Я встретил его на улице - не на той глухой улочке, куда выходили окна
моей темницы, а у парадного, так сказать, входа в дом Гердана.
- Рад видеть вас бодрым и сияющим, Высший Дан Гьен, - как ни в чем не
бывало отрапортовал Заррахид и приветственно качнул витой гардой. -
Осмелюсь спросить - в каких ножнах вы соблаговолите отправиться на
сегодняшнюю аудиенцию к Шешезу Абу-Салиму фарр-ла-Кабир? Я привез вам те,
что с вправленными топазами; потом с белой полосой вокруг набалдашника...
потом те, которые вам прислали по заказу из Дурбана, и еще те, которые с
медными двойными кольцами, и потом...
На какой-то миг я онемел. А бессовестный Заррахид за этот миг успел
хладнокровно вспомнить отличительные признаки десятка два ножен - я и не
предполагал, что имею столь внушительный гардероб!
И то, что я собирался высказать Заррахиду, незаметно отошло на второй
план. А там и вовсе куда-то улетучилось.
- Ты что, все это... сюда привез? - наконец опомнился я.
Вопрос оказался излишним. Конечно, привез! Тем более, что из-за
поворота уже выезжала крытая арба, запряженная двумя тусскими
тяжеловозами.
- Там ножны? - хрипло звякнул я, глядя на взмокших лошадей.
- И ножны тоже, - радостно подтвердил эсток. - А также все
необходимое для вечернего празднества у Гердана, на которое вы соизволили
пригласить Высшего Гвениля из Лоулезских эспадонов, Волчью Метлу из Высших
Хакаса, Махайру Паллантида, Дзюттэ Обломка, а также Детского Учителя семьи
Абу-Салим. Прикажете распорядиться?
- Я? Соизволил пригласить?!
- А что, вы хотели бы видеть сегодня вечером других Блистающих
Кабира? Кого именно?
- Да нет... если уж видеть - то этих.
- Ну вот, значит, все верно, - легко согласился эсток Заррахид.
"...Отличные у меня друзья, - думал я, пока мы с Заррахидом ехали на
присланных чуть позже верховых лошадях в загородный дом Абу-Салимов, где
мне была назначена аудиенция. - И друзья отличные, и дворецкий отличный, и
жизнь - счастливей некуда... и ножны на любой вкус. Это просто я сам,
наверное, чего-то не понимаю, все дергаюсь, злюсь, а окружающие только и
делают, что беспутного Дан Гьена на путь истинный наставляют. Да вот
незадача - не вижу я пути истинного, а вижу великое множество всяких
путей, и истины в них поровну... Где он, где единственный путь Дан Гьена,
путь Единорога - нет, просто Путь Меча?! Где он?!."
Вот с такими интересными мыслями я и не заметил, как оказался в том
самом зале, в котором не так уж давно происходила церемония Посвящения, а
проклятый турнир еще только предстоял, и все было хорошо...
Все было хорошо.
Было.
Колыбель новорожденного Придатка по-прежнему стояла на церемониальном
возвышении - я не видел от дверей, есть ли в колыбели ребенок - а в
изголовье на родовой подставке мирно спал престарелый ятаган Фархад
иль-Рахш фарр-ла-Кабир.
И пусто было в зале...
Я мысленно коснулся Чэна - мне все легче становилось дотягиваться до
него не так, как прежде, а через железную руку, которая странным образом
становилась общей частью нас обоих - и мы двинулись было к возвышению, но
не дошли.
Во-первых, нас остановил звериный рык.
В металлической клетке у стены метался из угла в угол пятнистый чауш
- зверь редкий не только для Кабира, но и для Мэйланя, в окраинных
солончаках которого зверь, собственно, и водился. Сам чауш походил на
катьярских бойцовых собак - короткошерстных, плотных, с узкой крысиной
мордой и налитыми кровью глазками - но был в несколько раз крупнее, с
кривыми, не по-собачьи острыми когтями; и хвост чауша не обрубался, как у
собак, а от рождения был похож на сжатый кулак, невесть каким образом
выросший из зада зверя.
Сейчас этот хвост-кулак дрожал мелкой дрожью и злобно подергивался.
...А во-вторых, меня заставил обернуться голос.
- По-Беседуем, Единорог?
Их солнцеподобие, царственный ятаган Шешез Абу-Салим появился
бесшумно и внезапно, из потайной двери в углу помоста.
Он был в темных нелакированных ножнах, явно подчеркивая этим
будничность встречи, и его грузный Придаток держал Шешеза в руке, словно
забыв прицепить кольца ножен к кожаному подбиву кушака.
Я не ответил. Предложив мне Беседу, Шешез добивался совершенно
определенной цели: проверить лично все то, что он слышал о новом,
сумасшедшем Дан Гьене и новой руке его Придатка - а слышал он, вне всяких
сомнений, немало.
И в основном - от Дзюттэ Обломка, шута-мудреца. Можно представить,
что Обломок растрезвонил Шешезу...
- Это подарок, - Шешез небрежно кивнул в сторону глухо ворчавшего
зверя. - Вчера доставили. Ну так как, Единорог, по-Беседуем?
Ятаган коротко лязгнул, до половины высунувшись из ножен и резко
войдя обратно, Придаток Шешеза неожиданно легко соскочил с помоста, и я
почувствовал, что Шешез Абу-Салим боится меня.
Боится. Для того и клетку со зверем в зал велел поставить, чтоб
ярость слепая звериная ему самому храбрости добавила; для того и принимал
меня в зале, где спал старик Фархад - славное прошлое Кабира; видать,
подточили последние события былую уверенность ятаганов фарр-ла-Кабир...
испытать хочет, а боится!
А я, я сам, былой, прежний - неужели не убоялся бы тот Дан Гьен
Беседы с Блистающим, о ком знал бы то, что знал Шешез Абу-Салим обо мне?
Если бы ведал - вот передо мной тот, кому доверено правителем
преследование Тусклых; тот, кто едва не убил Придатка, служившего Детскому
Учителю и шуту семьи Абу-Салим; кто заставил своего собственного Придатка
сжать стальные пальцы...
Да, ятаган фарр-ла-Кабир, и я бы испугался. Сознавшись в этом перед
самим собой, я в церемонном салюте вылетел из ножен и весело сверкнул
навстречу Шешезу.
И ятаган сгоряча не заметил, что его со-Беседник Дан Гьен находится в
левой руке Придатка.
В левой.
В живой.
...Шешез пошел, как обычно, от левого плеча в полный мах; я увел Чэна
назад и скользнул под второй удар, сбрасывая ятаган в сторону и угрозой
встречного выпада заставляя Шешеза умерить пыл и перейти к более
тщательной обороне.
Ошибся, ошибся сиятельный ятаган, все учел в мудрости своей, да
просчитался - не выйдет у него проверки Единорога, сорвется испытание!..
Будь на месте Шешеза эспадон Гвениль или та же Волчья Метла - не совладать
мне с ними, оставаясь в левой Чэновой руке; а в правой-то, в железной
перчатке нет у меня уверенности... какая уверенность может быть в чуде,
пусть даже в однажды свершившемся?!
Беседуй, ятаган фарр-ла-Кабир, Беседуй, спрашивай, отвечай, да не
забывай вовремя сам уворачиваться и Придатка своего уводить! Не рубка у
нас сейчас, а Беседа; не сила с весом в почете, а уменье Блистающего, так
что я для тебя и в левой руке - Мэйланьский Единорог... давай, Шешез,
гоняй пыхтящего Придатка, звени веселей, будь ты хоть тридцать три раза
фарр-ла-Кабир!..
Я даже успевал думать о постороннем. Есть ли в колыбели новорожденный
Придаток или нет; если есть - то почему не плачет в голос от шума нашего?
Всерьез ли спит на подставке старый Фархад, или исподтишка наблюдает
древний боец за чужой Беседой? Отчего взбесился пятнистый чауш, отчего раз
за разом бросается на гудящую решетку, выпустив кривые кошачьи когти? -
ну, тут как раз все понятно, зря подумал, зря отвлекся... А вот то, что
Шешезов Придаток уже на помосте - так и мы уже на помосте, и видим то,
чего другие не видят!
- Мэй-лань!
Знатно летел Шешез, почти через весь зал летел, выбитый мною, да еще
и по полу четыре длины клинка проехал, и остановился лишь тогда...
Когда уперся в когтистую лапу.
Не выдержал замок, лопнуло в нем что-то - и распахнулась дверь
клетки, выпуская на волю красноглазую злобу; припал зверь к мозаике пола,
и торжествующий рык прокатился по залу Посвящения, заметавшись меж колонн.
Лежал на холодных цветных плитках ятаган Шешез Абу-Салим
фарр-ла-Кабир; лежал на палисандровом ложе ятаган Фархад иль-Рахш
фарр-ла-Кабир; замер в левой руке Чэна Дан Гьен из Мэйланя - и ничего не
мог сделать нам освободившийся пятнистый чауш, изготовившийся к прыжку.
Ничего. Зубы его, когти его - ничего.
Да и не стал бы он нам ничего делать.
Стоял на помосте Чэн Анкор из Анкоров Вэйских; стоял рядом с ним
запыхавшийся Шешезов Придаток - и ничего не мог сделать им пятнистый чауш,
потому что рядом была дверь, рукой подать, та самая дверь, и совсем-совсем
рядом...
Не успел бы чауш. Прыгай не прыгай - не успел бы.
А я все думал об одном, хоть и незачем вроде бы Блистающему об этом
думать; думал и не мог, не смел отвлечься, боялся отвлечься, да так и не
знал...
Есть ли в колыбели младенец-Придаток или нет его?!
Если нет - вот дверь; вот сталь, которой нипочем клыки и когти...
Если есть - вот дверь, вот сталь... вот зверь и хрупкая плоть в
колыбели.
Будущий Придаток Фархада иль-Рахша. Который станет бывшим, так и не
став настоящим.
- Ильхан мохасту Мунир суи ояд-хаме аль-Мутанабби! - глухо прозвенело
позади меня.
Никогда в своей жизни не слышал я ТАКОГО звона; и неведомо для меня
было значение сказанного.
Треснула одна из опор деревянной подставки, две других не выдержали
веса старого ятагана, согнулись, спружинили, покачнулся палисандровый
постамент...
Я это видел.
Скрежетнули когти по гладкому полу, рывком разогнулись мощные лапы,
посылая чауша в воздух с неотвратимостью взбесившейся судьбы...
И это я видел.
Двое летели навстречу друг другу: освободившийся зверь, обуянный
жаждой убийства, и обнаженный ятаган Фархад, чьи ножны зацепились кольцом
за обломившуюся опору подставки, пославшую Блистающего в полет.
- ...Мунир суи ояд-хаме аль-Мутанабби! - эхом прозвучало во второй
раз. Грозно и непонятно.
А потом Чэн, словно во сне, протянул правую руку и легко поймал
Фархада за рукоять.
Впервые мой Придаток держал одновременно со мной другого Блистающего;
но разве не впервые существовал Придаток (опять это проклятое слово!) с
невесть чьей латной перчаткой вместо руки?!
Сгоряча я даже и не заметил - почти не заметил - что вновь думаю о
Чэне, как о Придатке, а потом я внезапно увидел пылающий Кабир,
проступивший сквозь стены зала, гневно заржал призрачный гнедой жеребец, и
я сделал то, что должен был сделать.
Сделал.
Сам.
Или не сам?..
Но я это сделал.
...Придаток Шешеза тяжело спустился с помоста, словно прошедшие
мгновенья состарили его на добрый десяток лет - срок, ничтожный для
Блистающего, но не для Придатка - и, обойдя убитого чауша, приблизился к
лежащему Шешезу.
Нагнулся.
Поднял.
Шешез Абу-Салим фарр-ла-Кабир молчал.
Его Придаток еще немного постоял и вернулся к мертвому зверю. Присев
у тела, он замер на корточках; Шешез осторожно потянулся вперед и почти
робко коснулся разрубленной головы с навечно оскаленной пастью.
Разрубленной.
Чисто и умело.
Как умели это делать ятаганы фарр-ла-Кабир, рубя неживое; и я еще
подумал, что легенды о Фархаде могут оказаться правдой, и старый ятаган
рубил некогда многое, о чем не стоит лишний раз вспоминать.
Окровавленный Фархад иль-Рахш по-прежнему находился в правой руке
Чэна.
Потом Шешез толкнул голову чауша, и та запрокинулась, открывая бурую
слипшуюся шерсть на пронзенной насквозь шее зверя.
Ятаганы так не умеют.
Так умею я.
О Дикие Лезвия, ставшие Блистающими - как же это оказалось просто! До
смешного просто!..
И я негромко рассмеялся. Смерть и смех - вы, оказывается, часто
