но, не обужено. Что придумаю - все на мне на месте. Волосы руками приг-
лажу - думаю, что помадой мажу. Бороду расправлю и лицом доволен - зна-
чит, наряден. По деревне козырем пойду.
Кто настоящего пониманья не имет, тот только мою важность видит, а
кто с толком, кто с полным пониманьем, тот на меня дивуется, нарядом мо-
им любуется, в гости зовет-зазыват, с самолучшими, с самонарядными за
стол садит и угощат первоочередно.
И всамделишной мой наряд хулить нельзя. Он не столь фасонист, сколь
крепок. Шила-то моя жона, а она на всяко дело мастерица - хошь шить,
хошь стирать, хошь в правленье заседать.
Раз я от кума с гостьбы домой собрался. Все честь по чести, голова
качается, в глазах то светло, то потемень, ноги подгибаются. Я языком
повернул и очень даже явственно сказал: "Покорно благодарим, премного
довольны, довольны всей утробой. И к нам милости просим гостить, мимо не
обходить". И все тако, как заведено говорить.
Подошел я к порогу. На порог я ногой не ступаю, порогов не обиваю.
Поднял я ногу, чтобы, значит, пере шагнуть, а порог выше поднялся, я
опять перешагнул. Порог свою линию ведет - подымается, а я перешагиваю.
Да так вот до крыши и доперешагивал, будто я по лестнице ноги перес-
тавлял. Крыша крашена, под ногами гладка. Я поскользнулся и покатился.
Дом был в два жилья - нижне жилье да верхне жилье.
Тут бы мне и разбиться на мелки части. Выручила пуговица. Пуговицей я
за желоб дождевой зацепился.
И на весу да в вольном воздухе хорошо проспался. Спать мягко, нигде
не давит. Под боком ни комом, ни складкой.
Поутру кумовья, сватовья проснулись, меня бережно сняли. Городским
портным так крепко, так нарядно пуговицу не пришить, как бы дорого ни
взяли за работу.
ВСКАЧЬ ПО РЕКЕ
А чтобы бабе моей неповадно было меня с рассказу сбивать, я скажу про
то время, ковды я холостым был, парнем бегал.
Житьишко у нас было маловытно, прямо сказать, ху-дяшшо. Робят полна
изба, подымать трудно было.
Ну, я и пошел в отхожи- промыслы. Подрядился у одного хозяина-завод-
чика лесу плот ему предоставить.
А плыть надобно одному, плата така, что одного едва выносила. Кабы
побольше плотов да артелью, дак плыви и не охни.
Но хозява нам, мужикам, связаться не допускали. Знали, что коли мы
свяжемся, то связка эта им петлей будет.
Ну, ладно, плыву да цыгаркой дым пущаю, сам песни горланю.
Вижу - обгонят меня пароходишко чужого хозяина. Пароходишко идет по-
рожняком, машиной шумит, колесами воду раскидыват, как и путевой какой.
И что он надумал?
Мой плот подцепил, меня на мель отсунул. Засвистал, побежал. Что тут
делать? Я ведь в ответе.
Хватил я камень да за пароходом швырнул. Камень от размаха по воде
заподскакивал. Коли камень по воде скачет, то мне чего ждать? Я разбе-
жался, размахнулся, швырнул себя на воду. Да вскачь по реке!
Только искры полетели. Верст двадцать одним дыхом отмахал.
Догонил пароходишко, за мачту рванул, на гору махнул да закинул за
баню да задне огородов. И говорю:
- Тут посвисти да поостынь. У тебя много паров и больше того всяких
правов.
Плот свой наладил, песню затянул, да таку, что и в верховьях и в ни-
зовьях - верст за пятьсот зазвенело! Я пел про теперешну жону - товды
она в хваленках ходила и видом и нарядом цвела. Смотрю - семга идет. -
Охти! Да ахти! А ловить-то нечем. Сейчас штаны скинул, подштанники ски-
нул и давай штанами да подштанниками семгу ловить. В воде поке-дова сем-
га в подштанники идет-набивается, я из штанов на плот вытряхиваю. Штаны
в реку закину - за подштанники возьмусь.
А рыба пуще пошла. Я и рубаху скинул под рыбну ловлю. А сам руками
машу во всю силу - для неприметности, что нагишом мимо жилья проезжаю.
Столько наловил, что чуть плот не потоп. Наловил, разобрал-котора себе,
котора в продажу, котора в пропажу. В пропажу - это значит от полицей
ских да от чиновников откупаться.
Хорошо на тот раз заработал. Бабке фартук с оборкой купил, а дедке
водки четвертну да мерзавчиков два десятка. (Была мелка така посуда с
водкой, прозывалась - мерзавчики).
Четвертну на воду, мерзавчики на ниточках по воде пустил.
А фартук с оборкой на палку парусом прицепил и поехал вверх по Двине.
Сторонись, пароходы, Берегись, баржа, Катит вам навстречу Сама чет-
вертна!
Так вот с песней к самой Уйме прикатил. На берег скочил, четвертну,
как гармонь, через плечо повесил, мерзавчиками перестукивать почал. Звон
малиновой, переливчатой. Девки разыгрались, старики козырем пошли! Не
все из крашеного дома, не все палтусину ели, а форс показать все умели.
Моя-то баба в тот раз меня и высмотрела.
А пароходишко-то тот, который я на гору выкинул, - неусидчив был, он
колесами ворочал да в лес упятился. Стукоток да трескоток там поднял. У
зверья и у птиц ум отбил. А у птиц ума никакого, да и тот глупой. Паро-
ходски оглупевших зверей да птиц голыми руками хватали.
Тут мужики эдакой охоте живо конец положили. С высокой лесины на па-
роход веревку накинули, пароход вызняли, артелью раскачали и в обратну
стать на реку кинули.
Я в ту пору уж дома был. Бабке фартук отдал, дедку водкой поил.
ПОДРУЖЕНЬКИ
Как звать подруженек, сказывать не стану, изобидятся, мне выговари-
вать почнут. Сами себя узнают, да виду не покажут, не признаются.
Обе подруженьки страсть как любили чай пить. Это для них разлюбезно
дело. Пили чай всегда вместе и всяка по-своему. На стол два самовара по-
дымали. Одной надо, чтобы самовар все время кипел-разговаривал.
- Терпеть не могу из молчашшого самовара чай пить, буди с сердитым
сидеть!
Друга, как самовар закипит, его той же минутой крышкой прихлопнет.
- Перекипела вода вкус терят, с аппетиту сбиват. Обе голубушки с пол-
ного согласия в кипящий самовар мелкого сахару в трубу сыпали. Это для
приятного запаху, оно и угарно, да не очень.
Чай пили - одна вприкуску, друга внакладку. Одной надо, чтобы чашечка
была с цветочком: хошь маленький, хошь с одной стороны, а чтобы был цве-
точек. "Коли есть цветочек, я буди в саду сижу!"
Другой надо чашечку с золотом, пусть и не вся золота, пусть только
ободочек, один крайчик позолочен, - значит, чашечка нарядна!
Одна пила с блюдечка: на растопыренных пальчиках его держит и с краю
выфыркиват, да так тонко-звучно, буди птичка поет.
Друга чашечку за ручку двумя пальчиками поддержи-ват над блюдечком и
чаем булькат. ся, цветочки не наклоняются. Я прозрачным облачком лечу. И
дошла я до берега. Вода серебром отливат, золотом от солнца отсвечиват.
А по воде лодочка плывет, лаком блестит. Парус у лодочки белого шелка и
весь цветами расшит.
И сидит в той лодочке твой муженек, ручкой мне по-махиват, зовет гу-
лять с ним в лодочке... Не пришлось голубушке свой сон досказать до кон-
ца. Перва подруженька подскочила, буди ее подкинуло! Сначала задохну-
лась, потом отдышалась и во всю голосову силу крик подняла:
- Да как он смел чужой жоне во снах сниться. Дома спит, буди и весь
тут! А сам в ту же пору к чужой жоне в лодочке подъезжат! Да и ты хоро-
ша! Да как ты смешь чужого мужа в свой сон пушшать! Я в город пойду, все
управы обойду, добьюсь приказу, строгого указу, чтобы не смели мужья к
чужим жонам во сны ходить.
НЕВЕСТА
Всяк знат, что у нас летом ночи светлы, да не всяк знат, с чего это
повелось.
Что нам по нраву, на то мы подолгу смотрим, а кто нам люб, на того
часто посматривам. В пору жониховску теперешна моя жона как-то мне ска-
зала, а говоря, потупилась: "Кого хошь люби, а на меня чаще взглядывай".
И что вышло? Любы были многи, и статны и приятны и выступаю, и говором,
а взгляну на свою - идет-плывет, говорит-поет, за работу возьмется - все
закипит. Часто взглядывал и углядел, что мне краше не сыскать.
Моей-то теперешней жоной у нас весну делали, дни длиннили, ночи коро-
тили. Делали это так. Как затеплило, стали девок рано будить, к окошкам
гонить. Выглянут девки в окна, моя жона из крайнего окна, которо к солн-
Пьют в полном молчании, от удовольствия улыбаются, маленькими покло-
нами колышутся.
Самовары ведерны. По самовару выпили, долили, снова пить сели. Теперь
с разговором приятным. Стали свои сны рассказывать. Сны верны, самы вер-
ны: что во сне видели, то всамделишно было. Одна колыхнулась, улыбну-
лась' и заговорила: - Иду это я во сне! И така я вся нарядна, така на-
рядна, что от меня будто свет идет! Мне даже совестно, что нарядно меня
нет никого. Дошла до речки - через речку мостик. Народом мостик полон -
кто сюда, кто туда. При моей нарядности нельзя толкаться. Увидали мою
нарядность - кто шел сюда, кто шел туда - все приостановились, с проходу
отодвинулись, мне дорогу уступили.
Заметила я, что не все лица улыбаются. Я сейчас же приветливым голо-
сом сказала слова громоотводные: "Извините, пожалуйста, что я своим пе-
реходом по мостику вашему ходу помешала, остановку сделала". Все лица
разгладились, улыбками засветились. Ясный день светло стал. Речка зерка-
лом блестит. Глянула я на воду - на свою нарядность полюбоваться, - рыбы
увидали меня, от удивленья рты растворили, плыть остановились, на меня
смотрят-любуются. Я сняла фартук с оборками, зачерпнула полный рыбы и с
поклоном в знак благодаренья за оказание уваженье отдала народу по эту
сторону мостика. Ишо зачерпнула рыбы полный фартук и отдала народу по ту
сторону мостика. Зачерпнула рыбы третий раз - домой принесла.
Кушайте пирог с той самой рыбкой, котору во сне видела. Вот какой у
меня верный сон!..
Друга подруженька обрадовалась, что пришел ее черед рассказывать. Вся
улыбкой расцвела и про свой сон рассказ повела:
- Видела я себя такой воздушной, такой воздушной! Иду по лугу цвету-
щему, подо мной травки не приминаютцу ближе. Выглянут - день-то и заулы-
бается. Солнышко и глаз не щурит, а глядит во всю ширь. И - затает снег,
сойдет, сбежит. Птицы налетят, все зарастет, зацветет. Девки день рабо-
тают, песни поют. Вечером гулянкой пойдут - опять поют. Солнце заслуша-
ется, засмотрится и уходить не торопится. Девок домой не загнать, и
солнце не уходит, да так все лето до осенних работ. Коли девки прозевают
и утром старухи выглянут - ну тот день сморщен и дождлив. По осени рабо-
ты много, в поле страда, девки уставать стали. Вот тут-то стары карги в
окошки пялились и скрипели да шипели: "Нам нужен дождик для грибов, нам
нужен дождь холсты белить".
Солнцу не было приятно на старых глядеть, оно и повернуло на уход. А
по зиме и вовсе мало показыват себя: у нас те дни, в кои солнце светит,
шчитаны. Мы шчитам да по шчету тому о лете соображам, како будет. Зима -
пора старушья. Прядут да ткут и сплетни плетут.
Хороши невесты черноволосы, черноглазы - глядишь не наглядишься, лю-
буешься не налюбуешься, смотришь не насмотришься. А вот на картинах, на
картинках... Как запонадобится художнику изобразить красавицу из краса-
виц, саму распрекрасну, ее обязательно светловолосую, и глаза показывают
не ночь темну, а светел день солнечной.
Это я просто так, не в упрек другим, не к тому, что наши северянки
краше всех. Я только то скажу: куда ни хожу, куда ни гляжу, а для нашего
глазу наших краше не видывал, опричь тех, что на картинах Венерами про-
зываются, - те на наших порато схожи.
Теперь-то и моя жона поубегалась, с виду слиняла, с тела спала. А
оденется - выйдет алой зоренькой, пройдет светлым солнышком, ввечеру яс-
ным месяцем прокатится. Да не одна она, я не на одну и любуюсь.
СОЛОМБАЛЬСКА БЫВАЛЬЩИНА
В бывалошно время, когда за лесом да за другим дорогим товаром не па-
роходы, а корабли приходили, балласт привозили, товар увозили, - в Со-
ломбале в гавани корабли стояли длинными рядами, ряд возле ряду. Снасти
на мачтах кружевьем плелись. Гавански торговки на разных языках торго-
