поработать, чтобы это доказать! Так-то вот! Возможно, что это
действительно делается на нашей фирме, но ваши инсинуации в мой адрес
совершенно безосновательны! Сегодня же пожалуюсь комиссару Плугаржу, -
сообщил он.
- А подкуп Ользевского?
- Послушайте! - сказал он с презрением. - Вашего ли это ума дело?
Бросьте, инспектор, бросьте... К тому же никакой это не подкуп. Оформлено
частное трудовое соглашение... Возможно, оно не совсем законно, но отнюдь
не с нашей стороны, мы могли этого не знать...
Странно: он совершенно теперь не боялся! И порнопродукция, к которой
он безусловно имел отношение, волновала его даже больше, чем дело, по
которому он мог получить, как я полагал, значительно более серьезное
обвинение! Ведь подготовка и засылка в прошлое темпонавта с программой, не
утвержденной комиссией ООН, расценивалась бы как преступление против
человечества!
- С этим, - сказал я, показывая на кассеты, - мы еще продолжим, не
отчаивайтесь...
- Думаю, что с вами мы больше не увидимся, инспектор! И вообще -
ищите, дорогой мой, другую работу! - заявил он, поднялся, встряхнул
искусственной шевелюрой и вышел вон из моего кабинета - пришедший в себя,
исполненный презрения, вздорный, уверенный в собственном величии. Впрочем,
из управления красиво уйти ему не удалось, потому что дежурный
полицейский, ни слова не говоря, завернул его обратно.
- Вы забыли сказать "до свидания", - сказал я ему, расписываясь на
пропуске. Он промолчал, высокомерно вздернув подбородок. Я же, несмотря на
несомненный успех - удалось зацепиться за следующее звено! - после его
ухода некоторое время боролся с приступом неуверенности. В чем-то К. П.
меня переиграл. Но в чем? Ищите, говорит, другую работу... Нет, господа!
Менять работу я не собираюсь. И если в расследовании наметился успех, надо
его развивать.
7
Фамилия, которую назвал мне К. П., чем-то смутно была мне знакома. Я
вспомнил: когда-то у меня был сокурсник с такой фамилией. Вернее, так:
когда-то я был сокурсником человека по фамилии Ользевский. Да, именно так
- некоторое время я с ним вместе учился. Это было не самое лучшее
воспоминание, потому что Ользевский закончил весьма модный и престижный
тогда факультет весьма модного и престижного университета. Впрочем, это
было действительно очень серьезное и сильное учебное заведение, и
Ользевский, мой недолгий друг и удачливый соперник, закончил его блестяще,
получив степень магистра, а я - нет. Не закончил. Не смог. Не потянул.
Оказалось, что электронное квазимышление, как и вообще кибернетика - это
не для меня. Казалось бы, ну и что? Но вспоминать об этом мне не хотелось.
Поэтому я предпочел думать. Что этот Ользевский и тот, знакомый, просто
однофамильцы и не имеют друг к другу никакого отношения.
Однако это были не однофамильцы. Оказалось, что это именно Марк
Ользевский, и когда я, найдя его хозяйство в одном из корпусов ИАВ, вошел
и поздоровался, он сразу узнал меня:
- Сбитнев? Привет. Сколько лет! Где же ты сейчас обретаешься? Ребята,
мы вместе учились, - представил он меня своим коллегам.
Коллеги были как коллеги: патлатые, бородатые, в белых халатах, все
как один обтянутые неизбежными синтетическими лосинами; они курили; один
при этом устроился на подоконнике, другой на столе, третий подпирал двери,
и только Ользевский сидел, когда я вошел, на предмете, специально
построенном как опора для седалища.
- Психоник? Программист? Электронщик? - осведомился тот, который с
подоконника, а поскольку я промолчал, Ользевский пояснил:
- Да нет, ребята, Сбитнев... э... недоучился... Так уж получилось. Он
решил переменить специальность. Ты ведь спортсмен? Э... Сбитнев всегда
славился во всех видах спорта.
Он хотел, назвать меня по имени, но забыл, как меня зовут. И это мне
помогло. Я действительно занимался спортом и в честной борьбе не раз
приносил пользу своей команде. Но никогда, ни разу не был чемпионом.
Коллеги заржали, когда он сказал, что я славился во всех видах спорта, и
это тоже мне помогло.
Они все сейчас с интересом глядели на меня. Наверно, подумал я, у них
плохо с развлечениями. Работы у них, наверное, много, поэтому они так
заинтересовались недоучившимся сокурсником их коллеги и, как я понял,
шефа. Ользевский был начальником отдела.
- Я пришел к тебе, Марк, по делу, - сказал я излишне сухо. - Нам надо
поговорить.
- Да бог с ним, сразу о деле! Успеем! Садись, сейчас ребята подымят и
разойдутся. У нас было маленькое, понимаешь, совещание. Так сказать,
мозговая атака... Ты ведь не забыл, что это такое? Помнишь наши семинары?
- Да, - сказал я, - не забыл.
Увы, я их помнил, наши семинары. Помнил, как светлая голова
Ользевский легко и просто предлагал решения и сам, в свою очередь, ставил
проблемы и проводил мысленные эксперименты, и постоянно острил, и часто
впопад, и часто - над тугодумом Сбитневым, и как все хохотали - надо мной.
Я понимаю, что в любом маленьком коллективе обязательно должен быть и
лидер, и козёл отпущения. Однако мне и сейчас было неприятно вспоминать,
что Ользевский был лидером... а я - вторым в упомянутой табели о рангах.
- Да... а... где ты работаешь?
Он опять хотел назвать меня по имени и опять не вспомнил.
- Я работаю в полиции, Марк, - сказал я.
Он искренне удивился. Остальные оживились. Остальным показалось, что
это интересно. Их явно томил сенсорный голод.
- Полицейский... - протянул Ользевский с искренним изумлением. - Ну,
брат... Ну, такого я еще не слышал. Всяко бывает, конечно, не всем же, в
конце концов, заниматься - ну ее к богу! - психоникой... - Он остановился,
закурил и протянул пачку мне. Я, разумеется, отказался.
Это немедля возымело действие. Видите ли, было существенно - курю я
или нет, так как в очередной раз по всему миру шла мощная антиникотиновая
кампания, и, как всегда, интеллигенция фрондировала.
- Он спортсмен, ему нельзя, - сказал тот, что с подоконника.
- Он полицейский, - возразил второй, - но им, наверное, тоже нельзя.
- А разве для полицейских это вредно? - осведомился первый.
- Ну конечно, - сказал самый патлатый. - Ведь курение приводит к
импотенции, а полицейскому импотентом быть не положено.
Долгим взглядом обведя всех троих, я повернулся к Ользевскому,
который удобно расположился в кресле, вытянув ноги, и пускал дым кольцами,
сквозь которые затем давал резкую сильную струю.
- Марк, я на работе и пришел к тебе по делу.
- Мы тоже на работе, - сказал самый патлатый, - и пришли сюда тоже по
делу.
- В самом деле... Может быть, встретимся вечером? - предложил
Ользевский. - Что же мы, право... Столько лет не виделись... Расскажешь,
как ты там, в полиции... Грязная, наверное, работка? Алкаши, наркоманы,
да?
- Да нет, - сказал я, - не всегда. Бывает и почище публика.
- Например, программисты, электронщики... - подхватил коллега с
подоконника.
- Приходится их арестовывать прямо у пультов, - сказал патлатый, и
они снова заржали.
- А револьвер у полицейского с собой? - спросил третий.
Револьвера у меня с собой, конечно, не было. (Да и зачем бы он мог
мне понадобиться на территории городка?)
Коллеги Ользевского ржали, продолжая острить.
Все это отнюдь не означало, что они что-то имеют против меня. Просто
такая это вот была манера: непрерывно иронизировать, непрерывно над чем-то
(или над кем-то) смеяться. Признаться, я и раньше, десять лет назад,
утомлялся от этого. Ользевский - нет. Правда, сейчас Марк, похоже, не был
заводилой. Он был теперь, наверное, мэтр и вставлял свои шутки изредка.
Что ж, они привыкли к этой своей манере, они жили ею, как жили кофе и
сигаретами, и еще у них должно было пахнуть канифолью, но канифолью не
пахло, потому что теперь уже ничего не паяли ни электронщики, ни, тем
более, психоники - элита элит.
Они веселились, они острили и при этом вовсе не думали, что меня это
может особенно задеть. Да меня бы и не задело. Я отчетливо понимал, что
меня это совсем бы не задело, я б отлично сумел поладить с этими ребятами,
и они давно бы ушли, и я разговаривал бы уже с Ользевским - если бы это
был не Ользевский.
- Ты что, Борис, смотришь на меня так неприязненно? - поинтересовался
Ользевский. - Наверное, ты вспомнил девчонку, что мы не поделили, Ольгу?
Ребята, я у него в свое время отбил девушку, а он в отместку едва не отбил
мне печень! Что бы я делал сейчас без печени?
- Спортсмен-спортсмен, а девочку упустил - айай-ай...
- Она предчувствовала, что он переквалифицируется...
- Да, а теперь-то, наверное, с девочками плохо, да?
- Да нет, он же не курит...
- Потом ведь у полицейских, наверное, бесплатно... У них абонемент...
Боже ты мой, он все забыл. Он забыл не только мое имя, он забыл все,
как это было с Ольгой, да, она нравилась мне, но я ей - нет, ей нравился
Марк, но все это было непросто, а сейчас он уже забыл, что об этом не надо
говорить - должны же быть вещи, о которых не надо болтать; он все забыл и
так легко вспоминает об этом...
- Меня зовут не Борис, а Юрий, - сказал я. - Плохо у тебя, старик, с
памятью. Ранний склероз, а?
Они все так же дружно заржали, и Марк в том числе. Моя реплика была в
русле, в их тоне, в их стиле. Стиле легкого, а иногда, впрочем, и слегка
натужного, но главное - непрерывного юмора.
- Извини, Юра, действительно забыл, - сказал он, переставая смеяться.
- Давай уж действительно о деле, ты ведь говоришь - по делу пришел?
- Остальным придется выйти, - сказал я нарочито жестко и сразу вызвал
теперь уже явное неприятие себя, уже антипатию - они сразу от этого тона и
от этого предложения как-то подобрались, прищурились и дым стали пускать
струей.
- Юра, у нас обычно не бывает секретов, - сказал Ользевский, тоже
слегка подобравшись, - и я не совсем понимаю твой тон... Ведь я же не в
полицейском участке...
- Дело их не касается, - продолжил я в том же жестком тоне. - Будь
любезен, выставь своих сотрудников вон.
Это было уже слишком, тут-то они окончательно выпали в осадок и,
конечно же, теперь они собирались остаться здесь прочно и собирались
досматривать и доигрывать спектакль до конца.
- Сбитнев, я не буду выставлять вон своих сотрудников, - помедлив,
холодно ответил Ользевский. - Мы не преступники и не подозреваемые. Угодно
со мной будет поговорить отдельно - пожалуйста, вызови меня в свою
контору. Только это у нас делается не просто...
- У нас это вообще не делается, - вставил патлатый. Они теперь не
смеялись. Они теперь дружно встали против полицейского монстра,
вторгшегося вдруг в их тихий, рафинированный, электронный мирок. Странно,
странно, но Ользевский даже теперь будто и не подозревает, по какому
поводу мог я прийти к нему. Ни тени страха. Ни тени сомнения...
Плохо, плохо я себя веду. Мне вдруг на момент захотелось, чтобы
вместо этих ребят здесь оказались молодчики, работавшие на Умберто, с ними
я поговорил бы по-другому. Нет - хуже! - мне захотелось именно с этими
ребятами, здесь, поговорить по-другому... А ведь дело не в них, наверняка
в одном Ользевском, не могут же они все... Да и поверил бы я, что на
взятку мог польститься Ользевский?
- ...Так что, видимо, разговор не получится. Может быть, ты придешь в
другой раз?
- Звеня наручниками...
- С ордером на обыск...
- С ордером на арест, - сказал я. - Бывает, мы имеем дело не только с
алкашами и наркоманами. Бывает, что иной раз и другие люди совершают
преступления. Разного рода. Один, например, дает взятки, другой берет. На
