ходите рядом!
Да, сегодня передо мной и Фархадом был зверь, дикий безмозглый зверь,
хищный обитатель солончаков - но, может быть, с Придатками все получается
так же просто? Так же естественно? Значит, дело не в руке - верней, не
только в руке из металла - но и во мне?! В кого ты превращаешься,
Мэйланьский Единорог? Куда идешь?!
Неужели таков Путь Меча?!
Чэн спрыгнул вниз, подошел к Придатку Шешеза и отдал ему Фархада. Сам
Шешез Абу-Салим слабо вздрогнул, когда его Придаток коснулся железной руки
Чэна; я сделал вид, что ничего не произошло, и тщательно вытерся о шкуру
убитого чауша.
Так, словно не раз делал это раньше.
- Фархад! - тихо позвал я потом (мне легче было обращаться к старому
ятагану, когда его держал чужой Придаток). - Фархад иль-Рахш
фарр-ла-Кабир!
Он не отозвался.
Он спал. Или притворялся. Или думал о своем.
Какая разница?
- Что ты хочешь спросить... Высший Дан Гьен? - ответил вместо
иль-Рахша Шешез, и голос его был неестественно бесстрастен.
- Я хочу знать, что кричал Блистающий Фархад перед тем, как...
Я не договорил.
Шешез Абу-Салим поднял на ноги своего Придатка, возвратился к
сломанной подставке, долго смотрел на нее, а потом его Придаток осторожно
положил иль-Рахша просто поперек колыбели, так и не облачив его в
потерянные ножны.
- Здесь никого нет, - бросил Шешез, отвечая на еще один вопрос,
который я так и не задал вслух. - Дитя-Придаток Фархада в другом месте. В
этой колыбели он только спит по ночам, да и то не всегда. Значит, Высший
Дан Гьен, ты хочешь знать, что кричал мой двоюродный дядя Фархад?.. Он
кричал: "Ильхан мохасту Мунир суи ояд-хаме аль-Мутанабби!" Я и не думал,
что когда-нибудь услышу этот забытый язык, да еще в своем доме...
Я ждал.
- Это означает, - сухо продолжил Шешез Абу-Салим, - это означает: "Во
имя клинков Мунира зову руку аль-Мутанабби!" Ну что, ты доволен, Единорог?
Мое прозвище почему-то далось ему с трудом.
- Аль-Мутанабби? - задумчиво лязгнул я, опускаясь в ножны. - Это
Блистающий?
И тут же устыдился собственной глупости. Раз у это аль-Мутанабби была
рука - кем он мог быть, если не Придатком?
Шешез будто и не заметил моего промаха.
- В семье Абу-Салимов, - заметил он, - бытует старое придание, что
когда южный поход Диких Лезвий увенчался взятием Кабира, и лучший ятаган
нашей семьи стал первым фарр-ла-Кабир... так вот, его Придатка якобы звали
Абу-т-Тайиб Абу-Салим аль-Мутанабби. И я не раз слышал от того же Фархада,
что в черные дни Кабира вновь придет время для руки этого Придатка.
Правда, я всегда посмеивался над велеречивостью старика, когда он в
очередной раз принимался излагать мне одно и то же...
- Во имя клинков Мунира зову руку аль-Мутанабби... - повторил я. - А
клинки Мунира - это тоже из ваших родовых преданий? И кто такой Мунир?
Имя? Город? Местность?
- Не знаю, - ответил Шешез, - ничего я толком не знаю... Я знаю
только, Единорог, что время испытаний для тебя закончилось. И еще кое-что
закончилось...
Он резко взлетел вверх и описал двойную дугу над головой своего
Придатка.
- Смерти! - взвизгнул ятаган. - Смерти, убийства, несчастные случаи,
призраки Тусклых - все это закончилось! Тишь да гладь! Вот уже две недели,
как в Кабире все спокойно! И я не могу больше, я все время жду неведомо
чего, я боюсь собственной тени... Это проклятое затишье вымотало меня хуже
ежедневных сообщений об очередных убийствах! И вдобавок этот харзиец,
пылающий ненавистью, этот Пояс Пустыни... последнее его сообщение было с
дороги Барра, что ведет к границе с Мэйланем - и с тех пор он молчит! А
сообщал, что напал на след... Выходит, однако, что след напал на него...
Шешез успокоился так же неожиданно, как и вышел из себя.
- Мир переворачивается, Единорог, как песочные часы, и прошлые
песчинки вновь сыплются в чашу настоящего... Я схожу с ума от
неизвестности, Кабир мечется от стены ужаса к двери благополучия, ты
веришь Дзюттэ Обломку и пытаешься спасти испорченного Придатка, Маскин
Седьмой из Харзы... он учится убивать, Шипастый Молчун заставляет своего
Повитуху приклепать твоему Чэну неизвестно чью руку, а Фархад глядит на
нее и взывает к руке аль-Мутанабби!.. Наверное, и впрямь настали черные
дни Кабира! А я - я плохой правитель для черного времени... слишком уж
долго за окнами было светло.
И я понял, что аудиенция закончена.
А еще я вспомнил, что в тот момент, когда в доме Гердана впервые
сжались стальные пальцы - Дзюттэ Обломок сказал почти то же самое, что и
Фархад иль-Рахш.
Дзюттэ сказал: "Во имя клинков Мунира!.."
8
А вечеринка - или празднество, как пышно выразился Заррахид - прошла
на редкость успешно.
Гости были милы и подчеркнуто беззаботны, Гвениль все время острил и
все время неудачно, зато Махайра - удачно, но тому же Гвенилю стоило
больших трудов не обижаться на Бронзового Жнеца; Заррахиду я
строго-настрого запретил прислуживать - для этого понадобился приказ по
всей форме о переводе эстока на сегодняшний вечер в ранг гостя - и теперь
мой Заррахид рьяно ухаживал за Волчьей Метлой и был совершенно
неотразим...
Детский Учитель семьи Абу-Салим молчал, как всегда, но молчать он
умел весьма выразительно, передавая различные оттенки настроения - и я
решил, что на этот раз Детский Учитель молчит доброжелательно. Помалкивал
и Обломок, словно растеряв с того памятного дня изрядную долю своих причуд
и чудачеств.
Беседы велись исключительно светские, не на победу, а так - для
развлечения, с многочисленными уступками Беседующих сторон друг другу, и я
просто диву давался, глядя на галантного эспадона или почти
благопристойного Дзюттэ.
Сам я в Беседах не участвовал, довольствуясь ролью зрителя и - иногда
- третейского судьи. Меня останавливала отнюдь не неуверенность в железной
руке - после убитого чауша я не сомневался в ее своеобразных возможностях,
и лишь слегка побаивался их - а просто я по гарду был сыт происшедшим, да
и гости мои старались не очень-то задевать Единорога.
На всякий случай. Тем более что случаи в наше смутное время
действительно пошли - всякие...
"Да, наверное, - думал я, глядя на Придатков, уходящих по завершению
Бесед к накрытому столу, и на друзей-Блистающих, собравшихся в оружейном
углу вокруг тяжеловесного Гердана и оживленно спорящих о чем-то, -
наверное... Если очень постараться, то они все обучатся... обучатся
убивать. Собственно, почему "они"?! Нас, нас всех можно научить щербить и
ломать друг друга, бесповоротно портить Придатков, бешено кидаться вперед
с горячим от ярости клинком, и кровавая пена будет вскипать на телах
бывших Блистающих!.. И в конце концов мы разучимся Беседовать, ибо нельзя
Беседовать в страхе и злобе."
За столом Придатков раздался взрыв хохота, а в оружейном углу Дзюттэ
блистательно изобразил помесь кочерги и Шешеза Абу-Салима, отчего
восторженные зрители весело взвизгнули - не переходя, впрочем,
определенных границ. Что позволено шуту... то позволено шуту, а смеяться
позволено всем.
"Странно, - думал я, вежливо блеснув улыбкой, - мир так велик, а я
никогда не забредал даже в мыслях своих за пределы Кабирского эмирата и
граничащих с ним земель, вроде того же Лоулеза! А живьем я и вообще почти
ничего не видел, кроме Мэйланя да Кабира! Что происходит там, далеко, не у
нас? - а там ведь наверняка что-то происходит! Откуда приехал в свое время
в Кабир эсток Заррахид? Да разве он один... Как ТАМ - так же, как у нас,
или по-иному? Может быть, то, что для меня - память латной перчатки, для
них - реальность нынешнего дня?!"
Чтобы отвлечься от невеселых размышлений, я более внимательно глянул
на Придатков за столом и увидел, как мой Чэн неловко опрокинул полный
кубок, по привычке ткнув в него правой рукой.
"Интересно, а сможет ли он, Чэн Анкор, вообще взять что-нибудь этой
рукой - что-нибудь, кроме Блистающего? Кубок, тростниковый калам для
письма, поводья? А ну-ка, попробуем с другой стороны..."
Я расслабился, обвиснув на крюке, мысленно дотянулся до перчатки,
прошел сквозь нее к Чэну - и он почувствовал это, он поднял металлическую
руку и с удивившим даже меня упрямством вновь потянулся к опрокинутому
кубку, под которым расплывалось по скатерти багровое пятно.
Да, умница, правильно, а теперь забудь про кубок... представь себе,
что берешь меня... вспомни рельеф моей рукояти... ну ладно, давай
пробовать вместе...
Стальные пальцы неуверенно дрогнули, потом слабо зашевелились, словно
и впрямь припоминая нечто - и плотно охватили кубок. Чэн сперва с
удивлением смотрел на это, но удивление быстро проходило, и ему на смену
явились понимание и радость.
Тихая, спокойная радость. Значит - могу... то есть - можем.
Можем. Кубок, калам, поводья, что угодно. Вот только почему я так
счастлив от этого события? Ведь скажи кому из Блистающих о подобных
отношениях с Придатком - не поверят. Решат, что рехнулся Единорог. От
перенесенных страданий.
Ну и пусть. Просто они еще не знают о том распутье, на котором
сходятся Путь Меча и Путь Придатка; а дальше, возможно, ведет всего один
Путь.
Просто - Путь.
Один против неба.
И мне вдруг захотелось вслух задать мучившие меня вопросы - хотя бы
малую их толику! - но задать их не Дзюттэ Обломку или тому же Детскому
Учителю, а спросить и выслушать ответы Придатков.
Как?
А вот так...
Чэн уже стоял рядом со мной. И через мгновение, когда я оказался у
него на поясе, а железная рука коснулась моей рукояти, усиливая чувство
цельности - через мгновение мы, не сговариваясь, шагнули друг в друга на
шаг дальше, на шаг глубже, чем делали это раньше.
Теперь мы были не просто вместе, не просто Чэн и я - нет,
получившееся существо скорее должно было называться Чэн-Я или Я-Чэн, в
зависимости от того, чей порыв в том или ином поступке оказывался первым.
Так оно и случилось, легко и естественно, и настолько быстро, что не
осталось времени ни обрадоваться, ни пожалеть.
Посему Я-Чэн не жалел и не радовался.
Чэн-Я помедлил, одернул халат и вернулся к столу.
Я-Чэн мельком отметил, что, похоже, никого не обеспокоило
кратковременное отсутствие Чэна Анкора. Да и возвращение с Единорогом на
поясе тоже никого особо не удивило. Мало ли...
Разве что чуть внимательнее прочих поглядел на Чэна-Меня Придаток
Дзюттэ Обломка и Детского Учителя семьи Абу-Салим - которого сами Придатки
звали Друдлом.
Друдл Муздрый, шут их величества эмира Кабирского, Дауда Абу-Салима.
Дзюттэ Обломок, шут царственного ятагана Шешеза Абу-Салима
фарр-ла-Кабир.
И пусть после этого кто-нибудь попробует убедить меня, что мы не
похожи друг на друга! Мы, Блистающие и Придатки; мы...
Пусть это знаю пока один я, пусть один я...
Один против неба.
А пока я незаметно отошел на второй план, превращаясь из Меня-Чэна в
Чэна-Меня, и сам не заметил, как Придатки за столом обрели имена и
перестали быть Придатками.
Став людьми.
Чэн-Я улыбнулся собравшимся, пододвинул высокий мягкий пуф из
привезенных дворецким и сел рядом с увлеченно жующим Фальгримом. Отметив
попутно, что даже в доме Коблана прочно укоренилась западная мода есть за
столом - а старый обычай сидеть на подушках за дастарханом если где и
сохранился, то уж наверняка не в Кабире.
...Кстати, у стола Меня-Чэна ожидал приятный сюрприз. Оказывается,
