головы... он не мог еще разобрать-двуглазые или трехглазые - но точно,
головы разумных существ, или людей, или обитателей системы, харханановцев.
Двурогий заметил его взгляд, растерянность. И провозгласил почти
добродушно:
- Не трепещи, червь, твоя безмозглая голова не удостоится такой
чести! Там заключены вельможи и сановники, лица влиятельные и мудрые. Нам
иногда бывает приятно взглянуть на них, вспомнить деяния их, взгрустнуть и
расслабиться. Созерцание же твоего уродства может лишь прогнать аппетит и
вызвать раздражение.
- И на том спасибо, - ответил Иван. И тут же перешел в атаку: - И
все-таки, о мудрейший, видящий то, чего не видят амебы, черви, слизняки и
прочие твари, ответь, зачем меня здесь удерживают и что от меня хотят,
кому я нужен?
Ответ был прост.
- Никому не нужен! Ничего не хотят! Никто не удерживает! У тебя
болезненное самомнение, ничтожный, тебя здесь просто терпят. И не более
того!
Ивану припомнилось, как его бросали в подземелье, подвешивали за
ноги... Хорошенькое терпение, нечего сказать! Но он не стал накалять
обстановки.
- Так в чем же дело, - произнес он почти смиренно, - не стоит
утруждаться, зачем терпеть такогото червя? Отправьте его восвояси и дело с
концом!
Двурогий подтянул лапы, скрестил их под собой. Подался вперед, вперив
в Ивана черные бесстрастные глазища.
- Ты глуп, безнадежно глуп, слизняк! - произнес он медленно и
разборчиво, словно пытаясь объяснить что-то бестолковому ученику. - Ну,
представь себе - в великолепный, бескрайний и многолюдный зал собраний
залетел жалкий комаришка. Он мерзостен, пакостен, гадостен, он вызывает
легкое раздражение, если попадается на глаза кому-то... Но даже этот
комаришка не настолько туп, чтобы думать, вот сейчас все повскакивают со
своих мест, начнут гоняться за ним, бегать, стараться прихлопнуть его или
выпроводить, нет, он - и то соображает, что ради него пошевельнется лишь
тот, кому он слишком будет досаждать. Понимаешь разницу между этим
безмозглым существом и тобой?! Ты на порядок безмозглее - вот и вся
разница! Да на два порядка самонадеяннее! Мы не можем даже жалеть тебя,
ибо ты не достоин жалости, как недостойна ее амеба, гибнущая под пяткой.
Иван сделал еще шаг вперед. Теперь он видел, что и в колоннах
замурован кто-то, точнее, чьи-то тела - можно было разобрать, где руки,
туловища, головы, лапы... но деталей видно не было. Иван не претендовал на
роль натуралиста-исследователя.
- Ну, так что же проще, - сказал он с вызовом, - откройте форточку -
и жалкий комаришка вылетит сам!
Двурогий начал было скрежетать, но снова поперхнулся.
- Форточка открыта. Лети!
- Куда? - поинтересовался Иван.
- С тобой тяжело, комаришка, ты утомляешь! Неужто ты можешь в гордыне
своей помыслить, что ради такой жалкой твари кто-то поднимет руку, укажет
направление?! Ты смешон!
- Сам болтаешь со мной уже полчаса! И это не в тягость. А указать,
куда лететь, не под силу, вставать лень?
- Указать можно тому, кто видит указываемое направление. Это первое,
червь. - Двурогий вытащил из-под себя когтистую нижнюю лапу, изогнулся,
достал ею один из шаров, поднес к глазам. Голос его стал напевным,
отвлеченным. - А второе заключается в том, что с тобой разговаривает лишь
часть нашей множественной сущности, которая предается отдыху в зале
Блаженства. Целого ты никогда не увидишь, тебе его даже нечем увидеть! Что
же касается нашего разговора с тобой... Ты видал, наверное, как поймавший
комаришку за лапку или крылышко разглядывает трепещущее тельце. Насколько
же хватает любопытства, подумай? Секунда, две, три, не больше, потом он
или давит, или просто отбрасывает ничтожное насекомое.
Иван вздохнул. Он как-то с трудом входил в роль комара.
- Стало быть, интереса нету, контакт невозможен, точек
соприкосновения не найти, верно? - поинтересовался он.
Двурогий долго не отвечал. Он был поглощен созерцанием шара. Ивану
даже показалось на мгновение, что он разговаривает с головой, заключенной
в прозрачную сферу. Но двурогий все же ответил. Слова прозвучали словно
из-за стены:
- Какой контакт может быть у амебы и пятки? Ну, пошевели своим
засохшим предмозжечком?
Иван не стал углубляться в размышления по части возможных контактов.
Он поступил проще.
- Ну что же, тогда я пойду? - сказал он полувопросительно, поглядывая
по сторонам, ища выход.
Двурогий не отвечал минут восемь. Потом один его глаз посмотрел на
Ивана. Восьмивалая лапа с жезлом оторвалась от подлокотника, вытянулась
вперед.
- Иди, амеба. Мы тебе укажем направление! Жезл непонятным образом
вытянулся, чуть не ударив Ивана в лицо. Что-то на его конце сверкнуло-и...
И Иван снова оказался висящим на цепи в мрачном и сыром подземелье.
Привиделось, подумал Он, в бреду привиделось, от прилива крови к голове.
Но развить свою мысль он не успел, так как неожиданно заметил, что висит
вовсе не по-прежнему, что теперь он растянут на четырех цепях, две из
которых, прикрепленные к лодыжкам, уходили вверх, к двум крючьям, а две
другие, охватывавшие своими концами запястья, крепились к толстенным
скобам, вбитым в каменный пол.
- Дела-а, - протянул он в изумлении. Дергаться и трепыхаться не было
смысла. Он счет нужным подвести некоторый итог, и заключил; - С
комарами-то эдак не обращаются, перебор тут, одного железа сколько! А
трудов?!
Голос двурогого прозвучал в ушах:
- А нам и это не в труд, сам видал, слизняк. Повиси, глядишь, и
созреешь, дойдешь! А если серьезно, считай, что на первый раз от тебя
отмахнулись, помни, какой нынче год-то, благодари избавителей и
благодетелей своих. А чтоб не скучно было - вот тебе развлеченьице!
Голос пропал. А вместо него вдруг перед лицом Ивана появился висящий
прямо в воздухе прозрачный шар. Иван даже не понял, зачем он здесь и что
внутри. Но когда ошеломление прошло, он увидал, что внутри сферы заключена
голова его русоволосой знакомой, голова прекрасной Даны. И смотрела эта
голова на Ивана вполне живыми, влажными глазами... Иван зажмурился, укусил
себя за губу, встряхнул головой. Но видение от этого не исчезло. Лана
смотрела на него немигающим застывшим взглядом.
- Неужели они и на это способны?! - процедил сквозь зубы Иван. -
Изверги!
Он отвернулся. Но перед его глазами ослепительно засиял другой шар -
втрое больший. Из груди Ивана вырвался стон.
Иван хотел отвернуться, зажмурить глаза, но не мог, не давалось это
никакими силами - внутри большого шара проглядывались на фоне мрака две
фигурки в скафандрах. Они были совершенно недвижны, лишь раскинутые
крестами руки создавали впечатление, будто распятые или летят куда-то, или
парят в черноте Пространства... Память огнем полыхнула в мозгу. И чем
больше Иван взглядывался в шар, отчетливее и больше становились фигуры его
отца и матери, казалось, даже лица их начинали высвечиваться сквозь стекла
шлемов. Но и мрак становился все гуще, все насыщенней, заполняя и без того
мрачное подземелье, заглушая сияние самого шара. Пространство прорывалось
сюда, сквозь слизь и грязь, сквозь каменные стены и мраморные перекрытия,
оно заполняло все... и Иван уже летел в этом Пространстве, сам раскинув
руки словно большая и усталая птица, летел с пустой грудью, в которой
ничего не билось и не сокращалось, летел, не ощущая тяжести цепей и
собственного веса, не оборачиваясь туда, где застыла парящая, почти живая
голова Даны, сопровождающая его повсюду.
И он летел бы так, наверное, до бесконечности, до самой погибели
своей и растворения в этом бездонном Пространстве. Но в какой-то миг ему
вдруг показалось, что распятые вздрогнули, напряглись, словно пытаясь
освободиться от пут, что головы их закинулись назад... И что-то лопнуло
внутри у Ивана, какое-то нечеловеческое остервенение охватило его. Он до
скрипа сжал зубы, рванулся... он уже не летел в Пространстве, он висел в
сыром подземелье и бился в цепях, как птица бьется в сетях. Шары разом
пропали. Иван дернул на себя что было силы правую руку - суставы прожгло
дикой болью, цепь вместе с вырванным каменным блоком рухнула на пол. Ивана
чуть не разорвало на две части. Но он успел проделать то же самое и с
левой рукой - на этот раз цепь лопнула, и ее обрывком ударило прямо в
плечо. Иван повис над сырым полом, не доставая его на несколько вершков.
Грохот обвалившегося блока отвлек внимание Ивана. Он повернул голову
в сторону этой средневековой двери. Но никого за ней не оказалось. Блок с
неменьшим грохотом и скрипом вернулся на место. Зато в каменном, затянутом
слизью полу вдруг образовалась круглая дыра - надсадно скрипя, отвалилась
в сторону ржавая не видимая до того крышка люка, прогремела, высовываясь
краем, железная лестница. И выбрался наверх негуманоид, тот самый,
гундосый.
- Гляди-ка, - промычал он словно бы в изумлении, - трепыхается!
Следом вылез его напарник.
- Да, Гмых, - пробормотал он сокрушенно, - вот и делай после этого
добро всяким! Уж скорее бы, что ли, этот проклятый год лобызаний кончался,
надоело!
- Не говори, - согласился гундосый Гмых, - он и у меня костью поперек
горла, сам понимаешь, старина Хмаг!
Они ухватили Ивана за руки - Гмых за правую, Хмаг-за левую. И разом
дернули. Иван взвыл от боли.
- Ишь нежный какой!
- Слизняк он и есть слизняк!
Они дернули еще раз.
С грохотом, дребезгом, лязгом, со всеми тяжеленными цепями, на лету
свивающимися в кольца, с камнями, песком, пылью, какими-то непонятными
обломками и осколками. Иван упал наземь. Но ему не дали опомниться.
- Проваливай, падаль! - завопил гундосый как сирена бронехода.
Иван, позабыв про все боли, ссадины, царапины, ушибы, поднял в
недоумении глаза вверх. Как, куда, каким образом ему следовало
проваливать?!
- Изыди, гнида, с этого яруса! - взвыл не слабее Гмыха Хмаг. -
Убирайся! Вон!! Вон отсюда!!!
Первый удар пришелся Ивану по затылку, второй по хребту. Но он не
смог среагировать - после долгого висения у него и руки и ноги словно
отнялись. Он вообще не понимал, чего от него хотят. А удары сыпались и
сыпались сверху.
Наконец оба негуманоида, уверившись в непонятливости узника, вскочили
на его спину своими лапоногами. И принялись бить, топтать, вколачивать
Ивана в пол. И это продолжалось бы еще долго, если бы Гмых вдруг не
вскрикнул совершенно идиотски: "сопа!!!", и они бы разом, по этой команде
не подпрыгнули над Иваном. Когда они опустились, удар был таков, что Иван
прошиб каменные плиты подземелья и куда-то провалился.
Он лежал на зеленой густой траве. И сверху на него никто не падал -
ни Гмых, ни Хмаг, ни камни. Только обрывки цепей валялись рядом. Но и они
не сдавливали ни запястий, ни лодыжек.
Иван вскочил на ноги. Он стоял посреди того самого садика где журчал
когда-то ручеек, журчали дивные женские голоса, где сидел у заборчика
вертухай-евнух. Наверху все так же зыбко колебалась и переливалась
далекая-далекая пелена. Рядышком стояло расщепленное дерево - его будто
разорвало изнутри. Ивану даже подумалось, может, он и сам был участником
этого "расщепления". Но опять додумать до конца не удалось, отвлекли.
Иван смотрел на срастающееся на глазах дерево. А сам прислушивался к
далеким голосам. Этого не могло быть! Но это было! Иван почти бегом
бросился туда, вперед, на лету стараясь поймать обрывки слов.
- ...и тогда они повылазили все, мать их... - рассказывала смуглянка,
это был ее голос, Иван его ни с каким другим не спутал бы ни за что,
