- Да,- продолжал Фрейзер, поправив хрусткую, как рафинад, ослепительную
манжету, - я до седых волос благодарен большевикам. Они меня посадили в
тюрьму, где держали на таком скудном рационе, что моя язва желудка, которой
я страдал смолоду, окончательно залечилась, и с тех пор я уже никогда не
болею. (Это правда. Б.О. Фрейзер, впоследствии первый лорд Британского
адмиралтейства, скончался совсем не давно - в. 1981 году, в возрасте
девяноста трех лет.)
Фрейзер от души благодарил Головко за помощь, оказанную Северным флотом
флоту британскому, а Черчилль поблагодарил Сталина за сердечность
североморцев, которые столь доброжелательно встретили и проводили
английских моряков эскадры адмирала Фрейзера...
Американский исследователь морской войны С. Морисон назвал этот период
так: "Шумное веселье в высоких широтах". Верно, что в арктических водах
было тогда и шумно, и весело. По рейдам шныряли шлюпки под разноцветными
парусами, опорожненные бутылки из-под виски так и порхали в иллюминаторы,
вовсю ревели аккордеоны в руках британских матросов. Нам же было тогда
весело от ощущения той победы, которая от руин Сталинграда близилась к
развалинам Мурманска. Скоро началось мощное наступление на врага в
Заполярье.
Искусанный "блохами", линкор "Тирпиц" перетащился в Тромсе, где его
поставили на мелководье. Рефулеры намыли под гигантом насыпи песка, чтоб он
не перевернулся. Но теперь за флагманом Гитлера следили глаза норвежцев -
героев Сопротивления, активно сотрудничавших с нашей разведкой. Северный
флот взял на себя и обеспечение "челночной" операции по уничтожению
"Тирпица". Для англичан прибыли из США особые фугаски "Block Buster" (весом
каждая около шести тонн). Сорок один британский самолет типа "ланкастер"
поднялся с аэродрома Архангельска, чтобы приземлиться уже в Лондоне. В
середине своего маршрута, пролетая над Тромсе, "ланкастеры" своими
фугасками разделали "Тирпица" с небес как бог черепаху. Фашистский флагман
все-таки перевернулся (!) кверху килем, и 1200 человек команды задохнулись
в броневой коробке линкора, не в силах выбраться наружу из глубин его
бездонных отсеков.
Это случилось уже осенью 1944 года. После войны союзники "подарили"
Норвегии гигантский корпус гитлеровского линкора. Обычно о кораблях,
пущенных на слом, моряки говорят: "Пошел на патефонные иголки..." С
"Тирпицем" же случилось совсем иное: его стальной корпус пошел на выделку
дамских булавок и шпилек. От великого до смешного - один шаг!
Однако сейчас еще год 1942, в пыли и жаре идут по Задонщине наши усталые
солдаты, враг захватывает громадные территории нашей страны, а командование
Северным флотом ждет подхода к своим портам каравана PQ-17...
Вскоре вице-адмирал Головко обратил внимание, что британский атташе Фишер
ведет себя как-то странно. При встрече он отводит глаза, краснеет... Да,
да, он краснеет! Кажется, это не к лицу бывшему командиру линкора
"Бархэм"... "Что же там у них могло случиться?" Впрочем, такое поведение
союзников было для Головко не новостью: точно так же краснели они в феврале
- после прорыва линейных сил Германии из Бреста.
"Неужели и сейчас что-то отмочили?" - думал Головко.
Пагубный приказ о рассредоточении судов PQ-17 до сведения штабов
Полярного англичанами доведен еще не был. В эти дни четыре наших эсминца,
вспарывая волну ножами форштевней, ушли далеко в блеск океана, чтобы
встретить корабли PQ-17. Котельные установки мощно ревели, содрогая теплые
палубы, насыщая паром лопатки турбин. В развернутых на ветер вентиляторах
бушевали ураганы горячих сквозняков. В щелканье указателей в жужжащем хоре
автоматов и визиров чуялась неусыпная готовность кораблей к бою -
готовность № 1.
Но эти эсминцы никогда не встретят PQ-17...
Потому что этого каравана уже не было!
А КТО ВИНОВАТ?
Утром 5 июля 1942 года контр-адмирала Джеффри Майлса, возглавлявшего
военно-морскую британскую миссию в Москве, требовательно разбудили ради
дела:
- Сэр! Получена копия странной радиограммы из Лондона...
Да, странной. Дадли Паунд отвел от PQ-17 силы прикрытия, и теперь караван
образовал в океане неустойчивые группы кораблей, которые следуют без
охраны. Освоить это сообщение было не так-то просто, и атташе снова
завернулся в одеяло.
- Я должен выспаться,- заметил Майлс. - События слишком катастрофичны, и
мне надо иметь свежую голову...
Но его тут же потревожили снова:
- Адмирал Алафузов просит вас прибыть в Главный морской штаб. Он
предупреждает, что болен гриппом, но обстоятельства вынуждают его не
откладывать разговора...
В. А. Алафузов во время войны занимал такой же пост, какой в Англии
занимал первый морской лорд Дадли Паунд (каждый в своей стране возглавлял
работу Главморштаба). Больной, с очень высокой температурой, Алафузов
хриплым голосом сразу же завел речь о непонятном решении первого морского
лорда.
- Расформировать конвой PQ-17... что это, значит? - возмущался он. - Вы
же моряк, Майлс, сами понимаете... Уйти на север корабли не могут, ибо там
поджимает паковый лед, как стенка. Значит, корабли будут спускаться вниз по
меридиану - как раз под удары немецкой авиации. Как найти объяснение этому
абсурду?
Майлс пытался "смазать" вопрос, в основном упирая на то, что господин
Алафузов, очевидно, введен в заблуждение. Но в руках советского, "первого
морского лорда" вдруг оказалась пачка свежайших квитанций с моря (это
навело Майлса на мысль, что русские небезгрешны и служба радиоперехвата и
расшифровки у них отлично налажена).
- Все это - сигналы бедствия ваших же кораблей! - резко заявил Алафузов.
- Что тут можно отрицать? И что тут можно оправдать? Мы в Москве не
понимаем ваших намерений. Будьте же так добры, срочно свяжитесь с сэром
Паундом, чтобы он подробно информировал о сути всего происходящего с
конвоем PQ-17... Народный комиссар флота адмирал Кузнецов ждет доклада от
меня, а Сталин будет ждать, что ему скажет Кузнецов!
Через несколько дней состоялась холодная встреча Майлса с Кузнецовым,
причем британский атташе не решился излагать ход событий так, как
продиктовал ему Дадли Паунд, а прибег к маскировочному камуфляжу, явно
сглаживая острые углы необъяснимых поступков Британского адмиралтейства...
Кузнецов отправился на доклад к Сталину, который долго и сосредоточенно
молчал. Затем спросил:
- А имелась ли необходимость прекратить конвоирование? Я ведь все-таки на
флоте не служил и, может, чего-то не понимаю.
Нарком флота отвечал, что, насколько ему извест.- но, серьезных причин к
распадению каравана у англичан не было. Здравый человек не станет сам себе
отрубать голову...
- Черт знает что там у них творится! - возмутился Сталин и пальцем примял
в трубке свежий табак. - Я буду писать об этом безобразии Черчиллю,-
сердито закончил он.
Об этом его письме - позже! Загадочная подоплека последних событий в
океане еще не была известна в мире, и письмо Сталина к Черчиллю в
дипломатических кругах сочли тогда неоправданно резким, почти грубым. Но
теперь многие тайны Уайтхолла просвечены насквозь, словно рентгеном, и
мнение Сталина о гигантской катастрофе выглядит даже слишком мягким...
После войны в Лондоне вышла монография о линкоре "Тирпиц", где подробно
изложен весь его путь. Подборка иллюстраций наглядно показывает нам
"Тирпиц", и в боевом могуществе, и в том виде, когда он уже валялся кверху
килем. На днище линкора виден лист обшивки, аккуратно отодранный, словно
немцы через эту искусственную "пробоину" желали спасти остатки команды...
Касаясь судьбы каравана PQ-17, автор монографии пишет:
"Это было отвратительное дело! Каждый чувствовал весь ужас того пути, на
котором были брошены торговые суда, одинокие перед лицом угрозы со стороны
воздушных и подводных сил противника..."
Дело было действительно отвратительное...
Крейсера Хамильтона и эсминцы Брума еще летели в сторону эскадры Дж.
Товей на 25 узлах. Один из крейсеров нес на своей палубе обгорелый костяк
германского самолета, врезавшегося в его надстройки, и среди обломков -
никем не убран! - сидел за штурвалом, оскалив зубы, мертвый фашистский
пилот. Перехваченная радиосводка противника гласила, что американский
крейсер уничтожен смелым тараном торпедоносца, что вызвало веселое
оживление на крейсерах США: "Уиччита",-запрашивали с мостика
"Тускалузы",-это, случайно, не вас ли вчера угробили?"-"Лучше посмотрите на
себя,-мигал прожектор на "Уиччите", - мы давно подозреваем, что за нами
гонится один глупый призрак".
Хамильтон многое понял за ужином, когда вестовой, обычно не раскрывающий
рта, вдруг сказал со слезами в голосе:
- Простите, сэр, но я думаю, что мы напрасно бросили этот несчастный
караван. Боже, что с ним творят сейчас немцы!
Хамильтон полагал, что своим маневром на запад он увлекает за собой и
"Тирпица" с его эскадрой. Крейсера как бы наведут линкор Гитлера на
линейные силы Товея, а тот - мастер своего дела! - как следует всыплет
немцам из главного калибра башен. Каково же было адмиралу узнать, что Дадли
Паунд издал бессмысленный приказ! И никто за ними не гнался. А крейсера, по
сути дела, дезертировали с позиции.
В кубриках было неспокойно. Матросы открыто осуждали Уайтхолл, который,
по их мнению, попросту велел им удирать от немцев... Ничуть не лучше было и
самочувствие на эсминцах Брума, которые, закусив удила, галопом неслись за
Хамильтоном, уверенные, что спешат в сражение. Известие, что "Тирпица" нет
в океане, повергло экипажи в состояние тяжелой депрессии. Брум поднес к
лицу эбонитовый набалдашник радиотелефона связи TBS:
- Сэр, я вполне созрел для того, чтобы повеситься. Великий боже, что же
мы натворили! Мои эсминцы будут счастливы броситься назад - к несчастному
каравану PQ-17.
- Которого они уже никогда не найдут,- подавленно отвечал Хамильтон. -
Очень жалею, что я не родился адмиралом Нельсоном, который побеждал только
потому, что смолоду взял за правило поплевывать на все приказы из
Уайтхолла...
Положение было безвыходным. Ведь случись так, что PQ-17 сохранился в
целости, крейсера уже не могли вернуться к нему, ибо форсированный отход,
похожий на бегство, истощил запасы их нефтяных "Ям". Утром 6 июля Хамильтон
и Брум настигли линейные силы Товея. Немецкая эскадра - после атаки Лунина
- уже втянулась обратно в "чулки" фиордов, как щупальца осьминога, по
которым больно ударили. Напрасно брошенные транспорта истошно призывали
корабли Home Fleeta вернуться для их защитыони не пришли! Рядовые матросы
боевых кораблей чувствовали себя предателями, но трагическая ситуация войны
была решена заранее, и честные моряки - англичане и американцы - уже не
могли спасти положение. Флот британской метрополии медленно разворачивался
на "собственную спальню" его величества - на Скапа-Флоу! Гнев нижних палуб
сочился через люки, достигая кают-компаний. Надо было что-то предпринимать,
чтобы утихомирить матросов.
Хамильтон велел экипажу флагманского "Лондона" собраться на палубе. С
микрофоном возле посеревших губ адмирал сначала предупредил: пусть все, что
они услышат сейчас, здесь же, под флагом "Лондона", навсегда и останется.
- Очевидно, мы предали караван, но учтите, что нас тоже предали. Меня
заставили исполнить то, чего нельзя было исполнять. Еще ни разу в жизни,-
говорил Хамильтон,- я не выполнял приказа с таким нежеланием, как этот
дикий приказ об отводе наших крейсеров. День четвертого июля - это черный
день биографии британского флота. И моей биографии тоже! Я, как и вы,
уверен, что, покидая караван, мы приносили жертву не богу войны, а дьяволу
тайной политики. Я еще не во всем разобрался как следует, но чувствую, что
виноват в этом один большой дурак, которому помогали его дураки
помощники...
Произнося свою речь перед матросами, адмирал и сам понимал, что карьера
его затрещала, как водонепроницаемые переборки корабля,- ломаемые давлением
океана. Хамильтон не был другом Советского Союза, но, честный человек, он
не мог молчать. В письмах к своей престарелой матери адмирал давал выход
