внизу было свыше трех тысяч метров. Путь к вершине
пролегал по узкой извилистой полоске между двумя
пропастями. Стоило чуть уклониться влево или вправо - и
тогда конец.
На Южной вершине случилось долгожданное событие:
кончился кислород в первом из двух баллонов, которые
каждый из нас нес с собой, и мы смогли сбросить по
баллону, сразу уменьшив груз до девяти килограммов. Еще
одно приятное открытие ждало нас, когда мы пошли
дальше, - снег под ногами оказался твердым и надежным.
Это имело решающее значение для успешного преодоления
последнего отрезка.
- Все в порядке?
- Ача. Все в порядке.
Сразу после Южной вершины начинался небольшой
спуск, но затем мы опять принялись карабкаться вверх. Все
время приходилось опасаться, что снег под ногами поедет
или же мы зайдем слишком далеко на снежный карниз и он
не выдержит нашего веса; поэтому мы двигались
поочередно - один шел вперед, а другой в это время
обматывал веревку вокруг древка ледоруба и вгонял его в
снег для страховки. Погода по-прежнему держалась
хорошая, мы не ощущали особой усталости. Все же то и
дело, как и на всем протяжении восхождения, становилось
трудно дышать. Приходилось останавливаться и очищать
ото льда патрубки кислородных аппаратов. В этой связи
должен сказать по чести, что Хиллари не совсем
справедлив, когда утверждает, будто я чаще сбивался с
дыхания и без его помощи мог бы совсем задохнуться38.
Мне кажется, что наши затруднения были одинаковыми и,
к счастью, не слишком большими. Каждый помогал
другому и принимал от него такую же помощь.
Отдохнув немного, мы возобновили восхождение,
пробираясь все выше между пропастью и карнизами. И вот
мы оказались перед последним серьезным препятствием на
пути к вершине - отвесной скальной стенкой, которая
возвышается как раз на гребне, мешая дальнейшему
продвижению. Мы уже знали эту скалу, видели ее на
аэрофотографиях и разглядывали снизу в бинокли из
Тьянгбоче. Теперь вставал вопрос: как перебраться через
скалу или обойти ее? Оказалось, что имеется только один
возможный проход - крутая узкая расщелина между самой
скалой и прилегающим карнизом. Хиллари пошел первым;
медленно и осторожно он выбрался на широкий уступ. При
этом ему приходилось подниматься спиной вперед,
упираясь ногами в карниз, и я напрягал все силы, страхуя
его, так как очень боялся, что карниз не выдержит. К
счастью, все обошлось. Хиллари благополучно выбрался на
вершину скалы; затем поднялся и я с помощью веревки,
которую он держал.
Здесь я снова должен сказать по чести, что не считаю его
рассказ, приведенный в книге "Восхождение на Эверест",
совершенно точным. Во-первых, Хиллари определяет
высоту скальной стенки примерно в двенадцать метров, я
же думаю, что она не превышала пяти. Далее, из рассказа
Хиллари следует, будто по-настоящему лез, собственно,
только он, а меня он буквально втащил наверх, причем я
свалился, "задыхаясь, обессиленный, подобно огромной
рыбе, вытащенной из моря после ожесточенной борьбы". С
тех пор мне не раз приходилось глотать эту "рыбу", и
должен сказать, что мне это ничуть не нравится. Истина
заключается в том, что никто не тащил и не волочил меня.
Как и Хиллари, я лез по расщелине сам, а если он страховал
меня в это время, так ведь и я сделал то же для него. Говоря
обо всем этом, я должен объяснить одну вещь. Хиллари
мой друг. Он превосходный альпинист и прекрасный
человек, и я горжусь тем, что взошел вместе с ним на
вершину Эвереста. Однако мне кажется, что в своем
рассказе о нашем завершающем восхождении Хиллари не
совсем справедлив ко мне. Все время он дает понять, что
когда дело шло хорошо, то исключительно благодаря ему,
если же были затруднения, то только из-за меня. Между тем
это просто неправда. Никогда я не стану утверждать, будто
мог бы взять Эверест в одиночку. Мне думается, что и
Хиллари не следовало намекать, будто он мог совершить
штурм один, а я не дошел бы до вершины без его помощи.
Всю дорогу туда и обратно мы взаимно помогали друг
другу - так оно и должно быть. Но мы не были ведомым и
ведущим. Мы были равноправными партнерами.
Одолев скалу, мы снова отдохнули. Естественно, мы
дышим тяжело, поднявшись по расщелине, однако, вдохнув
несколько раз кислород, я чувствую себя превосходно.
Смотрю наверх - вершина совсем рядом; сердце бьется в
радостном волнении. Восхождение продолжается. Все те
же карнизы справа и пропасть слева, но гребень уже не так
крут. Теперь он представляет собой ряд покрытых снегом
выступов, один за другим, один выше другого. Мы по-
прежнему опасаемся карнизов и, вместо того чтобы
следовать по самому гребню, уклоняемся чуть влево -
здесь вдоль края пропасти тянется снежный откос. Метрах
в тридцати от вершины нам попадается последний участок
голой скалы. Видим ровную площадку, достаточную для
разбивки двух палаток, и я спрашиваю себя: может быть,
здесь, совсем рядом с наивысшей точкой земного шара,
когда-нибудь будет разбит лагерь? Подбираю два камешка и
кладу в карман; они спустятся со мной в тот мир, внизу. Но
вот скала позади, мы снова окружены белыми выступами.
Они уклоняются вправо; пройдя очередной выступ, я
каждый раз спрашиваю себя: может быть, следующий
выступ будет последним? Когда же последний? Наконец мы
выбираемся на такое место, откуда видно то, что находится
за выступами, - голубой небесный простор и бурые
равнины. Вдали раскинулся Тибет. А впереди - всего один
выступ, последний. Гора не увенчана острым пиком. Нас
отделяет от последнего выступа легкий для восхождения
снежный откос, достаточно широкий, чтобы два человека
могли идти рядом. Пройдя по нему метров десять, мы на
миг останавливаемся, чтобы взглянуть наверх. Затем
шагаем дальше...
Я много думал о том, что собираюсь рассказать сейчас:
как мы с Хиллари достигли вершины Эвереста. Позднее,
когда мы вернулись с горы, было много глупых разговоров
о том, кто же ступил на вершину первым. Одни говорили
- я, другие - Хиллари. Говорили, что дошел только один
из нас или даже никто. Говорили, что один из нас дотащил
другого до вершины. Все это чепуха. Чтобы прекратить эту
болтовню, мы с Хиллари подписали в Катманду заявление,
в котором говорится, что мы "достигли вершины почти
одновременно". Мы надеялись, что наше заявление
положит конец всем толкам. Но нет, на этом не кончилось.
Люди продолжали допытываться и сочинять истории. Они
указывали на слово "почти" и спрашивали: "Как это
понимать?" Восходители понимают всю бессмысленность
такого вопроса, они знают, что связка представляет собой
одно целое, и все тут. Но другие люди этого не понимают.
Должен с сожалением признать, что в Индии и в Непале
меня всячески побуждали заявить, будто я достиг вершины
раньше Хиллари. По всему свету меня спрашивают: "Кто
ступил на вершину первым? Кто был первым?"
Повторяю еще раз: это глупый вопрос, отвечать на него
нет никакого смысла. И вместе с тем вопрос этот задают
так часто, он вызвал столько кривотолков, пересудов и
недоразумений, что я теперь, после долгих раздумий,
считаю себя вынужденным дать ответ. Отвечаю не ради
себя и не ради Хиллари, а ради Эвереста и ради будущих
поколений. "Почему, - спросят они, - вокруг этого
вопроса устроили тайну? Разве тут есть чего стыдиться?
Есть что скрывать? Почему мы не должны знать истину?.."
Итак, пусть знают истину. Слишком велик Эверест, чтобы в
отношении его можно было допустить неправду.
Немного не доходя до вершины, мы с Хиллари
остановились. Мы глянули вверх, пошли дальше. Нас
соединяла веревка длиной около десяти метров, однако я
держал большую часть ее смотанной в руке, так что нас
разделяло не более двух метров. Я не думал о "первом" и
"втором". Я не говорил себе: "Там лежит золотое яблоко.
Сейчас оттолкну Хиллари в сторону и схвачу яблоко
первый". Мы шли медленно, но верно. И вот мы достигли
вершины. Хиллари ступил на нее первый, я за ним.
Итак, вот он, ответ на "великую загадку". И если после
всех разнотолков и споров ответ покажется мирным и
простым, то могу только сказать, что иначе и быть не
могло. Знаю, многие мои соотечественники будут
разочарованы. Они ошибочно придавали большое значение
тому, чтобы я был "первым". Они относятся ко мне
хорошо, даже замечательно, и я им многим обязан. Но еще
большим я обязан Эвересту и истине. Если это позор для
меня, что я оказался на шаг позади Хиллари, - что ж, буду
жить с этим позором. Однако сам я этого позором не
считаю. И я не думаю, чтобы в конечном счете на меня
навлекло позор то обстоятельство, что я рассказываю все,
как было. Снова и снова я спрашиваю себя: "Что будут
думать о нас грядущие поколения, если мы оставим
обстоятельства нашего подвига скрытыми в таинственной
мгле? Не будут ли они стыдиться за нас, двух товарищей на
жизнь и на смерть, которые скрывают что-то от людей?" И
всякий раз ответ был один и тот же: "Будущее требует
только истины. Эверест требует только истины".
И вот истина сказана, судите меня, исходя из нее.
Мы поднялись. Мы ступили на вершину. Мечта стала
явью.
Первым делом мы сделали то, что делают все
альпинисты, взойдя на вершину горы: пожали друг другу
руки. Но разве можно было ограничиться этим на Эвересте!
Я принялся размахивать руками, потом обхватил Хиллари,
и мы стали колотить друг друга по спине, пока не
задохнулись, несмотря на кислород. Потом мы стали
смотреть кругом. Было 11 часов 30 минут утра, сияло
солнце, а небо - во всю жизнь я не видел неба синее! Со
стороны Тибета дул легчайший ветерок, и снежное
облачко, всегда окутывающее вершину Эвереста, было
совсем маленьким. Я глядел вниз и узнавал места,
памятные по прошлым экспедициям: монастырь Ронгбук,
деревню Шекар Дзонг, долину Кхарта, Ронгбукский ледник,
Северное седло, площадку возле северо-восточного
предвершинного гребня, на котором мы разбили лагерь 6 в
1938 году. Потом я обернулся и окинул взором долгий путь,
пройденный нами: Южная вершина, длинный гребень,
Южное седло, Западный цирк, ледопад, ледник Кхумбу,
дорога до Тьянгбоче и дальше по долинам и взгорьям моей
родной страны.
А еще дальше и со всех сторон вокруг нас высились
великие Гималаи, занимающие большую часть Непала и
Тибета. Чтобы видеть вершины ближних гор, таких
гигантов, как Лхоцзе, Нупцзе и Макалу, надо было теперь
смотреть прямо вниз. Выстроившиеся за ними величайшие
вершины мира, даже сама Канченджанга, казались
маленькими холмиками. Никогда еще я не видел такого
зрелища и никогда не увижу больше - дикое, прекрасное и
ужасное. Однако я не испытывал ужаса. Слишком сильно
люблю я горы, люблю Эверест. В великий момент,
которого я ждал всю жизнь, моя гора казалась мне не
безжизненной каменной массой, покрытой льдом, а чем-то
теплым, живым, дружественным. Она была словно наседка,
а остальные вершины - цыплята, укрывшиеся под ее
крыльями. Мне казалось, что я сам могу раскинуть крылья
и прикрыть ими мои любимые горы.
Мы выключили кислород. Даже здесь, на высочайшей
точке земли, можно было обходиться без него, если только
не напрягать свои силы. Мы соскребли лед,
образовавшийся на масках, я сунул в рот леденец. Потом
мы снова надели маски; но кислород не включали, пока не
приготовились уходить обратно вниз. Хиллари достал
фотоаппарат, спрятанный у него под одеждой для защиты
от холода, а я развернул флаги, обмотанные вокруг
ледоруба. Они были надеты на шнур, привязанный к концу
ледоруба; я поднял его вверх, и Хиллари сфотографировал
меня. Он заснял три кадра, и я считаю большой удачей, что
один из кадров вышел так хорошо в таких трудных
условиях. Флаги следовали сверху вниз в такой
последовательности: Объединенных Наций,
Великобритании, Непала и Индии. Те самые люди, которые
так старались извратить ход нашей экспедиции, пытались и
этому придать какой-то политический смысл. По этому
поводу могу только сказать, что я совершенно не думал о
политике. В противном случае я, вероятно, поместил бы
индийский или непальский флаг выше, хотя и тут передо
мной возникла бы нелегкая проблема - кому отдать
