пошла куда глаза глядят, чтобы отомстить за смерть своего
возлюбленного. Она искала того, кто его убил. А кто его убил,
было известно -- Опуич-старший, капитан. Нашла она его на одном
биваке у французов, солдаты привели ее к нему.
-- Я давно тебя ищу, мне нужна твоя рука. Я слышала, она у
тебя легкая и быстрая, когда держит саблю. Поэтому я тебя и
искала. У меня к тебе просьба.
-- Что за просьба? -- спросил капитан Опуич.
-- Кое-кого нужно отправить на тот свет.
-- Это денег стоит.
-- Разумеется, стоит, -- сказала Дуня и показала ему
мешочек с золотом.
-- Хорошо, -- ответил он. -- Кого нужно убрать?
-- Меня.
-- Тебя? Ты сама платишь за то, чтобы тебя убили?
-- Верно. И у меня нет времени на разговоры. Я спешу. Но у
меня есть одно-единственное условие. Видишь мои волосы, немного
поседевшие? Они должны остаться точно такими же и после того,
как ты сделаешь свое дело. Ты не должен повредить ни одну
звездочку, ни один отблеск седины.
В ответ на это он неожиданно накинул на нее уздечку и
сунул в зубы удила. Солдаты остолбенели от изумления, но
уздечка так ловко села на ее голову, словно была сшита по
мерке, и удила тоже сразу встали на место, найдя углубления
между зубами, будто для Дуни и были сделаны.
-- Теперь мне ясно, в чем дело. На жирную кошку блоха не
пойдет, -- заметил капитан, перевернул ножны, и сабля
выскользнула из них. Протянул ножны Дуне, и она наполнила их
золотыми монетами. После этого он разнуздал ее и приказал
поставить на стол лепешки, которые пекутся целый день, потому
что каждую из них снимают с огня сразу, как только раскатана и
смазана маслом следующая, а потом снова ставят на огонь вместе
с другими. После ужина он повел Дуню к своей постели со
словами:
-- Уж верно, ты не боишься лечь с человеком, от которого
потребовала такой услуги, как от меня?
-- Я больше ничего не боюсь, -- ответила Дуня, -- но
скажи, что ты собираешься со мной делать? Говорят, от тебя
можно ожидать самых странных поступков... -- и посмотрела на
небо, будто хотела узнать, сколько прошло времени.
-- Твоя смерть будет такой, лучше которой для женщины и не
придумаешь. Во мне перемешано семя смерти и семя жизни. Ты
зачнешь от меня и родишь того, кого хочешь. Я оплодотворю тебя
смешанным семенем, и ты сама выберешь то, какое захочешь...
Семя жизни или семя смерти.
-- Слишком долго ждать. А я бы хотела сразу.
-- Не долго. Все случится сегодня же ночью.
Тогда Дуня обняла своего палача и почувствовала, как ночь
раздваивается в ней и оставляет место какому-то сладкому свету.
А потом все затихло. И она не воспользовалась своим спрятанным
ножом. Ножом в форме рыбы.
-- Теперь ты можешь остаться со мной, -- сказал он ей
утром, целуя ее в перстень.
Дуня поняла, что будет жить, и, кажется, обрадовалась.
-- Твое семя меня не убило, -- сказала она ему.
-- Не убило, но оно тебя и не оплодотворило. Ты бесплодна.
-- И оба улыбнулись...
Такую ужасную историю услышала госпожа Растина от своей
подруги. В тот вечер она опять разгневанно ходила взад-вперед
по своей комнате и повторяла как в бреду:
-- Она просто не женщина! Она не женщина! Потерять Папилу!
Такого человека! И не воспользоваться ножом!
За ужином муж сказал ей, что их сын Арсений записался на
военную службу, чтобы отомстить за своего друга Папилу, убить
Опуича и вернуть домой сестру. Тут госпожа Растина от ужаса
совсем потеряла голову, позвала к себе сына и сказала ему вся в
слезах:
-- Сейчас и у тебя, и у меня по камню на шее. Но петля еще
не затянута, и при желании ее можно сбросить и сделать вид, что
ничего не было. Ты согласишься на это?
-- Конечно нет, -- ответил молодой Калоперович, уже одетый
в гусарский мундир.
-- Тогда поклянись мне, что переспишь с каждой из тех, кто
был любовницей Папилы.
При этих словах глаза ее сына странно сверкнули, и госпожа
Растина, казалось, обрадовалась. Она действительно добилась от
сына клятвы лечь с каждой женщиной, с которой был близок его
покойный друг Авксентий Папила. Ей казалось, что таким
способом, через женщин, любивших его, она сможет сохранить его
в воспоминаниях, а значит, в каком-то смысле и в этой жизни. А
сама дала себе слово отнять у своей дочери и соперницы и
сделать своими всех, с кем та была или хотела быть близка, за
то, что она разлучила ее с Авксентием.
-- И еще одно, -- прошептала она сыну на ухо, провожая его
в поход на французов, когда он, уже сидя в седле, нагнулся,
чтобы поцеловать ее. -- Знаешь, я не решалась тебе сказать. Но
сейчас придется. Капитан Опуич твой отец.
Услышав это, молодой Арсений Калоперович вздрогнул и
почувствовал, как у него из языка прорастает трава. И вместо
картины мести перед глазами у него в один миг промелькнула
вереница быстрых и коротких романов друга, которые теперь
должен будет повторить он сам.
В тот момент, когда он решился смешать свое семя с семенем
мертвого Папилы, Арсений еще не мог до конца осознать, что это
значит. Единственным, что тут же сверкнуло перед ним в этом
новом свете, было то, что Дуня ему сестра лишь частично, по
матери.
И он радостно пришпорил коня.
* Семь вторых ключей *
Восьмой ключ. Сила
Ерисена Тенецкая не могла помнить своего отца, который в
1797 году погиб в какой-то башне на берегу Дуная, но, думая о
нем, она научилась летать. Сначала летала во сне. Потом стала
понемногу летать и по своей комнате в Земуне. Ерисена Тенецкая
смотрела из своего окна на воду Дуная, по ночам она
чувствовала, как изменяется запах этой воды, а днем видела, как
волны отбрасывают тени на берег. Где-то в этой воде был
похоронен ее отец, и она, особенно сильно любившая отца за то,
что он на войне терпел поражения, иногда шептала реке:
-- Черт, черт, поиграй да отдай.
Но отец не возвращался. В то утро она выбежала из своей
комнаты, где из шкафов несло холодом и где ей снились дождливые
сны. Собственные груди казались ей чужими; сбегая по ступеням к
реке, она дивилась им и прислушивалась к своему новому и
непривычному телу, которое она должна была носить, как сосуд с
переливающимися разноцветными жидкостями. И еще она
чувствовала, что обязана это тело заселить. Что оно пусто. Что
эта пустота причиняет боль. Что молодость -- это грех и
наказание. Здесь, на этой лестнице, она возненавидела своего
красивого, с похожими на львиную гриву неукротимыми волосами
старшего брата, капитана австрийской армии Пану Тенецкого,
который только что вернулся из Триеста. Она ненавидела его
столь же сильно, сколь сильно боялись его все окружающие, а
спустившись вниз, к пристани, она возненавидела и младшего
брата Макария Тенецкого, который до женитьбы вел дела семейной
мастерской по отливке колоколов, где изготовляли замки и
засовы, точные, словно часы, а женившись, начал в той же
мастерской делать столь же совершенные и точные мушки и
спусковые крючки для пистолетов и ружей по заказам австрийской
армии. Перед церковью Святого Николая она ощутила ненависть к
своим узким и длинным ступням, которые казались ей некрасивыми,
а в конце пути, возле фонтана, возненавидела жену Макария,
которая о ней, Ерисене Тенецкой, сказала как-то "ни Богу свечка
ни черту кочерга". Некоторое время ненависть боролась в ней с
противоположными чувствами, а потом она заплакала, и это
помогло ей решиться.
"Я знаю, что можно противопоставить ненависти, которая
беснуется во мне", -- подумала она, выходя на набережную,
подметенную и чистую, как комната, вошла в лавку и выбрала
несколько вещей.
-- Дайте мне вон тот платок, одну трубку, вот этот стул,
пару перчаток и перстень.
-- Так покупки не делают, барышня Тенецкая, -- решил
посоветовать ей продавец. -- Вы должны сказать мне, какую
именно трубку. Трубки бывают мужские и женские. Бывают пенковые
и бывают такие, что не гаснут. Иногда трубки делают по руке,
которая их будет держать, в таких случаях заранее снимают
мерку.
-- Я еще не сняла мерку, -- ответила Ерисена и решила, что
слезы выдали ее. Ей казалось, что по ее лицу можно прочитать
все мысли, а по слезам не только мысли, но и сны.
"Слезы предают даже после того, как высохнут, -- подумала
Ерисена, -- когда они уже не отличаются от вчерашнего пота и
лежат на щеках, как рыбья чешуя".
Все же она выбрала крепкую трубку из сливового дерева с
мундштуком из рога, как будто ей нужна была не трубка, а
свирель.
-- А что касается перчаток, дайте мне мужские. Такие,
поверх которых можно носить перстень. И перстень такой, чтобы к
ним подошел.
Продавец проворчал, что лучше было бы перчатки заказать по
руке того, кто будет их носить, да и размер перстня надо бы
знать точно, но Ерисена ответила, что она и так знает размеры
того, для кого делает покупки. На самом деле это было не так.
Тот, кому все это предназначалось, был ей незнаком. Она не
знала, как он выглядит, как его зовут. Она никогда его не
видела. Ерисена Тенецкая подбирала вещи для еще неизвестного ей
суженого, для будущего мужа, который рано или поздно должен
вынырнуть из открытого моря будущего. Из моря будущего, к
которому Дунай, лежащий у ее ног и у ног всего города,
постоянно и неизменно катит свои волны. Она купила все это
разом, как покупают все необходимое для венчания. И в тот
момент, когда она расплачивалась за перстень, ее тело вдруг
запахло персиками.
Затем у одного из уличных торговцев, сидевших на ступенях,
она сняла с крючка пару крошечных, шитых серебром и шелком
туфелек, туфельки были связаны шнурком из крученой золотой
нити.
-- Не продашь ли одну из этих туфелек? -- спросила она
продавца.
-- Одну? -- удивился торговец и почувствовал, что его
борода начала расти быстро, как у мертвого. -- Кто же, барышня,
покупает туфли по одной?
Ерисена Тенецкая махнула рукой, заплатила за пару и тут же
бросила одну туфельку в канаву, а вторую повесила на шею как
медальон. Так, с туфелькой, которая сверкала у нее на груди как
драгоценность, вернулась она домой. Вечером, когда ей принесли
из лавки купленные сегодня вещи, она разложила их по комнате и
каждой дала имя. Перстень она назвала Борзой и только тут
заметила надпись на нем:
"Помни обо мне! Перстень -- это невинность, которая
восстанавливается. Потеряв меня, теряешь нечто большее. Я жду
твоего пальца, как жениха!"
Она положила его в свою третью туфельку и задремала. Когда
на церкви Святого Николая, стоявшей неподалеку от ее дома,
начало бить двенадцать часов, она во сне почувствовала, что ее
тело снова запахло персиками. И испугалась этого запаха.
Ерисена Тенецкая не любила спать. Она боялась провалиться
в сон.
Девятый ключ. Отшельник
Поручик французской армии Софроний Опуич скакал верхом
разувшись, как человек, который сунул золотую монету в кусок
хлеба и пустил его вниз по течению реки. Неподалеку от холма он
разрешил своим солдатам сделать привал, а сам отправился на
вершину, где находился скит, рядом с которым его обитатель
неумело колол дрова. Опуич приказал солдатам помочь отшельнику.
Позже, ночью, когда они возвращались с боевого задания,
сгустился такой мрак, что им пришлось остановиться. И тут на
вершине холма загорелся светильник. Отшельник указывал им
дорогу, светом благодарил за огонь. Поручик скомандовал
двигаться, но едва он произнес эти слова, как светильник погас.
Стоило ему замолчать, и свет появился снова. Поручик приказал
