остался неотмеченным, но статью о Блоке, задуманную еще в 1943
году, Пастернак все же начал писать. Среди подготовительных
материалов к ней сохранилась запись, озаглавленная "К статье о
Блоке" и содержащая важное для самого Пастернака положение, не
раз высказанное им в письмах в период работы над "Доктором
Живаго": "Мы назвали источник той Блоковской свободы, область
которой шире свободы политической и нравственной. Это та
свобода обращения с жизнью и вещами на свете, без которой не
бывает большого творчества, о которой не дает никакого
представления ее далекое и ослабленное отражение --
техническая свобода и мастерство".
Итоги своих наблюдений и размышлений над поэзией Блока
Пастернак сформулировал десятью годами позже, в
автобиографическом очерке "Люди и положения". Здесь,
припоминая свое юное восприятие "одинокого, по-детски
неиспорченного слова" Блока, Пастернак первым называет
стихотворение "Вербочки", начальная строка которого: "Мальчики
да девочки" -- с заменой союза была взята им в 1946 году в
качестве названия романа. В первой публикации в детском
журнале "Тропинка" (1906, П 6) стихотворение называлось
"Вербная суббота", и это поясняет еще одну важную функцию
выбранного Пастернаком заглавия (помимо отсылки к миру Блока).
Вербная суббота в церковном календаре -- канун Вербного
воскресенья (иначе -- праздника "Входа Господня в Иерусалим"),
за которым следует семидневный цикл (Страстная неделя),
завершающийся Пасхой, или Воскресением Христовым. Заглавие
"Мальчики и девочки", в неявном виде заключая в себе
определенное хронологическое указание, тем самым соотносит
время романа с названным циклом христианского календаря и
выражает ту же "главную тему или настроение" пастернаковской
прозы -- тему бессмертия жизни, идущей путем страданий.
Возможна также связь этого заглавия с названием десятой
книги "Братьев Карамазовых" -- "Мальчики" и тематически
разрешающим ее "Эпилогом" (речь Алеши у камня о "вечной
жизни"). Ф. М. Достоевский, в частности "Братья Карамазовы",
не раз упоминаются Пастернаком в письмах в связи с его работой
над романом. Имена Блока и Достоевского поставлены рядом в
"Людях и положениях" как "повод для вечных поздравлений,
олицетворенное торжество и праздник русской культуры". (Ср.
вариант заглавия "прозы 36 года": "Когда мальчики выросли".)
14 августа было принято постановление о журналах "Звезда" и
"Ленинград", искалечившее судьбу М. Зощенко и надолго
разлучившее читателей со стихами Анны Ахматовой. За ним
последовали выдержанные в том же духе постановления о
драматических театрах (от 26 августа 1946 года) и кино (от 4
сентября 1946 года).
4 сентября 1946 года на заседании президиума правления
Союза писателей СССР А. А. Фадеев обвинил Пастернака в отрыве
от народа и непризнании "нашей идеологии".
9 сентября в переделкинском доме Пастернак устроил для
знакомых чтение первых двух глав романа.
10 сентября 1946 года Корней Чуковский записал в своем
"Дневнике":
"Вчера вечером были у нас Леоновы, а я в это время был на
чтении у Пастернака. Он давно уже хотел почитать мне роман,
который он пишет сейчас. Он читал этот роман Федину и
Погодину, звал и меня. Третьего дня сказал Коле, что чтение
состоится в воскресенье. Заодно пригласил он и Колю и Марину
(Н. К. и М. Н. Чуковские. -- В. Б.). А как нарочно в этот
день, на который назначено чтение, в "Правде" напечатана
резолюция президиума ССП, где Пастернака объявляют
"безыдейным, далеким от советской действительности автором". Я
был уверен, что чтение отложено, что Пастернак горько
переживает "печать отвержения", которой заклеймили его.
Оказалось, что он именно на этот день назвал кучу народу:
Звягинцева, Корнелий (Зелинский. -- В. Б.), Вильмонт и еще
человек десять неизвестных. Роман его я плохо усвоил, т. к.
вечером не умею слушать, устаю за день к 8-ми часам...
Потом Пастернак пригласил всех ужинать. Но я был так
утомлен романом, и мне показался таким неуместным этот "пир"
Пастернака -- что-то вроде бравады, -- и я поспешил уйти".
17 сентября на общемосковском собрании писателей в Доме
ученых А. А. Фадеев предупредил, что "безыдейная и аполитичная
поэзия Пастернака не может служить идеалом для наследников
великой русской поэзии".
"Сначала все это "ныне происходящее" в моей собственной
части ни капельки не тронуло меня, -- рассказывал Пастернак О.
М. Фрейденберг в письме от 5 октября 1946 года. -- Я сидел в
Переделкине и увлеченно работал над третьей главой моей
эпопеи.
Но вот все чаще из города стала Зина (3. Н. Пастернак. --
В. Б.) возвращаться черною, несчастною, страдающей и
постаревшей из чувства уязвленной гордости за меня, и только
таким образом эти неприятности, в виде боли за нее, нашли ко
мне дорогу...
Как это все старо и глупо и надоело!"
"Почва колебалась, -- писал Пастернак своему новому
грузинскому другу Ладо Гудиашвили об "известном
землетрясении", -- и мне делали упреки... как это я ничего не
замечаю, продолжаю ходить ровной походкой, не падаю. Тогда
меня убедили переехать в город, чтобы не раздражать своим
пребыванием на лоне природы, как на картинах Мане и Ренуара, в
такое (!) время".
Утешая беспокоившуюся о нем Нину Табидзе, Пастернак писал
ей 4 декабря 1946 года:
"Милая Ниночка, осенняя трепотня меня ни капельки не
огорчила. Разве кто-нибудь из нас так туп и нескромен, чтобы
сидеть и думать, с народом он или не с народом? Только такие
фразеры и бесстыдники могут употреблять везде это страшное и
большое слово...
Мне было очень хорошо в конце прошлой зимы, весною,
летом... Я не только знал (как знаю и сейчас), где моя правда
и что Божьему промыслу надо от меня, -- мне казалось, что все
это можно претворить в жизнь, в человеческом общении, в
деятельности, на вечерах. Я с большим увлечением написал
предисловие к моим шекспировским переводам... С еще большим
подъемом я два Месяца проработал над романом, по-новому, с
чувством какой-то первичности, как, может быть, было только в
начале моего поприща. Осенние события внешне замедлили и
временно приостановили работу (все время денег приходится
добиваться как милостыни), но теперь я ее возобновил. Ах,
Нина, если бы людям дали волю, какое бы это было чудо, какое
счастье! Я все время не могу избавиться от ощущения
действительности как попранной сказки".
Работа над первыми главами романа была возобновлена в
середине октября. В письме к О. М. Фрейденберг от 13 октября
1946 года Пастернак следующим образом излагал его замысел:
"Собственно, это первая настоящая моя работа. Я в ней хочу
дать исторический образ России за последнее сорокапятилетие, и
в то же время всеми сторонами своего сюжета, тяжелого,
печального и подробно разработанного, как, в идеале, у
Диккенса и Достоевского, -- эта вещь будет выражением моих
взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в
истории и на многое другое. Роман пока называется "Мальчики и
девочки"... Атмосфера вещи -- мое христианство, в своей широте
немного иное, чем квакерское и толстовское, идущее от других
сторон Евангелия в придачу к нравственным.
Это все так важно и краска так впопад ложится в задуманные
очертания, что я не протяну и года, если в течение его не
будет жить и расти это мое перевоплощение, в которое с почти
физической определенностью переселились какие-то мой
внутренности и частицы нервов".
В последние месяцы 1946 года работа над третьей главой,
начавшаяся еще в августе, была приостановлена, и Пастернак
принялся за радикальную переработку второй, вчерне уже
написанной главы.
"У меня был перерыв в работе над романом, -- писал он
Симону Чиковани в декабре 1946 года, -- и во второй главе,
действие которой приходится на 1905 г., мне насоветовали
усилить и детализировать революционный фон изложения, стоявший
на заднем плане. Теперь я это вынес вперед, делаю вставки в
уже написанное и, наверное, порчу вещь, задерживая ее
развитие".
Не имея возможности заняться здесь подробным
текстологическим анализом второй главы, назовем лишь несколько
наиболее интересных фабульных завязок, упраздненных
Пастернаком в беловой редакции и свидетельствующих о том, что
осенью 1946 года еще не все линии развития романа были ему
окончательно ясны. К ним относятся: подробное описание
революционной деятельности Ивана Ивановича Воскобойникова; его
связь с "революционной богемой близкого ему толка",
группирующейся вокруг брата и сестры Александра и Александры
Волковичей. размышления Николая Николаевича Веденяпина о
"последнем из могикан народничества" Дементии Матвеевиче
Дудорове, только что освобожденном с каторги по амнистии (отце
Иннокентия Дудорова); случайное знакомство Веденяпина с Ларой;
встреча и разговор Веденяпина с Тиверзиным; бегство Тиверзина
в Швейцарию. Записки Веденяпина в более пространном изложении
охватывают больший круг тем, нежели в окончательном тексте.
Наконец, в черновой рукописи второй главы по сравнению с
окончательным текстом даны развернутые психологические
характеристики отношений Лары и Комаровского.
Не исключено, что вставки и переделки во второй главе были
связаны с намерением Пастернака в тот момент создать "боковую"
редакцию романа с другим главным героем: 23 января 1947 года
он заключил с "Новым миром" договор на роман в 10 авторских
листов под названием "Иннокентий Дудоров" ("Мальчики и
девочки").
Осенью 1946 года в редакции "Нового мира" Пастернак
познакомился с О. В. Ивинской, работавшей в отделе поэзии.
Встреча эта наложила "резкий и счастливый личный отпечаток" на
жизнь Пастернака ближайших лет и повлияла на дальнейшую
разработку им образа Лары Гишар.
Переполнявшее его в то время ощущение творческого счастья и
сознание небывалости задуманной работы требовали выхода и
отклика -- Пастернаку не терпелось поделиться ими со своими
друзьями. 27 декабря 1946 года он читал начало романа в доме
М. К. Баранович. Не считая "домашних" чтений в Переделкине,
это была первая "публикация" незаконченного романа, с которой
началось его долгое "догуттенберговское" бытование в
литературе. На память об этом вечере Пастернак подарил хозяйке
дома только что вышедшую книжку своих переводов ("Грузинские
поэты". М., 1946), на шмуцтитуле и четырех вклеенных листках
которой им были вписаны три первых тогда стихотворения из
будущей тетради Юрия Живаго: "Гамлет", "Бабье лето", "Зимняя
ночь", соответственно датированных февралем, сентябрем и
декабрем 1946 года.
В январе 1947 г. Пастернаком было написано четвертое
стихотворение в "Юрину тетрадь" -- "Рождественская звезда". 6
февраля 1947 года в квартире пианистки М. В. Юдиной, при
довольно большом стечении гостей, Пастернак читал первые две
главы романа и стихи из него.
Из дневника Лидии Чуковской (6 февраля 1947 года):
"...Вижу перед собою это горячее, страстное, даже в
усталости страстное, и в старости молодое лицо...
...Еще слова и слова о романе. Точно могу записать
немногое:
-- Такого течения, как то, которое представляет у меня
Николай Николаевич, в то время в действительности не было, и я
просто передоверил ему свои мысли.
Читает.
Все, что изнутри, -- чудо. Чудо до тех пор, пока изнутри.
Забастовка дана извне и хотя и хороша, но тут чудо кончается.
