заметили похожего человека в караване, уходящем в Мэйлань...
Она вдруг резко замолчала, поняв, что сболтнула лишнего.
Да, наверное, мне действительно не стоило бы этого знать.
Наверняка - не стоило. Но что сказано - то сказано.
- После его... э-э-э... его бегства в городе больше не случалось
ничего необычного? - как можно спокойнее поинтересовался я. Проклятье, все
время приходится следить за своими руками...
Чин нахмурилась и плотно сжала губы. Она явно колебалась. Но
сделавший первый шаг обречен на второй.
- Трое убиты и два человека ранены за последние две недели. Раненые
дали описание двоих... - она долго не могла подобрать подходящего слова,
так и не нашла его и тихо закончила. - Но их так и не обнаружили.
- Это не он?
- Нет. Даже не похожи. И оружие совсем другое. Я не понимаю, Чэн...
На глаза ее вдруг навернулись слезы, и от недавней сдержанности не
осталось и следа. Передо мной сидела просто испуганная и растерянная
девушка, и мне хотелось утешить ее, защитить от всех и вся - если бы не я
сам был причиной испуга Чин, не сумев защитить себя самого...
Кто бы меня утешил?! Я смутно подозревал, что в том, что могло бы
меня хоть немного утешить, крылось что-то темное и страшное - едва ли не
худшее, чем уже случившееся.
- Чэн, я не понимаю, что происходит! Как... как может держащий оружие
пойти на такое?! Ранить, искалечить, а тем более - убить! За что? И -
зачем?! Это не прибавит к его имени ни гордости, ни почета, да и само имя
придется вечно скрывать! Я не понимаю... не могу понять... не могу!..
Она закрыла лицо ладонями, и слезой блеснул бриллиант в перстне на
безымянном пальце правой руки. Руки. Правой... О Изначальный кузнец
Джангар, неужели я навечно обречен с завистью смотреть на чужие руки?!
Даже если это руки любимой девушки...
Руки... и я успокаивающе погладил Чин по плечу уцелевшей рукой.
- Не плачь, девочка. Люди, опозорившие свое право держать оружие, не
стоят самой крохотной из твоих слезинок. Нет, не пугайся, я говорю не о
себе. Возможно, я заслуживаю сочувствия или жалости, но позора нет на мне,
и прошу тебя - не жалей Чэна из Анкоров Вэйских! Потому что может прийти
день - и я стану недостоин жалости, но стану достоин позора. И в этот день
перестанет саднить моя кисть, оставшаяся там, на турнирном поле. И
созревший виноград моей жизни станет в этот проклятый день багряным и
горьким вином завершения...
Ладони Чин медленно разошлись в стороны, и она совершенно по-детски
уставилась на меня во все глаза - но недетскими были испуг и надежда в
этом взгляде.
А я все пытался понять - что же я сейчас наговорил ей?! Слишком
сумбурно все получилось, слишком порывисто и нелепо... Искренне говорил
ты, Чэн Анкор Однорукий, но словно и не ты говорил... вернее, не только
ты.
Кто говорил вместе со мной? Чьи слова походили на язык древних поэм
безумного Масуда ан-Назри?
Кто предвидел страшное?..
...Хватит. Пора расслабиться.
- А сейчас, благородная госпожа, позвольте вас пригласить? - и я
плавно махнул обрубком в тот угол, где стояло наше оружие.
Продолжение нас самих.
- Почту за честь, Высший Чэн. Но...
- Никаких "но", госпожа! Кто, кроме вас и лучше вас, может мне
вернуть прежнее умение?
Чин внимательно поглядела на меня и молча кивнула.
И мы пошли к оружию.
Единорог словно бы сам скользнул в мою левую руку. И все же... Я
никак не мог избавиться от чувства неполноценности. И заранее понимал -
ничего не получится.
Поддаваться мне Чин не станет - я сразу же увижу и почувствую это. А
в полную силу...
К тому же меня все время подмывало перебросить меч в правую руку.
И я сознавал - в какой-то момент, когда сознание уступает место
мастерству, я не выдержу.
Переброшу.
...Силуэт всадницы уже давно растворился в лиловых сумерках Кабира, а
я все стоял у распахнутого окна, смотрел ей вслед и слышал - нет, не цокот
копыт по булыжнику, но мелодичный перезвон оружия, звучавший, когда
соприкасались мой Единорог и Волчья Метла Чин. Только в сегодняшнем танце
я оказался слишком неуклюжим кавалером - и звон выходил не таким
радостным, как прежде, срываясь зачастую на болезненное дребезжание...
Да и звучал-то он недолго. Мало того, что острие пики дважды замирало
вплотную к моей груди - в довершение всего Чин удалось выбить взвизгнувший
Дан Гьен из моей левой руки, а такого до сих пор не случалось никогда.
Никогда раньше.
Никогда...
Грустный вышел танец. Для обоих - грустный. Теперь-то я знал...
Знал, что отныне мой удел - грубая проза. Потому что поэзия поющего
клинка мне более недоступна.
И Чин тоже поняла это. Не могла не понять. Не думаю, что сейчас ей
намного легче, чем мне.
Впрочем...
Я стоял у окна и смотрел в сумерки, поглотившие маленькую Чин,
которую родные и близкие друзья иногда называли Черный Лебедь Хакаса.
Я был ее очень близким другом.
Улетай, лебедь...
...Фальгрим явно задался целью всерьез споить меня. Он был излишне
весел и многословен, нарочито громко шутил (а голос у Беловолосого и так -
о-го-го!), постоянно подливал мне вина и изо всех сил старался не смотреть
на мою укороченную правую руку, прятавшуюся в провисшем рукаве халата.
За последние три дня я в полной мере успел оценить деликатность моих
знакомых. Все были прекрасно осведомлены о руке бедного Чэна Анкора и все
старались на нее не смотреть.
И я в том числе.
Только никому это не удавалось.
И мне - в том числе.
- Наливай! - бросил я просиявшему Фальгриму. - Ах, судьбы наши
бренные, кто был - того уж нет... Подымем чаши пенные, как говорил поэт!..
Поднимать чашу можно любой рукой. И я пил, пил - заливая кровью
виноградной лозы дорогой полосатый халат и мечтая опьянеть до
беспамятства.
И - не пьянел. А посему слушал последние новости Кабира в
громогласном исполнении своего приятеля - о предстоящей помолвке
племянника эмира Дауда, Кемаля аль-Монсора Абу-Салим и благородной госпожи
Масако Тодзи; о приемах и балах; о госте города - Эмрахе ит-Башшаре из
Харзы, которому ехидный и острый на язык шут эмира Друдл Муздрый успел
прицепить кличку Конский Клещ, и кличка действительно пристала к бедному
Эмраху, как тот самый клещ к конской... - Фальгрим смеялся долго и со
вкусом, после чего продолжил: о купеческом караване из Бехзда, принесшем
совсем уж несуразные слухи; о...
Фальгрим все не умолкал, но я уже плохо слушал его, хотя это было и
не очень-то вежливо. Два имени засели у меня в голове. Эмрах ит-Башшар из
Харзы и Друдл Муздрый - шут, которого многие считали советником эмира
Дауда. Впрочем, одно другого не исключало.
Я вспоминал странное поведение харзийца во время нашей первой встречи
у башни Аль-Кутуна и после нее, вспоминал многозначительные намеки Друдла,
обильно сдобренные нахальством... Оба они безусловно что-то знали -
что-то, что отнюдь не помешало бы знать и мне!
Что?
Хотя... Я невольно покосился на болтающийся рукав. Что мне с этого
знания, каким бы оно ни было? Все знание мира не стоило пяти обычных
крепких пальцев...
Фальгрим перехватил мой взгляд - и осекся на середине фразы. Понял -
зря, все зря. Зря пытался развеселить, отвлечь, напоить... Не казни себя,
Беловолосый, не ты в этом виноват. А я и так благодарен тебе уже за саму
попытку.
Лицо молодого лорда Лоулезского стало серьезным и суровым. Сейчас он
был чем-то похож на собственный двуручный меч-эспадон Гвениль, стоявший
позади Фальгрима у стены рядом с моим Единорогом. На мгновение мне даже
показалось, что и мечи тоже беседуют друг с другом - разве что вина не
пьют.
...Откуда у меня такие мысли? Спьяну, что ли? - так хмель меня
сегодня не берет...
- Извини меня, Чэн, - неожиданно тихо заговорил Фальгрим, и его
приглушенный бас напомнил мне рокотание отдаленного грома. - Я понимаю,
каково тебе сейчас... а если не понимаю, то догадываюсь. Когда б я не
проиграл ту проклятую рубку...
Он помолчал, двигая по столу свою опустевшую чашу. Чеканный дракон из
серебра, обвивавший ее, подмигивал мне кровавым глазом.
- В Кабире поговаривают, что ты хотел свести счеты с жизнью, - глухо
пророкотал далекий гром. - Я рад, что ты не сделал этого...
- Я еще сведу счеты, - криво усмехнулся я. - Только не с жизнью.
Вернее, не со своей жизнью.
Фальгрим непонимающе посмотрел на меня и потянулся за узкогорлым
кувшином.
Я и сам-то не очень себя понимал. Может быть, во мне проснулась кровь
моих легендарных вспыльчивых предков из варварского Вэя, гибких и опасных,
как клинки.
Кровь...
Алая кровь на зеленой траве.
- Гонец от солнцеподобного эмира Кабирского Дауда Абу-Салима! -
возвестил объявившийся в дверях слуга - низкорослый крепыш с двумя боевыми
серпами-камами за поясом.
- Проси, - махнул рукой Фальгрим, обрадованный тем, что столь
скользкий и болезненный разговор был внезапно прерван.
Как ни странно, я тоже испытал облегчение. Кто утверждал, что больные
любят говорить о своих болезнях? Или просто я - не больной?..
А какой я? Здоровый?!
Этого гонца я не помнил, но одевался он точно так же, как и любой
гулям эмира - праздничный чекмень темно-синего сукна, подпоясанный алым
кушаком, островерхая шапка с косицей гонца, остроносые ичиги на ногах...
Ну, и непременный ятаган за кушаком.
И сам присланный гулям был так же бородат и черноволос, с тем же
орлиным профилем, что и все гонцы эмира. Выращивают их специально для
Дауда, что ли?..
- Великий эмир Кабира приглашает Фальгрима, лорда Лоулезского, к себе
во дворец. Сегодня вечером состоится помолвка досточтимого Кемаля
аль-Монсора Абу-Салим с благородной госпожой Масако Тодзи.
Гонец отбарабанил все это заученной скороговоркой, потом заметил меня
- я еще при его появлении отошел к окну, - и поспешил продолжить:
- Вас, Высший Чэн Анкор, великий эмир также приглашает на торжество.
Посланный к вам гулям не застал вас дома...
Он запнулся и неожиданно закончил:
- А из вашего дворецкого слова не вытащишь!..
Я сдержанно кивнул.
Когда двери закрылись за гонцом, отосланным на кухню, Фальгрим
посмотрел в окно, обнаружил за ним то же, что и я - близкий к угасанию
день - и перевел взгляд на меня.
- Ну что, Чэн Анкор Вэйский, пошли жениха с невестой смотреть? А то
темнеть скоро начнет. Может, хоть там развеешься...
Я молча кивнул еще раз. Деликатные все-таки у меня друзья...
Пышная суета празднества, на которое мы с Фальгримом слегка опоздали,
сразу же закружила меня, действительно давая возможность ненадолго
забыться - и я с радостью окунулся в этот шумный водоворот, сверкающий
шитьем одежд, ослепительными улыбками, полировкой клинков и чаш с
искристым вином.
Я с искренней радостью приветствовал знакомых, стараясь не обращать
внимания на бросаемые украдкой сочувственные взгляды; я раскланивался с
дамами, говоря один комплимент за другим; я даже шутил, я был почти весел,
суматоха лиц и приветствий вытеснила из головы тяжелые мысли - чего не
смог сделать хмель вина, сделал хмель праздника.
Мгновениями мне казалось, что все вернулось на круги своя, что все -
как прежде, и я сам - прежний обаятельный и галантный Чэн Анкор, душа
общества... и ничего не случилось, словно и не было никогда разрубленного
тела на кабирской улице, не было незнакомца с изогнутым двуручным мечом,
не было неба, падающего на турнирное поле...
