Абу-Салим фарр-ла-Кабир и не входил в первую дюжину Блистающих столицы, то
во вторую он входил наверняка, что было уже немало; хотя зачастую
Абу-Салим и уклонялся от Бесед с влиятельным кланом Нагинат Рюгоку или с
Волчьей Метлой и ее подругами, предпочитая соперников своего роста. И в
этом я был с ним заодно, хотя и не всегда. А в последнее время - далеко не
всегда.
- Прикажете впустить? - повторил эсток.
Я согласно шевельнул кисточками на головке моей рукояти, и Заррахид
отвел своего Придатка в сторону, освобождая проход.
Грузный Придаток Абу-Салима, чьи вислые и закрученные с концов усы
напоминали перевернутую гарду надменных стилетов Ларбонны, торжественно
приблизился к моей стене, держа на вытянутых руках царственного Шешеза.
Затем он немного постоял, сверкая золотым шитьем парчового халата - я
обратил внимание, что и сам Шешез Абу-Салим надел сегодня ножны из
крашеной пурпуром замши с тиснением "трилистника" и восьмигранным
лакированным набалдашником - и спустя мгновение ятаган Шешез приветственно
прошуршал, опускаясь на сандаловую подставку для гостей.
Висеть Абу-Салим не любил - как у всех ятаганов его рода, центр
тяжести Шешеза смещался очень близко к расширяющемуся концу его клинка,
отчего ятаганы, висящие на стене, выглядели немного неуклюжими. Но
Блистающие Кабира прекрасно знали обманчивость этого впечатления, да и сам
я не раз видел, как его величество с легкостью рубит десять слоев грубого
сукна, обернутого вокруг стальной проволоки. И вообще отличается изрядным
проворством.
Даже двуручный грубиян Гвениль Лоулезский и его братья-эспадоны
(несмотря на отсутствие вассальной зависимости Лоулеза от Кабирского
эмирата) избегали при посторонних звать Абу-Салима просто Шешезом, хотя
ятаган и любил свое первое имя-прозвище. Шешез - на языке его предков,
Диких Лезвий, некогда приведших своих горных Придатков в Кабир, это
означало "молнию" или "лоб Небесного Быка".
Высокородный ятаган вполне оправдывал это имя.
Шевельнувшись в соответствующем моменту поклоне, я уж было решил
приказать сменить на мне одежду, но Абу-Салим поерзал на подставке и хитро
подмигнул мне зеленым изумрудом, украшавшим его рукоять.
- Терпеть не могу парадных нарядов, - весело сообщил он, устроившись
поудобнее. - И жмет, и бок натирает, а никуда не денешься - дворцовые
чистоплюи не поймут. Мне бы твоего Заррахида на недельку-другую, чтоб
показал им, с какой стороны маслом мажутся...
Я понял, что разговор намечается неофициальный. Придаток Чэн уже
стоял позади Придатка Абу-Салима, и мы, не сговариваясь, отослали их к
столу - пить свое любимое вино. Малые Блистающие засуетились вокруг,
косясь то на нас с Шешезом, то на застывшего у дверей эстока Заррахида.
Абу-Салим не обратил на Малых ни малейшего внимания.
- Хорошо у тебя, Единорог, - мечтательно протянул он, сверкнув черным
лаком набалдашника. - Тихо, спокойно... не то что у меня во дворце.
Завидую, честное слово...
- Я люблю покой... Шешез, - ответил я, решив принять предложенный тон
разговора. - Ты же знаешь - мы, мэйланьцы, в душе отшельники. Приемы да
шествия не по нам. У меня и ножен-то подходящих для такого дела нет, и
оплетка на рукояти вытерлась...
- Не прибедняйся, - усмехнулся ятаган, - все у тебя есть. Тем паче
что я как раз по этому поводу. Ты дядю моего двоюродного, Фархада
Абу-Салима иль-Рахша фарр-ла-Кабир знаешь? Понимаю, что имечко длинное,
так ведь и дядя у меня не из коротких... Ну, знаешь или нет?
Я кивнул. Иль-Рахша - иначе "Крыло бури" - я видел, когда давал
личную вассальную клятву царствующему дому фарр-ла-Кабир, и еще несколько
раз на очень давних турнирах. На последних иль-Рахш по каким-то своим
причинам не показывался, но я все равно отлично помнил его нарочито бедную
рукоять без серебра и самоцветов, отрывистую манеру Беседовать и любимый
удар с оттяжкой при рубке предметов.
Сколько ж это времени прошло? Многовато...
Незабываемый был дядя у Шешеза. Фархад Абу-Салим иль-Рахш
фарр-ла-Кабир слыл чуть ли не самым старым Блистающим Кабира, и
поговаривали, что он помнит даже времена Диких Лезвий - но в это верилось
с трудом.
Ятаган удовлетворенно покачал ремнем ножен, провисшим вниз.
- Вот и хорошо, - заявил он, - вот и славно!.. Ты понимаешь,
Единорог, у Фархадова Придатка третьего дня детеныш родился. Крепенький
такой, горластый, не то что предыдущие заморыши... Вот дядя Фархад и решил
себе нового Придатка вырастить. А то, говорит, у старого рука уже не та.
Опять же детеныш, похоже, левша, а у иль-Рахша на это нюх и слабость
немалая... В общем, завтра Церемония Посвящения. Придешь? Ведь у нас из
Высших Мэйланя кто сейчас в Кабире? Ты да еще Тэссэн Седзи, только этот
боевой веер никуда не ездит уже лет восемь. И впрямь отшельники вы,
мэйланьцы...
Я подумал. Приглашение, да еще лично от Шешеза (или от самого
иль-Рахша?! А переспросить - неудобно...) было лестным. Лестным, но
неожиданным, а потому нуждалось в осмыслении. И род мой, и положение в
Кабире вполне оправдывали честь присутствия на Посвящении Придатков
правящего дома - правда, до сих пор высокородные ятаганы предпочитали
отправлять на временный (пока новый Придаток вырастет да обучится) покой
членов своей семьи без посторонних.
И особая пышность при этом тоже не поощрялась. Ну, в крайнем случае
приглашались родственные сабельные кланы, чьи предки и предки ятаганов
фарр-ла-Кабир были выходцами с одних и тех же плоскогорий - цельнокованые
Малхусы с зигзагообразным срезом тупой стороны клинка у самого острия и
необщительные Киличи из ущелий Озека, похожие на ущербный полумесяц. Еще
изредка малочисленные Шамшеры перевала Рок...
При чем здесь Высшие Мэйланя, я вас спрашиваю? Я и не был-то дома
невесть сколько!.. вот как перевез в Кабир Хо Анкора, прадеда нынешнего
Придатка Чэна, так и осел в столице... даже в гости домой не езжу. Вот
ведь как - домой в гости...
Я представил себе, как гордый Шешез Абу-Салим приглашает на
Посвящение Тэссэна Седзи, а упрямый веер отрицательно шевелит потемневшими
от времени пластинами, острыми как бритва, ссылаясь на годы и любовь к
одиночеству - и понял, что соглашусь.
- Сочту за честь, - ответил я. - Всенепременно буду.
- Прекрасно! - искренне обрадовался Шешез, и мне вдруг показалось,
что ятаган за ширмой непринужденности упорно скрывает истинную цель своего
прихода и что сейчас я согласился не только на присутствие при Церемонии
Посвящения, но и на что-то еще, на что, может, и не стоило бы соглашаться.
Мало у меня забот?.. харзиец этот непонятный, Метла опять же уехала и
когда вернется - неизвестно, а теперь еще и нежданная любовь к мэйланьцам
со стороны дома фарр-ла-Кабир...
- Просто прекрасно! А то на таких торжествах ржавеешь от скуки! Ты
обязательно приходи, Единорог, расскажешь нам что-нибудь интересное...
Помнишь, твой брат, Большой Да-дао-шу ваши предания любил рассказывать,
пока не уехал домой? О походах Диких Лезвий, о подземной кузнице Нюринге,
о мертвых Блистающих с вечно теплым лезвием... как вы их называете?
Отблестевшие, что ли?
- Тусклые. Тусклыми их зовут...
Это вырвалось у меня непроизвольно. Не та была тема, чтобы вот так,
попусту, звенеть о ней после захода солнца. Шешез прав - в древнем Мэйлане
верили во многое, на что большинство Блистающих эмирата предпочли закрыть
глаза или сделать вид, что закрыли... а вот мне все не удавалось. Да и
глаза - их Придаткам закрывать привычнее, а в Мэйлане говорят: "От страха
в ножны не спрячешься".
Шешез не знал, отчего мой старший брат Да-дао-шу, рядом с которым и
Шешез, и гигант Гвениль казались не такими уж большими, прошлым летом
спешно бросил все дела в Кабире и вернулся в Мэйлань. Я и сам-то не слыхал
послания от наших старейшин, которое и выдернуло Большого Да из Кабира.
Посчитали, видно, что молод Единорог...
А еще Шешез не знал, отчего тринадцать отпрысков знатнейших
Мэйланьских родов согласно приказу Старейшин Совета Высших Мэйланя в свое
время оставили родину и уехали, не оглянувшись. Я и Да-дао-шу - в Кабир,
меч-крюк Цзяньгоу - в Хину, остальные - кто куда...
Ну и не надо ему об этом знать. Я не много знаю, как младший в роду -
так, все больше догадки строю - а Шешезу и вовсе ни к чему.
- Да-да, верно, - Шешез довольно потерся о ложе подставки, выложенное
трехслойным войлоком. - Тусклые, конечно! А я все никак не вспомню... у
Фархада спрашивал - не отвечает. Совсем старый, видно, стал! Собственную
тень пополам резать хочет. Ну да ладно, это дела семейные... так ты
приходи, Единорог, приходи обязательно!
...Еще около часа мы болтали о всяких светских пустяках, а потом
Шешез Абу-Салим резко засобирался домой, словно вспомнив о чем-то
неотложном.
- В Хаффе, на открытом турнире, - вскользь бросил ятаган, пока его
Придаток поднимался из-за стола, оправляя алый кушак на объемистом животе,
- у Кривого Килича Энгра неприятность вышла. Ты вот его не знаешь, а у
него Придатка испортили. По-крупному. Сам понимаешь, сабельные кланы - они
горячие, им молодые Придатки нужны, а тут правую ногу подчистую отрезало.
Выше колена. И самого Кривого Килича выщербили...
- Кто? - холодея, перебил я, забыв о приличиях. - Может, кто-то из
неопытных, вчера кованных? Нет, глупость говорю, их на открытый турнир и
не допустили бы, на первой же рубке отсеяли!.. Или бывает, что
какая-нибудь алебарда у своего Придатка болезнь проглядела...
- Бывает, - уклонился от прямого ответа сиятельный фарр-ла-Кабир. -
Всякое бывает. Вот и в Дурбане тоже было... Бывает - это когда раньше,
причем так давно, что и не вспомнить; а было - это когда почти сейчас,
сегодня или в крайнем случае вчера...
И не договорил.
- На Посвящение приходи, - добавил он уже от дверей. - Ты расскажешь,
мы расскажем... глядишь, и время веселей пройдет.
Оставшись один, я представил себе Щербатого Килича, затем подумал,
каково это - теплое и тусклое лезвие - и до утра меня мучили кошмары.
Мне снились испорченные Придатки. Я чувствовал приторно-пьяный запах
красного вина, хлещущего из разрубленной плоти.
Придаток Чэн всю ночь просидел над кувшином, и я не гнал его из зала.
Утром, в середине четвертой стражи я отправил Заррахида с поручением
узнать точное время Посвящения у Абу-Салимов - вчера я так и не удосужился
спросить об этом у Шешеза - и заодно послушать свежие городские сплетни.
Заррахид был не самым лучшим сборщиком слухов, но зато мой эсток умел
мгновенно отсеивать шелуху болтовни от редких зерен истины - что сейчас
волновало меня в первую очередь.
Я надеялся выловить в мутной реке легкомыслия форель смысла, как
говаривал иногда Трехзубый Кра, любивший в часы досуга бить верткую
серебристую рыбу в брызжущих пеной горных потоках Айера и Бек-Нэша на
северо-востоке от Кабира.
Цветистость слога была нынче в моде. Заразная, однако, штука... Я с
сожалением отмечал, что даже в Беседах коротким и ясным выпадам или ударам
без замаха предпочитались длинные "фразы" с множеством уверток и
двусмысленностей. Увы, столичные нравы оставляли желать лучшего...
Не прошло и полторы стражи, как эсток вернулся и доложил,
одобрительно похлопывая взмокшего Придатка эфесом по бедру, что в Кабире
ничего не говорят. То есть не то чтобы совсем ничего, и не то чтобы все
Блистающие столицы спрятали клинок болтливости в ножны осторожности - я
