предпочтение. А так я рад тому, что выше всех был флаг
ООН: ведь наша победа была не только нашей, не только
победой наших наций, но победой всех людей.
Я предложил Хиллари сфотографировать его, однако он
почему-то отрицательно мотнул головой - не захотел.
Вместо этого он продолжал снимать сам все, что
простиралось вокруг, а я тем временем был занят важным
делом. Я вытащил из кармана взятые с собой сладости и
огрызок красно-синего карандаша, полученный от Нимы,
вырыл ямочку в снегу и положил все в нее. Увидев, что я
делаю, Хиллари протянул маленькую тряпичную кошку,
черную с белыми глазами, - талисман, полученный им от
Ханта; я положил кошечку туда же. В своем рассказе о
восхождении Хиллари говорит, что получил от Ханта и
оставил на вершине распятие; если это и было так, то я
ничего не заметил. Я получил от него только тряпичную
кошечку и положил в снег рядом с карандашом и
сладостями. "Дома, - подумал я, - мы угощаем сластями
тех, кто нам близок и дорог. Эверест всегда был мне дорог,
теперь он еще и близок мне". Прикрывая дары снегом, я
произнес про себя молитву и благодарность. Семь раз
ходил я на гору своей мечты, и вот на седьмой раз, с
божьей помощью, мечта стала явью.
"Туджи чей, Чомолунгма. Благодарю тебя..."
Мы пробыли на вершине уже около пятнадцати минут.
Пора было уходить. Ледоруб требовался для спуска, и я не
мог оставить его с флагами, поэтому я отвязал шнур,
расстелил флажки на снегу, а концы шнура засунул
возможно глубже в снег. Несколько дней спустя индийские
самолеты пролетели вокруг вершины, чтобы
сфотографировать ее, однако пилоты сообщили, что не
обнаружили никаких оставленных нами предметов.
Возможно, самолеты летели чересчур высоко или ветер
унес флажки - не знаю.
Перед тем как уходить, мы еще раз внимательно
осмотрели все кругом. Удалось ли Мэллори и Ирвину
побывать на вершине перед своей гибелью? Не осталось ли
здесь чего-нибудь после них? Мы смотрели очень
внимательно, но не смогли ничего обнаружить. И все же
они были здесь - в моих мыслях и, я уверен, в мыслях
Хиллари тоже. И не только они - все те, кто ходил на
Эверест раньше, белые и шерпы; англичане и швейцарцы,
замечательные восходители, отважные люди; тридцать три
года они мечтали и шли на штурм, боролись и терпели
поражения на этой горе, и наша победа оказалась
возможной только благодаря их усилиям, опыту и
открытиям. Я думал о наших товарищах внизу - без них,
без их помощи и самопожертвования мы никогда не были
бы здесь. Но всего ярче мне представлялся образ Друга,
образ Ламбера. Я видел его так близко, так отчетливо, что,
казалось, это не воображение, а он действительно стоит
рядом со мной. Стоит мне обернуться, и я увижу широкую
улыбающуюся физиономию, услышу его голос: "Зa va bien,
Тенцинг! Зa va bien! "
Но ведь шарф Ламбера был и в самом деле со мной. Я
обернул его потуже вокруг шеи. "Когда вернусь, - сказал я
себе, - пошлю шарф хозяину". Так я и сделал.
После взятия Эвереста мне задавали множество
вопросов, и не одни только политические. Вопросы
восточных людей часто касались дел религиозных и
сверхъестественных. "Увидел ли ты бога Будду на
вершине?" - спрашивали меня. Или: "Видел ли ты бога
Шиву?" Многие верующие всячески пытались заставить
меня объявить, будто на вершине мне явилось видение или
на меня снизошло откровение. Но и тут, хотя это может
разочаровать людей, я должен говорить только правду, а
правда заключается в том, что на Эвересте я не увидел
ничего сверхъестественного и не ощутил ничего
сверхчеловеческого. Я ощущал большую близость к богу, и
этого было мне достаточно. В глубине сердца я
поблагодарил бога, а перед спуском обратился к нему с
весьма земной и деловой просьбой - чтобы он, даровав
нам победу, помог нам также спуститься живыми вниз.
Мы включили кислородные аппараты и снова двинулись
в путь. Как ни хотелось нам спуститься побыстpee, мы шли
медленно и осторожно - ведь мы все-таки утомились и
реагировали не так четко, а большинство несчастий в горах
случается именно из-за того, что уставший человек
пренебрегает осторожностью при спуске. Шаг за шагом
спускались мы по крутому снежному склону, чаще всего
пользуясь ступеньками, которые сделали на пути вверх.
Скалу с расщелиной преодолели без особых затруднений; я
так даже просто сбежал по ней вприпрыжку. Затем опять
пошли по гребню, вбивая каблуки в снег и скользя. Час
спустя мы добрались до Южной вершины. Всю эту часть
спуска Хиллари шел впереди, а я сзади, страхуя его в
опасных местах. Несмотря на утомление, мы сохраняли еще
силы. Больше всего нас беспокоила жажда, потому что вода
во флягах замерзла, а есть снег означало только подвергать
рот и горло опасности воспаления.
На Южной вершине мы передохнули. Далее следовал
крутой снежный откос: он был теперь даже еще опаснее,
чем во время подъема. Хиллари напрягал все силы, чтобы
не сорваться на спуске; он так сильно сгибал колени, что то
и дело садился на снег. А я крепко сжимал в руках веревку
и натягивал ее на случай, если он поскользнется - ведь
дальше внизу не было ничего до самого ледника Каншунг,
тремя тысячами метрами ниже. Но и этот участок мы
преодолели благополучно. Теперь самое худшее было
позади. Немного спустя мы подобрали кислородные
баллоны, оставленные Бурдиллоном и Эвансом, -
подобрали как раз вовремя: наши собственные запасы были
уже на исходе. Около двух часов пополудни добрались до
верхней палатки, остановились и отдохнули; я подогрел на
примусе немного лимонада. Мы пили впервые за много
часов, и, казалось, новая жизнь вливается в наши тела.
Но вот и лагерь 9 остался позади. Мы пошли вдоль
гребня, мимо остатков швейцарской палатки, вниз по
большому кулуару к Южному седлу. Здесь кое-где
сохранились наши старые следы, но кое-где ветер стер их, а
спуск был настолько крут, что приходилось вырубать новые
ступени, потому что даже кошки не могли предохранить
нас от скольжения.
Мы поменялись местами - теперь я шел впереди,
выдалбливая ступеньки то каблуком, то ледорубом. Часы
тянулись бесконечно долго. Но вот показались палатки на
седле и движущиеся точки около них. Постепенно палатки
и точки становились все крупнее. Наконец мы ступили на
более отлогий снежный склон над самым седлом. К нам
навстречу спешил Лоу, начальник этого лагеря. Он обнял
нас, тут же напоил горячим кофе, а затем довел, с помощью
остальных, до самого лагеря.
Грегори ушел несколько раньше в этот же день вниз.
Зато снизу поднялся Нойс с шерпом Пасангом Пхутаром39,
и теперь они с Лоу приняли все меры к тому, чтобы согреть
нас и устроить поудобнее. Лоу уже напоил нас кофе, теперь
Нойс принес чай. Видно, он очень волновался и опрокинул
примус, когда кипятил воду, потому что чай был с сильным
привкусом горючего, но это не имело никакого значения.
Глотая этот чай, я думал, что он для меня вкуснее самых
свежих сливок, потому что приготовлен от души. Конечно,
нас засыпали вопросами, но в тот момент мы долго были
не в силах отвечать. Мы нуждались в отдыхе. Становилось
темно и холодно, мы забрались в свои спальные мешки,
Хиллари в одной палатке с Лоу и Нойсом, я в другой
палатке с Пасангом. Я лежал тихо, дыша "ночным
кислородом", и старался уснуть. Я чувствовал себя ача -
хорошо, но сильно устал. Было трудно и думать и
чувствовать.
"Настоящая радость, - подумал я, - придет позже".
"ТЕНЦИНГ, ЗИНДАБАД!"
И радость пришла. А за ней и кое-что другое. Но сначала
радость.
На следующий день снова выдалась замечательная
погода, сияло солнце. И хотя мы, конечно, устали и
ослабели после трехдневного пребывания на такой высоте,
мы совершили длинный переход вниз с Южного седла в
приподнятом настроении. Англичане оставили большую
часть своих вещей в лагере 8, я же нес три-четыре сумки со
снаряжением, флягу и один из двух фотоаппаратов Лоу,
забытый им от волнения. В пути яам встречались
поджидавшие нас друзья. В лагере 7 майор Уайли и
несколько шерпов; ниже лагеря 6 - Том Стобарт со своим
киноаппаратом. В лагере 5 собрались еще шерпы, в том
числе Дава Тхондуп и мой молодой племянник Гомбу.
Каждая новая встреча сопровождалась взволнованными
разговорами; в лагере 5 шерпы напоили нас чаем и
настояли на том, чтобы нести мой груз всю остальную
часть пути.
Наконец, в лагере 4, на передовой базе экспедиции, нас
ожидала основная группа. Они поспешили навстречу, едва
мы ступили на длинный снежный склон цирка, и мы
сначала не показали виду, что возвращаемся с победой.
Однако, когда оставалось около пятидесяти метров, Лоу
уже не мог больше сдерживаться, поднял вверх руку с
отставленным большим пальцем и указал зажатым в другой
руке ледорубом в сторону вершины. С этой минуты
началось ликование, какого, сдается мне, Гималаи не
наблюдали за всю свою историю. В тяжелых ботинках, по
глубокому снегу товарищи спешили нам навстречу чуть ли
не бегом. Хант обнял Хиллари и меня. Я обнял Эванса. Все
обнимали друг друга.
- Это правда? Это правда? - твердил Хант снова и
снова. И опять восторженно обнимал меня. Глядя на нас со
стороны в ту минуту, никто не увидел бы какого-либо
различия между англичанами и шерпами. Все мы были
просто восходители, успешно штурмовавшие вершину.
Несколько часов мы пили, ели и отдыхали - и
рассказывали, рассказывали без конца, это был чудесный
вечер, наверное, самый счастливый в моей жизни. Я не знал
в тот момент, что уже тогда произошли события,
вызвавшие впоследствии немалые осложнения и
недоразумения. Незадолго до того индийское радио
передало неверное известие, будто мы потерпели неудачу.
Теперь англичане послали победную весть - гонец
доставил ее в Намче-Базар, а оттуда по радио сообщили в
Катманду. Но телеграмма была зашифрована и адресована
лично английскому послу, который переправил ее в
Лондон, а других известил только спустя сутки. Насколько
я понимаю, англичане хотели, чтобы первой узнала новость
королева Елизавета, а последующее опубликование
известия должно было явиться звеном коронационных
торжеств. Для англичан это подошло как нельзя лучше,
восторгам и ликованию не было предела, зато для многих
жителей Востока получилось как раз наоборот: они узнали
новость с опозданием на день, и притом с
противоположного конца света. В таком положении
оказался даже король Непала Трибхувана, в чьей стране
находится Эверест!
Я уже сказал, что ничего не знал в тот момент - я сам
мог бы сразу же послать шерпского гонца в Намче-Базар, и,
возможно, все получилось бы иначе. Но я спросил себя:
"Зачем?" Я работал на англичан: как говорим мы, шерпы, я
"ел их соль". Они организовали экспедицию - почему бы
им не действовать по-своему в дальше? Итак, я не стал
посылать никакого гонца и допросил остальных шерпов не
сообщать никому новость, пока она не будет обнародована.
А позднее стали болтать, будто я поступил так потому, что
меня подкупили англичане, говорили даже, что меня
подкупили, чтобы я говорил, будто Эверест взят, тогда как
на деле мы не взяли его. На первое из этих обвинений
отвечу только, что это совершенная неправда. Второе
обвинение настолько смехотворно, что на него и отвечать
не стоит.
Говоря, что я не послал никакой вести, я имею в виду
официальное сообщение, предназначенное для
опубликования. Впервые за много недель я был в
состоянии думать о чем-то помимо восхождения, помимо
ожидавшей меня вершины. Мои мысли обратились к
любимым, которые ждали меня дома, и в эту ночь в лагере
4 один из моих друзей написал с моих слов письмо Анг
Ламу. "Это письмо от Тенцинга, - говорилось в нем. -
Вместе с одним англичанином я достиг вершины Эвереста
29 мая. Надеюсь, вы будете рады. Больше писать не могу.
Простите меня". После этих слов я подписал свое имя.
В лагере 4 я провел одну ночь. Половину ночи мы
праздновали, половину - отдыхали. На следующее утро я
думал только о том, чтобы завершить спуск - за один день
прошел вниз по цирку и ледопаду, затем до базового лагеря
вместе с шерпами Анг Черингом и Гомбу, моим
