Значит, ослабло человечество - шакалы, они всегда на ослабевших
кидаются. Не будет спокойной старости, не будет тюльпанов и своей
халупы. А будет вечная война похлеще аранайской. Та длилась тридцать
лет. А сколько будет идти эта?
Как противно и нудно выли оборотни! Кеша впадал в транс, он уже не
понимал, где находится, чего с ним выделывают, и вообще - жив он или
не жив, может, давнымдавно отбросил копыта, и вот мается на подступах
к местам наказания, к адским сковородам?! Он различал лишь одного,
особо прозрачного, вихлявого и глазастого оборотня, который извивался
перед ним. Ну что же это за тварюга такая, смотреть тошно! Все
мельтешит, все расплывается, круги, черти, вой, пятна какие-то. И у
оборотня на голове почему-то длинные белокурые волосы, прямо целый
ворох длинных, чуть золотистых волос. И ноги у него длинные бабьи...
только вот плавники торчат в разные стороны, и прилипалы... нет, уже
не торчат, это руки, ручки - тоненькие, гибкие, с холеными, точеными
пальчиками. И никаких чешуй, никаких панцырей... вот наваждение, а
вместо них осиная талия, тоненькая-тоненькая над широкими, полными
бедрами, и груди, большие, колышащиеся в такт танцу. Много повидал
Кеша красоток на своем нелегком веку, но эдаких еще не видывал, эдаких
и не бывает на свете, не может быть! Во как крутится, во как бедрами
вертит, извивается, приседает, прогибается кошечкой. Напасть! Кеша
готов был выпрыгуть из собственой шкуры и накинуться на
красавицу-танцовщицу. Не было никаких оборотней, не было пещеры. Была
лишь возбуждающая глуховатая музыка, был полумрак, и была она -
разжигающая плоть, лишающая-ума, искусительница! Кеша почти ничего не
помнил.
Нет, он не помнил совсем ничего, у него начисто отшибло память. И
он ли это вообще был, седой, измученный войнами и каторгами
неудачник?! Нет! Он был молод, силен, он хотел прыгать, скакать,
плясать вокруг этой белокурой бесовки. А еще он хотел... Его будто
кипятком обожгло. Да, он страстно, безумно желал ее, прямо тут, прямо
сейчас, сию минуту!
И когда это желание созрело до невыносимости, до острой боли, путы
спали, будто их и не было. Кеша почувствовал, что он свободен, что
ничто не удерживает его. И он диким зверем набросился на нее -
подхватил, смял, вдавил в себя. Она была обжигающе приятна: упругие
груди и бедра, нежная шелковистая кожа, горячие сладкие губы. Кеша
безумствовал. Он упивался этой дикой страстью, он погружался в нее,
растворялся в ней. Он был на вершине. Такого восторга, такого счастья,
такой остроты бытия он не испытывал никогда. Его выворачивало, ломало,
корежило от острейшего, нечеловеческого наслаждения. В ярчайший миг
сладострастного изнеможения он оторвался от красавицы обессиленный и
умиротворенный. Упал на землю с закрытыми глазами, испытывая
мучительное блаженство.
Но уже через секунду вой снова прорвался в его уши, прогнал
миражи. Дикая пляска оборотней продолжалась, она стала еще более
варварской, необузданой и свирепой.
Кеша открыл глаза. Прямо под ним лежал омерзительный, вихлявый,
прозрачный оборотень с длинными тонкими плавниками. Он еле дышал,
сипел, пускал пену, Кеша сразу все понял. И застонал.
- Теперь ты можешь называть меня, моя королева! - томно прозвучало
в ушах.
Вихлявого оборотня подхватили бережно. И унесли.
Вакханалия продолжалась недолго. Оборотни по одному исчезали во
мраке, гул гонга стихал, пока не пропал совсем.
Вонючие факелы шипели и сорили искрами, они угасали. В пещере
темнело. Кеша подполз к ближайшей стене обессиленным, полуубитым.
Свернулся калачиком. И уснул.
Ему снился прежний сон. Точнее, продолжение этого сна. И был он
более явственным, чем сама явь.
* * *
Сихай не обманул Ивана. В маленькой сырой каморке лежал Гугов
мешок. Он был завязан шифроиглой, той самой, знакомой. У Сихана имелся
выход сюда, значит, он наладил связи, значит, он не терял времени
даром. Но он мог бы дать и кое-что посущественнее, например, хорошее,
мощное оружие. Но не дал. Он спас Ивана. И бросил его на произвол
судьбы, как бросают в воду неумеющего плавать.
Хорош друг!
Иван выглянул в узенькое окошко-бойницу. На улице было темно,
шелестела листва. Больше ничего понять было невозможно. Венеция! Снова
защемило сердце. Земля предков. Иван старел, его больше не тянуло в
Космос. Почему так несправедлива к нему судьба, почему именно он
должен стоять на пути злых сил?! С какой бы радостью он все забросил,
переехал бы сюда, занимался бы раскопками. Человеку не место в
Космосе! Ах, как прав был батюшка, мир праху его и покой. На Ивана
снова накатило чувство вины, его друг, сельский священник мог бы еще
долго жить, нет, тут не сердечный приступ, тут убийство. Ну почему по
его пятам идет смерть?! Он что, прокаженный?! Если он несет смерть
близким, пусть лучше убьют его самого! Или он уйдет в сторону, осядет
здесь. Ах, история, история человечества, история родного славянского
племени - ты безгранична, ты затягиваешь в себя, ты океан океанов,
миллионы судеб, дел, свершений. Великое племя росов! От Лабы и Реции,
Веиетии и Рома прошло ты до Тихого и Индийского океанов, перебросило
мосты в Америку. Ты дало начало всем великим цивилизациям Земли! Ты и
есть сама земная цивилизация! И вот грозит тебе погибель, и всем, кто
вокруг тебя, грозит погибель. Почему же спишь ты в ночи этой?! Почему
спят все младшие племена, изошедшие из тебя и зачавшиеся сами по
себе?! Грозен покров тихой ночи. Грозен и страшен!
Иван вытащил рукоять, сжал. Меч заискрился в его руке. Работает.
Шнур-поисковик сам обвил кисть. Порядок.
Что там еще? В ладонь скользнуло теплое яйцо-превращатель. Ай да
Сихан! Ну удружил, ну молодец! Иван распихал что мог по клапанам,
закинул мешок за спину. Пора!
Он вышел в тихую венецианскую ночь. Пахнуло сыростью и
разложившимися водорослями от каналов. Всем хорош" Венеция, но запахи!
От них не могут избавиться вот уже почти три тысячи лет. Он тщательно
запер дверь. Осмотрел дом, в который ему не суждено возвращаться. Дом
был маленький, старенький, совсем неприметный. Такие обычно и выбирают
для тайных дел.
Земля! Лишь сейчас он по-настоящему ощутил себя на Земле. Там, в
подантарктических глубинах был мир чуждый и злой, неземной. А здесь
другое дело! Иван шел по скрипучим старинным, но местами подновленным
мостовым и поглядывал в окна. Свету в подавляющем большинстве из них
не было. Половина четвертого, скоро рассвет.
До рассвета он должен успеть к старику. Наверняка этот пропойца,
Луиджи Бартоломео фон Рюгенау, опять находится в невменяемом
состоянии. А парнишка по имени Умберто, наемный убийца и зомби, сидит
теперь в одной из комнат и тихо скулит, такие всегда скулят, жалеют
себя.
Иван настолько живо представил себе эту картину, что чуть не
споткнулся о стальную рельсу, загораживающую вход на перекидной
мостик. Ничего! Он разбежался и перепрыгнул четырехметровый канал.
Надо спешить.
На этот раз не было нужды лезть на крышу. Он зашел с черного хода.
И постучал в заколоченную дверь. Дверь и должна была выглядеть
заколоченной, это для конспирации. Но эта дверь только и открывалась в
доме. Парадная была для виду.
- Опять нализался, - прошептал он себе под нос. И постучал еще.
Поднимать заметного шума не стоило. Проще войти, старик Луиджи не
обидится.
Иван так и сделал. Он ткнул анализатором в щель, подождал, потом
сдавил рукоять, универсальный виброключ сработал и дверь со скрипом
раскрылась. Иван шагнул в потемки. И тихонько сказал:
- Это я, Луиджи, старик! Ты меня слышишь?
Никто ему не ответил. Иван поднялся по четырем ступенькам к
следующей двери, распахнул и ее. В каминном зале, где обычно торчал
старый пьяница, прошедший через множество миров, но сломавшийся на
Ицыгоне, стояла тишина. Изо дня в день старик Лучо сидел в одном из
глубоких обшарпанных кресел девятнадцатого века, расставленных вокруг
огромного, длинного стола, сработанного из настоящего мореного дуба.
Стол этот был похож на огромный списанный корабль. А сам Луиджи - на
капитана, вышедшего на пенсию и опустившегося, а еще больше на
какогонибудь пирата-неудачника, избежавшего цепких лап правосудия и
коротающего последние деньки в заброшенной гавани. В камине горели
дровишки, иногда уголек, йот этого в зале было дымно. Старик сидев в
кресле, нахохлившись, с бутылкой в руке. Он не признавал ни фужеров,
ни кружек, тянул пойло прямо из горлышка. Он сидел и о чем-то думал, а
МОЖЕТ, вспоминал что-то или кого-то, набожных ли аборигенов Ицыгона,
утащивших его со станции, свирепых ли космодесантников, которых он
отхаживал после боев и походов, санитарок ли, любовниц и подруг. Он
никогда не рассказывал о своих грезах. Но всегда был рад собутыльнику.
На этот раз в камине не потрескивал жиденький огонь, было темно и
сыро, даже холодновато. Иван хорошо видел в темноте, но в зале было
столько всего наворочено, что глаз должен был освоиться, привыкнуть.
- Лучо, старина! - почти выкрикнул Иван. - Выходи! Я вижу, где ты
прячешься!
Старика или не было дома или он был смертельно пьян.
Парнишка тоже не отзывался, он мог быть запертым в одном из
подвалов.
Иван включил фонарик. Подошел к столу-кораблю.
Он все сразу понял. И это было невыносимо. Зачем его принесло
сюда, ну зачем?! Теперь он твердо знал, что смерть идет по его пятам.
Грузное и вместе с тем какое-то жалкое тело Луиджи Бартоломео фон
Рюгенау лежало поперек стола, прямо на опрокинутых пузатых бутылках,
на полураздавленном черством каравае, на осколках глиняной грубой
посуды, посреди пепла и мелкого мусора. Горло у старика Лучо было
перерезано от уха до уха.
Иван в бешенстве ударил кулаком по столу. Тот даже не скрипнул,
это была старинная и прочная вещь. Ангел смерти! Он просто ангел
смерти, ему нельзя появляться у знакомых, друзей, Луиджи протянул бы
еще пару десятков лет, он никому не мешал. И вот его убрали. Убрали,
потому что он мог помочь Ивану. Так они вырежут всех. Но кто они?!
Синдикат? Серьезные? Посланцы Черного Блага?! Голова лопнет от
этой головоломки!
- Эх, старина, старина, - закручинился Иван, - как же ты ушел, не
дождавшись меня? Опоздал! На этот раз я опоздал!
Да, здесь действовали не профаны, это не аборигены с Ицыгона. Как
он не предусмотрел простенького хода противника? Неправда, Иван сам
себя обругал, неправда, у него было предчувствие, точно, было - и все
же он подставил старика Лучо, не пожалел его. За такие дела не будет
прощения! А еще возомнил себя посланцем Добрых Сил! Негодяй! Иван
заскрежетал зубами. Ну и ладно, ну и пусть. Скоро они доберутся и до
него. Вот тогда восторжествует справедливость. Он хоть за дело
погибнет, не так, как эти бедолаги.
От трупа слегка попахивало. Значит, старика Луиджи прикончили не
так давно - два или три дня назад. Надо вызвать похоронную службу, они
позаботятся о покойнике. Но это потом. Сначала надо отыскать парнишку.
Иван встал из огромного кресла. Обернулся. Луч фонарика скользнул
по темной стене. Не надо никого искать - все здесь! Это было и
страшно, и закономерно. Тощий Умберто висел на стене. Три черных
дротика торчали из его шеи, груди и паха. В открытых черных глазах
стоял ужас.
Они прикончили мальчугана, прикончили, безжалостно, зло,
вызывающе. Они никого не боятся! Они обрезали еще одну ниточку. Все!
Иван понял, что в Венеции ему больше нечего делать.
Он повернулся к выходу.
