по-моему, просто так, на всякий случай.
Потом подошел к наковальне, некоторое время наблюдал за действиями
двух других своих помощников (те колдовали над какими-то обрезками),
слегка скривился, но ничего не сказал - дал им закончить и положить
заготовку в горн.
После чего сказал им все - и очень подробно, с красочными
отступлениями.
Отведя душу, мастер сам взялся за дело: с неожиданной для его
телосложения резвостью ухватил длинные щипцы, стоявшие рядом с горном,
запустил их в печь и ловко выудил один из штырей, раскалившихся докрасна.
Через мгновение штырь оказался на наковальне и кузнец, придерживая
его совсем другими щипцами (и когда он успел их сменить?!), принялся
методично постукивать средней величины молотком, придавая заготовке
неведомую мне пока форму.
Когда металл начал тускнеть, остывая, Коблан сунул заготовку обратно
в горн и выдернул вместо нее другую.
Это повторялось пять раз, после чего мастер выбрал себе молоточек из
самых маленьких - в его лапах этот миниатюрный инструмент смотрелся смешно
и неуместно - подозвал к себе того подмастерья, из-за фартука которого
торчала уже знакомая мне змеиная головка волнистого криса, а потом
уставился в мою сторону, словно только что обнаружив мое присутствие.
- А ты чего стоишь? - крикнул он с негодованием. - Ну-ка, бери клещи
и давай!..
И я, Чэн из Анкоров Вэйских, наследный ван Мэйланя, почувствовал себя
лентяем-подмастерьем, отлынивающим от работы и пойманным на этом мастером.
Я поспешно вскочил, схватил левой рукой клещи, протянутые мне одним
из подмастерьев, и с третьей попытки неловко уцепил ими заготовку, помогая
себе обрубком.
- Ближе, дубина, ближе к себе перехвати, - почти добродушно проворчал
Железнолапый, и я послушно перехватил, чуть не уронив себе на ногу
раскаленную заготовку.
- А теперь держи крепче, - Коблан поглядел на мои неумелые попытки,
пожевал губами, словно собираясь и меня обругать для пущей убедительности,
но промолчал - видимо, счел меня недостойным.
И они вдвоем с подмастерьем загуляли молотами по заготовке: Коблан -
маленьким молоточком, а подмастерье - здоровенной кувалдой, опуская ее
точно в тех местах, где указывал мастер.
Ну а я держал. Заготовка, как живая, рвалась из клещей, сами клещи
отчаянно вибрировали - но я держал, до боли закусив нижнюю губу, не ощущая
онемевших пальцев (и тех, что у меня были, и тех, которых не было), пока
Коблан не перехватил у меня потускневший штырь кривыми щипцами и не сунул
его обратно в горн, вынув вместо него другой.
И все повторилось сначала. Я держал, они били. Они - били, я держал.
И так - пять раз.
Пять раз. Пять мучительных вечностей, пять железных штырей, пять
пальцев в руке...
Пять.
Пальцев.
Пять...
Пальцев.
Пять...
Понимание обожгло меня, как пламя горна - заготовку, я чуть было не
закричал...
Но тут все закончилось.
И Коблан Железнолапый, мастер со странностями, объявил, что нам пора
обедать.
Ему и всяким бездельникам и лентяям, имена которых он и
произносить-то отказывается на голодный желудок.
То ли я проголодался, как никогда, то ли еще что, но обед у Коблана
оказался ничуть не хуже, чем у меня - отменный плов по-дубански с желтым
горохом, баранья густая похлебка-пити с острыми пахучими приправами и
алычой, свежие фрукты, два сорта вина...
Первый сорт - Кобланова отрава; и второй - мой мускат из солнечного
Тахира, который, кроме меня, почему-то никто не пил.
- Угощайся, устад, - я пододвинул оплетенную бутыль Коблану.
- Это в кузне я - устад, - Железнолапый с сомнением оглядел бутыль,
опасливо поднес ее к губам и почти сразу же поставил на стол. - А за
столом я - Коблан, и ты познатнее меня будешь. Хоть и молодец ты, -
неожиданно признался кузнец, и я замер с набитым ртом. - Не всякий Высший,
да к тому же однорукий, вот так сразу клещи схватит и к наковальне
встанет. Не ожидал...
- И зря, - улыбнулся я. - Что с дурака взять?
Коблан ошарашенно вытаращился на меня, увидел, что я улыбаюсь - и
вдруг оглушительно захохотал. Я не удержался и расхохотался вслед за
кузнецом. Подмастерья, сидевшие в конце стола, робко захихикали, но их
робость вскоре прошла...
Вот так мы сидели и смеялись - и угнетающее напряжение последних двух
с лишним месяцев, минувших с того проклятого дня, постепенно отпускало
меня. Я чувствовал себя прежним, чувствовал, что снова становлюсь самим
собой - веселым Чэном, душой общества, легкомысленным и легковерным;
таким, каким был...
Нет, не таким. Я обманывал сам себя и не мог обмануть до конца -
значит, я уже был другим. Прав эмир Дауд. Многое во мне изменилось, и не
только снаружи... Вот такие-то дела, Чэн-подмастерье!
Я пододвинул к себе бутыль с мускатом и чуть не опрокинул ее - до
того легкой она оказалась. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что
бутыль практически пуста. Я с уважением покосился на увлеченно жующего
Коблана.
Теперь понятно, почему он пьет только свое вино. А я-то ему всего
пару бочек тогда предложил, глупец...
Дни сменяли друг друга, полыхал горн, висел в углу кузницы над
шипастым Коблановым герданом мой Единорог, сам Коблан с подмастерьями
громыхали молотами, я в меру сил помогал им - держал клещами заготовки,
крутил ножной привод шлифовального круга, иногда брал в уцелевшую руку уже
почти готовые фаланги стальных "пальцев", теплые после шлифовки - и
надолго зажимал их в кулаке или по совету Коблана прикладывал их к рукояти
своего меча.
У меня больше не возникало сомнений, нужно ли это. Понимал - нужно.
Металлическая рука рождалась у меня на глазах. С ювелирной точностью
кузнец подгонял шарнирные сочленения, необходимые для будущих пальцев и
запястья, и я только диву давался - как одинаково аккуратно он мог
работать кувалдой и легким молоточком.
Это действительно был - Мастер.
И все это время древняя перчатка, сплетенная из стальных колец с
пластинами, лежала на табурете, окруженном веревочными заграждениями; и
ровно горели четыре тонкие свечи и одна плошка.
Перчатка ждала. Ждала своего часа.
И дождалась.
...Коблан извлек из горна уже готовую, закаленную и отпущенную,
пышущую жаром "руку" и бережно опустил ее - нет, не в воду.
В масло.
С шипением "рука" окунулась в эту купель; поднялось облако густого,
резко пахнущего пара. И когда "рука" вышла наружу - она тускло
поблескивала, и капли горячего масла стекали с нее, как капли... капли
крови!
Скелет.
Рука без кожи.
Мне стало зябко. В кузнице, у пылающего горна.
Мы с Кобланом встали с двух сторон над перчаткой, кольчатой кожей,
отражавшей колеблющийся огонь свечей. Мы стояли друг напротив друга: он -
с сочащейся маслом железной "рукой" в своих "железных" лапах, я - с
обнаженным Единорогом в левой, заметно окрепшей за последнее время руке.
Потом Коблан протянул вперед металлический скелет руки, я перехватил
меч за клинок - и блестящие пальцы коснулись рукояти протянутого мной
Единорога. Мастер придержал меч второй рукой, и моя собственная ладонь
легла сверху, смыкая искусственные пальцы на рукояти меча.
Капли масла срывались вниз и тяжело шлепались на ожидавшую своей
очереди перчатку.
Было тихо, только гудело пламя в горне. Подмастерья встали за нашими
спинами, касаясь узловатых веревок; подмастерья были такие же
молчаливо-торжественные и серьезные, как и мы.
И раздался голос Коблана Железнолапого, странного кузнеца - словно
еще одно пламя гудело в новом горне...
- Клянусь я днем начала мира, клянусь я днем его конца,
Клянусь я памятью Мунира, божественного кузнеца,
Клянусь землей и синим небом, клянусь водой и теплым хлебом,
Клянусь я непроизнесенным, последним именем Творца,
Клянусь...
...Коблан еще говорил, но я плохо разбирал - что именно, а когда эхо
его голоса затихло под сводами кузницы, я с трудом разжал металлические
пальцы и вернул меч на его крюк. Затем мы с Кобланом одновременно
коснулись кольчатой перчатки, слегка продлив касание, и кузнец бережно
извлек перчатку из четырехугольника свечей - погасив по дороге плошку.
Начиналась последняя стадия. Я уже знал, что мало натянуть перчатку,
как кожу на скелет, - пальцы и кожа должны стать неразделимым целым.
И снова стучал молот, горел горн, плевался красными искрами
раскаленный металл, шипело масло, горели свечи - на этот раз уже вокруг
наковальни. Я видел, что Коблану неудобно работать, все время опасаясь
задеть и сбить свечу; но я понимал - надо...
Наконец моя будущая рука - окончательно готовая, отполированная и
соединенная с крепежными ремешками и застежками - снова легла на рукоять
Единорога.
Теперь ритуальные свечи были длинными, толстыми и белыми - их должно
было хватить на всю ночь. Мой узкий и прямой меч лежал на
алтаре-наковальне в объятиях стальных пальцев, а над ним - точнее, над
сжимавшей рукоять искусственной рукой - висел на цепи шипастый гердан
Коблана.
Так было надо.
И еще надо было, чтоб мы тихо вышли, плотно закрыв за собой дверь...
...Кузнец подтянул последний ремешок, застегнул пряжку - и я поднял к
глазам свою новую руку.
Она была очень похожа на настоящую, только одетую в железную
перчатку. И ее тяжесть непривычно оттягивала мне предплечье. Новая рука
сидела прочно, удобно, не соскальзывала и не жала.
И вот тут мне захотелось немедленно вернуться домой, взять
наследственный нож-кусунгобу и сделать то, на что я не решился в самом
начале.
Я отчетливо представил себе, как выйду в толчею дневного Кабира, от
которой я отвык, найду маленькую Чин и скажу ей:
- Здравствуй, Чин! Смотри, какая у меня есть новая замечательная
рука! Хочешь такую же?..
Я даже не пытался сжать пальцы. Это были не мои пальцы. Это были
вообще не пальцы.
Мертвый металл.
Мертвый.
Железная рука бессмысленным грузом висела на моей культе.
Во имя Восьмого ада Хракуташа, на что я надеялся?!
На чудо?..
Здравствуй, Чин... хочешь новую руку? Я теперь мастер, я вам всем
могу сделать новые руки - и тебе, и Фальгриму, и эмиру Дауду, и милому
проказнику Друдлу...
Хотите?!
- Обедать пошли, - как ни в чем не бывало буркнул кузнец, и мне
захотелось изо всех сил ударить его по лицу.
Мертвой рукой.
Желание было острым и обжигающим, как только что закипевшая
похлебка-пити.
- Пошли, пошли, - равнодушно повторил Коблан и уже от дверей добавил:
- Домой чтоб и не думал возвращаться... Пошлешь за новой одеждой и вином.
И вот что... почаще клади ЕЕ на рукоять меча. Понял?
Я уронил руку и услышал долгий и чистый звон.
Оказывается, я задел наковальню.
6
...Где я? Зачем? Что это?!
Нет!!! Нет...
Я проснулся в холодном поту и сел на кровати. Я еще не вполне отличал
кошмар от яви, и потому поспешно зажег свечу и уставился на проклятую
железную руку. Она была на месте, и пальцы ее, как обычно, были холодны и
неподвижны - как и полагается металлическим штырям, закрепленным в хорошо
смазанных шарнирах и обтянутым кольчужной перчаткой...
Стоп! Ведь вчера вечером я, кажется, снял ненавистную руку... Точно,
снял. А теперь она снова на мне. Как присосавшийся к живой плоти огромный
паук. Как же так? Я ведь помню...
Или не помню?
С вечера я опять сильно напился... да, напился, поскольку теперь мне
