем -- один на всю улицу. На окраинных улицах из
ламп в фонарях часто выливали керосин. Из "фонаря Куликовского"
керосин не брали, это была особая дань уважения. Телеграмму
доставили только на другое утро. По двору прошагал франтоватый
околоточный. Он не стал стучать в дверь -- звонка не было,--
толкнул ее и в темных сенях стукнулся лбом о притолоку. Надо
было пятак приложить, чтобы шишка на лбу была меньше, да не до
того -- мешала телеграмма, надо ее скорее сдать. Околоточный
чиркнул спичкой, огляделся -- нет ли умысла? Нет, постройка
такая или дом осел. Если бы не царская телеграмма, околоточный
сумел бы и виновного сыскать, и с виновного взыскать.
Не хотелось околоточному наклонять голову, и он решил
присесть, входя. Вошел. Выпрямился. Прокричал: -- Александр
Куликовский! Тебе телеграмма от царицы, получай, расписку дай
-- и на чай!
Куликовский вскочил, оглянулся. Околоточный оторопел:
самое большое начальство не могло быть таким грозным.
Околоточный пролепетал:
-- Что ты медвежьим солнышком смотришь? Если нет чем за
доставку заплатить, потом отдашь, я получить не забуду.
Куликовский ногой топнул и так закричал, что во всем
домишке отдалось. На улице было слышно:
-- Да как ты посмел прийти с высочайшей грамотой?! Ведь
это не простая телеграмма, это вы-со-чай-шая грамота! От ее
им-пе-ра-тор-ско-го ве-ли-чес-тва! Должен самый старший по чину
