Степан Писахов.
Я весь отдался северу
ОЧЕРКИ
Странички из дневника
Яркий звонкий юг мне кажется праздником шумным -- ярмаркой
с плясками, выкриками -- звонкий праздник! Север (Арктика) --
строгий, светлый огромнейший кафедрал. Простор напоен стройным
песнопением. Свет полный, без теней. Мир только что создан. Для
меня Арктика -- утро Земли. Жизнь на Земле только что
начинается. Там теряется мысль о благах обычных, так
загораживающих наше мышление. Если в Арктике быть одному и
далеко от жилья -- хорошо слушать святую тишину. Незакатное
солнце наполняет светом радости.
Север своей красотой венчает земной шар... Для знакомства
с югом дважды был в Египте (1905-- 19@? гг.), был в Греции, в
Италии, был в Самарканде. Хотел побывать в Индии, Китае, но
солнце слишком жгло.
2зг"
На Севере лучи солнца более косые, спектр лучей более
многогранен. В летние солнечные ночи солйце не просто светит,
солнце поет! В зимнюю пору Север богат серебристыми жемчужными
тонами.
В Риме меня просили научить серебристым тонам. Я ответил:
"Это дает Север..."
В своих картинах я весь отдался Северу. Я здесь родился и
вырос. Пока не был на юге, я вместе со всеми твердил о "сером
севере", о "солнечном юге" и другую такую же чепуху. В 1905
году попал на юг. Проехал до Египта. По пути останавливался в
Константинополе, Бейруте. С этюдником бродил по Палестине. Был
в Италии, в Греции. Но, вероятно, это не то, что меня могло
увлечь.
Красиво на юге, но я его не чувствовал, смотрел, как на
декорации. Как на что-то ненастоящее. Через три месяца стал
скучать, а через пять месяцев я был болен ужасной болезнью --
тоской по родине.
Из Каира я торопился домой -- к солнцу, к светлым летним
ночам. Увидел березки, родные сосны. Я понял, что для меня
тоненькая березка, сосна, искривленная бурями, ближе, дороже и
во много раз красивее всех садов юга...
НА НОВОЙ ЗЕМЛЕ . Из записок художника
Первый раз я ехал на Новую Землю в 1905 году на пароходе
"Великий князь Владимир". В первом классе было только два
пассажира -- правитель канцелярии губернатора и я. Это
единственная поездка на Новую Землю, когда на пароходе были
свободные места. Вышлщь-на Каяин Нос. Буря будто ждала нас.
Тишина тые на мохнатых стебельках, встречались и на мысе
Желания
Выгрузка и погрузка шли своим чередом. Губернаторский
чиновник, весь перепачканный, вылез из-под дома. -- Что вы там
делали?
-- Идолов искал. Обещал архиерею привезти. Не могу найти,
а есть, знаю, что есть...
Идолы были. Мне их показали -- замазанных салом,
закопченных.
-- Где вы их прятали? Чиновник все перерыл, всюду лазил.
-- Под собакой со щенятами. Собака чиновников-начальников
не подпустит,-- отвечали мне ненцы.
Третья остановка -- Маточкин Шар. Горы Три Брата закрыты
тяжелыми снежными тучами. Пила-гора стояла свободная. Белая
полоска, как тропинка, шла по уступам хребта горы. По этой
тропе легко подняться до вершины. На полдороге была небольшая
туча, -- прошел как через холодный туман. Низко идущие тучи
местами закрывали землю и море.
Бывая на юге, я нередко слышал восклицания: "Ах, как
красиво!" Красота Новой Земли иная. Сады на берегах
Средиземного моря, ботанический сад в Каире -- это казалось
звучным, нарядным, как карусель пестрая с шарманкой.
Об Арктике кто-то хорошо сказал: -- Кто побывал в Арктике,
тот становится подобен стрелке компаса -- всегда поворачивается
к Северу.
Белого моря оказалась затишьем. За Каниным Носом море
сделало "заготовку" и рвануло ветром, ревом. Пароход кидался,
пытался опрокинуться.
В те годы были три становища, куда заходил пароход:
Белушья Губа, Малые Кармакулы и Маточкин Шар. Были промысловые
избушки в разных местах и на Карской стороне. Пришлось видеть
избушки-вежи. Часто это было подобие шалаша из леса-плавника и
старых оленьих шкур. В такую избушку забирались только спать
или переждать непогодь.
Белушья Губа.
С берега послышалась ружейная стрельба и ударила пушка.
Это приветствовали наш пароход.
По берегу носились собаки, подбегали к воде, входили на
шаг-два в воду и лаяли разноголосно, звонко. Собаки, приехавшие
из Архангельска, отвечали лаем с взвизги-ванием...
"Владимир" отгремел якорем, прогудел свистком и стоял в
тихой бухте. С берега торопились гости...
Спокойные линии невысоких гор, редкие пятна снега.
Несколько серых домиков, чумы. У самого берега склад.
Захотелось идти по этой земле и послушать тишину...
В Белушьей Губе я впервые увидел ползучие деревья. Ива в
местах, защищенных от холодного ветра, подымает ветки. Ствол
ивы плотно прижат к земле.
Я видел много цветов -- ярких, пахучих. Их век короток,
как коротко и лето за Полярным кругом. Но цветы успевают
вырасти, расцвесть, дать семена.
На Карской стороне льды надвинулись на берег, а на берегу,
почти рядом со льдами, крупные белые ромашки с оранжевыми
серединами. Полярные маки, бледно-жел-
На лето в 1905 году я остался в Кармакулах. Промышленники
ушли на промысел. В становище остались старики да ребята.
Первой гостьей ко мне пришла старуха Маланья. В нарядной
панице из белых камусов, расцвеченной полосками цветного сукна,
Маланья села на пол у самой двери. -- Здравствуй, художник!
-- Здравствуй, Маланья! Проходи, сядь к столу. Маланья,
медленно раскачиваясь, затянула что-то мало похожее на песню.
-- Аа... ааа.ё аа...
-- Маланья, тебе нездоровится? У тебя живот болит? -- Что
ты! Я здорова. Я пою. -- Пой, пой, я послушаю. -- А ты что не
спросил, что я пою? - Скажи, пожалуйста, Маланья, о чем ты
поешь? -- Я, Маланья, к художнику в гости пришла. Художник мне
чарку нальет. Я выпью, мне весело станет... -- У меня другая
песня есть,-- отвечаю я гостье. -- Какая у тебя песня? Подражая
пенью Маланьи, я запел: -- Ко мне Маланья в гости пришла. У
меня самовар кипит. Я заварю чай, буду гостью чаем угощать. Чай
с сахаром, с вареньем, с сухарями, с конфетами, а водки у меня
нет... -- Худа у тебя песня.
Обиженная гостья перевалилась через порог и колыхаясь,
пошла домой. На мой зов не отозвалась.
Пришел старик Прокопий, муж Маланьи. От чаю отказался.
Долго сидел молча, ждал от меня другого угощенья. Не вытерпел
-- заговорил: -- Ты что не наливаешь-то? -- У меня водки нет.
-- Ну как так нет? У нас таких людей не бывало, приезжих.
С Большой Земли с водкой приезжают. Налей, я что хоть дам. Все
нутро в огне. -- Понимаю, да нет у меня водки. -- Налей стакан.
Я тебе песца дам. Шкуру медведя дам, гольцов дам, денег дам.
Старик достал золотую монету, протягивает мне. -- Возьми,
только налей стакан. -- Нет у меня водки. Сам не пью и не взял
с собой. Обиделся старик, поднялся и ушел не прощаясь. Дня
через три я пришел к старикам. Мне хотелось побывать на птичьем
базаре.
Прокопий уже поправился после похмелья. Лечился кислой
капустой. Посмотрел хитро и спросил: -- А ты что заплатишь?
Все, что у меня было, мало могло соблазнить старика. Были
у меня деньги -- пять серебряных рублей. Я не собирался
что-либо покупать на Новой Земле. Решил отдать три рубля. Два
останутся на питание в дороге до Архангельска.
Достал три рубля, протянул Прокопию. -- Вот возьми деньги
и свези меня. Взял старик монеты, положил в рот, причмокнул и
вынул. -- Не сладко. Положил монеты на колено. -- Не тепло.
Прокопий сел на три серебряных рубля, поуминался на стуле.
-- Не мягко. На что мне они? Возьми себе. А на птичий
базар я и так свезу.
Явилась мысль -- если бы серебряных рублей у меня было
много, очень много, я был бы только сторожем: ни сесть, ни
съесть, ни одеться, ни укрыться.
Через два года я второй раз приехал на Новую Землю. Старик
Прокопий, здороваясь, погладил меня по лицу. В этом была
большая ласка, выражение большой радости,-- во мне не было
протеста. Старик говорил:
-- Не только сердце обрадовалось, глазам весело, что ты
приехал.
Мне подарили тобоки (полупимы),--их приготовили, чтобы
послать мне в Архангельск. -- За что подарок мне? И за что так
встречаете? -- За то, что ты не винопродавец...
На птичий базар я попал. Для этого не понадобилось ни
денег, ни водки. Непуганые птицы не понимали опасности,
спокойно сидели на гнездах. Я протянул руку. Гагарка не
улетела, она прижалась к руке.
Я не охотник. Успехи моих спутников, бивших птиц на корм
собакам, меня не радовали.
На одном птичьем базаре я видел полярную сову. Сова
медленно рвала гагарку. Остальные спокойно сидели на гнездах:
их много, и опасность быть съеденными не очень велика.
Много раз пришлось побывать на Новой Земле с 1905 года до
1945 года. На птичий базар больше не ездил. Если бы можно было
побыть на острове среди птиц без охотни ков, без сборщиков яиц!
травы Цветы и травы засветились, как самоцветы. Свет над
ними переливался широкими розовыми радугами И тишина казалась
светящейся, как все кругом.
На крутом берегу над морем сидел молодой ненец и что-то
пел. Ненец слышал, что я подхожу, но не обернулся, не перестал
петь. Он мне доверял. Я сел рядом. Море перед нами золотилось
переливчато.
Песня ненца не мешала тишине, казалось -- свет и в песне.
Я долго слушал и спросил: -- Скажи, о чем ты поешь? - Так,
пою о том, что вижу. -- Скажи мне русскими словами, о чем
поешь! -- Ладно, скажу, слушай.
Ненец запел русскими словами. Его пенье не мешало светлой
тишине. Ненец пел:
Вышел я ночью на гору Смотрю на солнце и на море. А солнце
смотрит на море и на меня И хорошо нам втроем' Солнцу, морю и
мне.
Солнце заметно поднялось над морем - новый день.
Я тихо поднялся. Ненец пел по-своему, Когда я ушел далеко,
и ненец не мог меня повторил его песню:
Хорошо нам втроем' Солнцу, морю и мне!
- начинался
по-ненецки. слышать, я
В полночь солнце было близко к воде. Солнечные лучи
пробежали по самой земле, пронизали стебельки цветов и
Под горой у берега припай льда. С припая выполоскал белье.
Вода чистая, прозрачная, на дне видны все камешки. Рейкой
смерил глубину - глубина подходящая, немного не до плеч. Снял
шубу, стоя на шубе разделся и в воду
Ледяные стрелки верхнего слоя пресной воды разбежались в
стороны. Казалось, ледяные иглы вонзились в меня Я нырнул и
подождал, чтобы вода надо мной успокоилась.
Выбрался на лед. Надо было размахивать руками, бегать.
Чуть согрелся, надел валенки, шубу накинул на голое тело.
Остальную одежду и выполосканное белье схватил охапкой и --
домой. Самовар уже кипел. Напился чаю и спать. Утром открываю
глаза. Около меня стоит старик. Озабоченно спрашивает: --
Болен? -- Болен. -- Что чувствуешь? -- Есть хочу.
Два с половиной месяца почти ежедневно купался. Пропускал
дни больших ветров. Первый снег не мешал купанью.
В 1913 году в журнале "Аргус" помещена моя фото графия. Я
сижу на льдине, и подпись: "Художник IV. нагуливает здоровье".
В первые дни я собрался идти подальше от становища.
Увидела Маланья, заколыхалась, заторопилась, догнала. -- Ты
куда пошел? -- На Чум-гору.
Посмотрела Маланья на мои ноги -- я был в ботинках --
Обратно как пойдешь? Боком перекатывать себя будешь? -- Маланья
объяснила, что на острых камнях ботинки скоро порвутся. -- Я
тебе пимы принесу.
Подождал. Маланья принесла новые пимы из нерпы с подошвой
из морского зайца.
-- Одень. В этих пимах и по камешкам хорошо, и по воде
можно ходить. А сколько стоят пимы?
