сгорела.
Только Тася брата не слушает, она все о своем:
- Ведь какая любовь бывает на свете! Вы только послушайте! Один любил
женщину, а она отвергла его. Он тогда уехал куда-то. А в дороге - гроза, его
и убило молнией. Вот лежит он, весь черный, а на ладони у него отпечаток
какой-то, как бы портрет. Пригляделись - лицо женщины. Это и была та самая,
его любимая. А вы говорите, любви не бывает...
И опять про Викентия:
- А Викентий, он же герой! Вы еще не знаете, что было! Ночью на соседней
даче пожар. Выскочили все, стоят смотрят. А Викентий в дом кинулся - там же
люди. Пока пожарные приехали, он старика какого-то вывел и мальчика
маленького. Потом кинулся снова: может, еще кто остался? Смотрит - шкаф в
комнате. Открыл, а там в ящике - деньги. Когда уже после подсчитали - пять
миллионов. Так Викентий все эти деньги в милицию сдал. Верка потом уж ругала
его, ругала.
А на кухне после ужина, когда посуду мыли, Тася жаловалась Ольге Леонтьевне:
- Верка-то! Верка! Не ценит Викентия. У нее ведь еще до свадьбы роман был. С
начальником паспортного стола. Так она и теперь с ним встречается. Гуляет. Я
уж ей говорю: дура ты, дура...
И вдруг однажды, полгода, наверное, прошло, возвращается Тася домой поздно
вечером, с ней мужчина какой-то. Высокий такой, бородавка на подбородке.
- Вот,- говорит Тася,- это Викентий... Он поживет пока у нас... Какое-то
время...
На кухне Ольга Леонтьевна говорит дочери:
- Как же так, Тусенька? Женатый человек... В твоей комнате...
- Ему сейчас у себя нельзя,- отвечает Тася.
Викентий все дни дома сидел, в комнате Таси, никуда не выходил. Лежит на
диване, каких-то букашек из проволоки и ореховой скорлупы мастерит. Весь
стол ими заставил.
- Это он от своей четвертой жены скрывается,- говорит Дорик.- Которая
ведьма...
- Господи, неужто в самом деле ведьма? - пугается Эльза Егоровна.
- Мало того! - продолжает Дорик.- Она еще что выкинула? Кошку как-то черную
сварила. Кости все выбрала, села перед зеркалом и давай кости эти себе в рот
класть. Шесть костей испробовала - ничего. А как седьмую положила - нет ее в
зеркале, исчезла. Так и сделалась невидимкой.
Дорик пугливо озирается.
- Может, она сейчас здесь где-нибудь...
Тут дедушка из комнаты выходит:
- А знаете, почему батюшка мой покойный по дому ходил? Вина я ему на
поминках не налил. Сели поминать, а я забыл. Потом, конечно, налил. А тут
сосед входит. "Что это,- говорит,- у вас вино льется?"
Поднял я стопку, а у нее дно отвалилось, вот все и вытекло.
- Ну и к чему ты это рассказал? - спрашивает Ольга Леонтьевна.
А еще через несколько дней новое событие - является в дом милиция, два
человека, Викентия спрашивают. Вышел он к ним, а они его сразу забрали и
увели.
Тася после этого совсем не своя стала. Из комнаты не показывается, дверь на
крючке держит. Ольга Леонтьевна извелась вся, стоя возле ее комнаты.
- Что произошло, доченька? - кричит она из-за двери. - Ты расскажи хоть...
Тася сначала ничего говорить не хотела. Потом все же не выдержала:
- Это все из-за Верки...
И рассказывает такую историю. Возвращается как-то Вера домой поздно вечером,
стали они с Викентием спать укладываться. Викентий уже в постели, а Вера у
шкафа стоит, рубашку ночную ищет.
- Боже! - ахает Ольга Леонтьевна.- Это он сам тебе все рассказывал?
И тут видит Викентий у Веры на пояснице в самом низу синяк, да круглый
такой, ровный, будто медаль. "Что это у тебя?" - спрашивает. А она не видит.
"Где?" - говорит. Подошла к нему, он тут и разглядел, что это никакой не
синяк вовсе, а круглая канцелярская печать. Вспомнил тут Викентий, что ему
про начальника паспортного стола говорили. Вере он тогда ничего не сказал.
Только на другой день является в паспортный стол, прямо к этому начальнику.
Да так, у всех на глазах, и ударил его. Сначала рукой по лицу, потом стулом
по голове. Как не убил только? Начальник после неделю в больнице валялся.
- Какой ужас! - морщится Ольга Леонтьевна.
А Тася так вся и вспыхнула:
- Ты не понимаешь, мама! Он же Верку заклеймил, как последнюю девку!
Паспортист этот!
Тася все эти дни места себе не находила: как помочь Викентию?
А как-то Колупаева с первого этажа встречает ее у подъезда:
- Ты сходи в скверик возле суда. Там, говорят, бывают люди, которые могут
помочь.
Тася, конечно, в тот же день понеслась в скверик. Как раз перерыв между
судебными заседаниями был, народу в скверике полно, ни одного свободного
места. В дальнем конце Тася увидела старичка на лавочке, благообразный
такой, с усиками. Газетку на коленях расстелил, бутерброд ест, чай из
термоса наливает. Вокруг него женщины какие-то, целая толпа, обступили его.
- Ладно,- доносится до Таси голос старичка.- Попробую... Обещать наверняка
не обещаю, но кое-какие связи у меня есть. Прошу только - никому! Поняли?
Даже адвокатам.
Дождалась Тася, когда женщины снова в суд ушли, подсела к старичку. Тот
поглядел на нее и спрашивает:
- Вам что, тоже помощь нужна?
Слушает он рассказ Таси, сам бутерброд свой доедает, потом говорит:
- Что ж, попробуем облегчить его положение.
- Денег у меня сейчас с собой нет,- говорит Тася.- Но завтра я непременно
принесу.
Старичок газетой машет.
- Не сейчас, не сейчас... После приговора. Ведь разное может быть. Полное
оправдание - одна цена. Условное осуждение - другая. Статья с более легким
наказанием - третья. Или, к примеру, вовсе не то наказание, что просил
прокурор. Все может быть. Вы понимаете, речь не столько обо мне. Я ведь не
один...
- Понимаю,- говорит Тася.
Теперь у нее только и была одна забота - собрать денег. Дома-то сбережений
никаких. Назанимали они с Ольгой Леонтьевной у соседей сколько можно было.
Тасе все казалось, что мало. А тут Дорик газету им показывает:
- Вон объявлений сколько. Антиквариат скупают, вещи старинные. У дедушки
этих вещей полным-полно...
Вызвали тогда по телефону скупщика, тот приехал с машиной, отобрал из
комнаты дедушки разные вещи - небольшой резной буфетик, венскую круглую
вешалку, фигурную подставку для зонтиков, футляр от напольных часов из
пальмового дерева с инкрустацией.
Короче сказать, в день суда Тася явилась на заседание с большой суммой
денег. Ольга Леонтьевна специальный мешочек ей сшила, который можно было
пристегнуть булавкой под одеждой.
Когда стали вызывать свидетелей, Тася вышла и сказала:
- Вы не знаете подсудимого Викентия! Это во всех отношениях выдающийся
человек. У него необычайные способности! Пропавшие вещи во сне находит.
Людей из горящего дома спасает...
Другие еще свидетели выступали, все говорили, что подсудимого понять можно -
ревность, состояние аффекта и все такое прочее. Тем не менее, несмотря ни на
что, Викентия осудили по 206-й статье - хулиганство, три года.
После суда Тася опять увидела в скверике того самого старичка с усиками - и
сразу к нему.
- Я поняла вас! - говорит.- Никаких связей у вас нет! Вы просто жулик!
Сидите здесь и ждете, какой будет приговор. Что бы ни оказалось - вам все
равно прибыль!
- Ну зачем так? - говорит старичок.- Я же денег с вас не беру. Вам просто не
повезло.
Дома у себя в комнате Тася повесила на стенку все дачные фотографии, на
которых был Викентий. Ольга Леонтьевна заходит к ней, Тася стоит на
диванчике на коленях и цветными карандашами раскрашивает фотографии. Все
снимки в каких-то ажурных рамочках, вырезанных из бумаги. Тут же рядом
цветочки к обоям приклеены, лоскутки разноцветные.
- Что это у тебя? - спрашивает Ольга Леонтьевна.
- Это чтобы Викентий не считал себя одиноким... Я через снимки передаю ему
свои мысли. Я уверена: он их чувствует.
На Тасю в эти дни смотреть было жалко. Высохла вся, хуже щепки, почернела.
Ходит по квартире, как тень. Музыкой бросила заниматься.
- Не знаю, что со мной,- говорит она.- Сегодня утром, как встала, глянула в
зеркало, вижу свое отражение - прическа, блузка моя любимая без рукавов. А
сама думаю: почему же блузка? Ведь я же еще не переодевалась, не
причесывалась. Как была в халате, так и осталась. А в зеркале - блузка...
Все в доме оберегали Тасю, будто она заболела.
- Печаль человеку кости сушит,- говорил дедушка.- Ты уж не изводи себя...
А Дорик однажды приходит из школы и сверток какой-то Тасе вручает.
- Что это? - спрашивает Тася.
- Это тебе... Подарок... От Недыхляева из нашего класса. Я тебе о нем
рассказывал. Чайная шкатулка декабриста Анненкова. А это - самурайский
клинок, мастер Исихара. Адмирал Колчак лично в Японии покупал. Я подумал:
может, тебе это будет интересно?
А потом пришло письмо от Викентия. И Тася снова стала как прежде. Все дни
теперь сидит за столом, письма Викентию без конца сочиняет.
- Ну как он там? - спрашивала Ольга Леонтьевна.- Что пишет?
- Пишет - нашел себе занятие: фотографирует,- рассказывает Тася, сама
счастливая такая, улыбается.- К ним каждый месяц в третий четверг приезжают
из районного загса браки регистрировать. Вот он и фотографирует новобрачных.
- Неужели там еще и женятся? - удивляется Ольга Леонтьевна.
Потом еще были письма от Викентия. Ольга Леонтьевна видела одно письмо на
столе, Тася по рассеянности его оставила.
"Голубка моя родная,- было там написано.- Для меня нет другого счастья, как
только думать о тебе. У меня все хорошо, ты не беспокойся. У нас в камере
три кошки. Живут себе, никуда не уходят. Погуляют и обратно в камеру
возвращаются. Дорогая моя, я живу только тобой и твоими письмами..."
- Бедная моя Тусенька,- говорила Ольга Леонтьевна дочери.- Да они в тюрьмах
все так пишут. Это у них так принято.
А Тася ей отвечала:
- Ничего не могу с собой поделать. Меня будто отравили. Отняли разум. Все в
мире для меня исчезло.
- Прямо Ромео и Джульетта,- говорит Дорик.- И что ты только в нем нашла? Он
и не красивый вовсе. Бородавка какая-то на лице.
- У нас вот тоже был случай,- вмешивается тут дедушка.- Когда я на корабле
плавал. У одного матроса любовь была. С русалкой. Песни она ему пела. А как
перевели его на другой корабль, очень она тосковала.
Чем бы все это кончилось - неизвестно, только в одни прекрасный день
приходит Тася домой и билет на поезд показывает.
- Вот, к нему еду...
Ольга Леонтьевна, понятно, в слезы.
- Куда же ты, доченька? Ты же никогда из дома не уезжала. Ты же у меня
домашняя девочка...
- Не могу я без него, мама! - говорит Тася.
Тут и Эльза Егоровна не выдержала:
- В тюрьме же ведь ужасно... Зачем на это глядеть?
- У нас тоже один сидел,- рассказывает дедушка.- Могилы грабил... Так он в
тюрьме цингой болел. Зубы своими руками вытаскивал. Все до одного. Может,
Викентий твой там тоже уже без зубов. А ты приедешь.
Но Тася свое:
- Не могу я без него!
Ну, делать, видно, нечего. Поплакала Ольга Леонтьевна, поплакала и стала
Тасю в дорогу собирать. Гостинцев накупила - не с пустыми руками же ехать,
пирогов напекла целую сумку.
Последнюю ночь перед отъездом Тася уснуть не могла, лежала с открытыми
глазами. А как светать стало, смотрит - женщина какая-то незнакомая в
комнате.
- Не надо бы тебе ехать, голубушка, не надо,- говорит гостья.- Ты подумай,
прежде чем ехать. Ты ведь не знаешь, на что обрекаешь себя.
- А вы кто? - спрашивает Тася.
- Полина я, жена Ивана Александровича Анненкова, государственного
преступника. У вас шкатулка моего мужа. Вспомнили?
- А,- говорит Тася,- декабрист...
- Меня перед поездкой к нему тоже предупреждали: "Твой-то,- говорят,- может,
запил там, опустился". "Тем более мне надо ехать",- отвечала я. Вот и
поехала в Читу. Молодая была, глупая... Мадемуазель Поль... Ни слова
по-русски... В Великом посту мы венчались. Ивана Александровича в церковь в
оковах привели. На паперти только сняли. А его и узнать нельзя. Мужик в
полушубке и с бородой. Я-то помню: блестящий офицер, кавалергард. Я к
офицеру ехала. А тут вконец больной человек... Черная меланхолия...
Говорили, он в крепости хотел покончить с собой, часовой спас. Все это на
меня ужасно подействовало. Лучше бы мне его не видеть, не приезжать...-
Гостья всхлипнула.- Все же это ужасно - жена ссыльнокаторжного! Сколько
