ним. До этого вечера...
Ей вовсе не хотелось спать в эту ночь: странное чувство непокоя, не
дававшее даже на мгновение сомкнуть веки. Даже старинные книги не могли
унять смятения души; может, виной тому была бьющая в окно метель...
Она не смогла бы объяснить, откуда знала, что нужно идти именно сюда,
в Одинокую башню. Из приоткрытой двери тянуло холодом, но видно было, что
в комнате горит светильник - значит, не спит. Не спит. Странная мысль.
Грустная. Нелепая. Он говорил - Бессмертные не умеют спать.
Мысль о бессмертии заставила ее помедлить на пороге. Наверно, легче
всего это понять детям - им кажется, что они никогда не умрут. И - правы:
он ведь тоже говорит, что люди не умирают - уходят. Он вообще в последнее
время много говорит о Дороге. Ему верят. В людях Твердыни нет страха
смерти - а потому они сами подчас вызывают страх почти священный. Многие
думают, что Черным Рыцарям вообще неведом страх: словно нет ничего
страшнее, чем ступить за порог, словно бояться можно только за себя.
Смешно. И грустно.
Бессмертие... Те, что были рядом с тобой, уходят без возврата - а ты
живешь. И всегда вокруг тебя - люди, и всегда ты - один, потому что
знаешь: они уйдут. Ты - останешься. И будешь помнить - всех и все. Тяжело
понять, как это - помнить все. Иногда у кого-нибудь случайно вырывается:
"Учитель, ты не помнишь?.." - и в его глазах появляется тень печальной
улыбки. Милосердный дар - забвение: тускнеют воспоминания, и самые тяжелые
и страшные из них, теряя отчетливость, оставляют по себе только смутную
горечь и приглушенную саднящую боль. И человек сживается с ней, привыкает.
А - когда, вспоминая, переживаешь все заново? Так, словно это происходит
сейчас?.. Он однажды обмолвился об этом свойстве памяти Бессмертных, и с
тех пор она часто задумывалась над этим.
Девушка тряхнула головой пытаясь отогнать грустные мысли, и тихо
проскользнула в комнату.
...Стрельчатое окно в тонком переплете распахнуто настежь, вьюжный
ветер врывается в комнату, швыряет пригоршни снега в лицо тому, кто стоит
у окна - высокому, седому, запахнувшемуся в крылья, как в плащ...
Он стоял, запрокинув голову, закрыв глаза - она знала это, даже не
видя, - и ветер развевал его волосы - белые, белые, как зимняя луна, и
металось звездное пламя в хрустальной чаше светильника - огонек
бесприютной души, а вьюжная ночь за окном была светлой, ветер гнал
призрачные рваные облака, и в разрывах туч проглядывало черное небо с
далекими искрами звезд - ночь полнолуния; тени и блики скользили по его
лицу, и вздрагивали больные крылья...
Она беззвучно вздохнула, и беззвучно выскользнул сухой стебель из ее
пальцев, но он услышал и обернулся, и она одними губами прошептала - не
надо... - зная, что сейчас произойдет: черные крылья обернутся плащом,
снегом рассыплются звезды в волосах, и яркая ледяная звезда на челе -
погаснет, и погаснет, уйдет из глаз этот невероятный горький и счастливый
свет, заставляющий видеть только - глаза, только - взгляд...
И - ничего этого не произошло.
Все с тем же странным выражением на лице, словно еще во власти
неведомого ей видения:
- Ты?..
- Я, Учитель, - по-прежнему одними губами, - ты замерз, наверно... я
принесу тебе горячего вина...
Так-уже-было. Он кивнул.
- И огонь погас... Сейчас я...
- Не надо...
Ощупью, не отводя глаз от ее лица, он закрыл окно, шагнул к камину -
так-уже-было - и начертил в воздухе знак Ллах: взметнулись языки пламени.
- Но... ты ведь не за этим пришла, - он с трудом выговорил эти слова.
- Ты... хотела говорить со мной?
- Да... Нет... - внезапно она поняла, что хочет сказать, осознала,
что несколько ломких веточек и высохших кореньев, которые все еще держала
в руках - только предлог, повод прийти. Поняла и то, что ничего не скажет
- просто не сможет, настолько чудовищным и невероятным было ее видение - а
может, всего лишь кошмарный сон.
И - медленно, как во сне, наклонилась, подняла хрупкий стебель,
подошла к столу. Шорох - шелест - шепот...
- Я принесу вина, - повторила, мучительно сознавая, что, быть может,
разрушает непонятное, ею самою созданное наваждение, что может никогда
больше не вернуться эта тень памяти - что он не ответит ей на единственный
вопрос, который она хотела - и страшилась задать.
...Вернулась очень быстро; он благодарно улыбнулся одними глазами,
приняв из ее рук чашу.
- ...Это чернобыльник - ахэнэ, его еще называют Черной Девой: есть
такая легенда... Он успокаивает в горе, утишает боль; если растереть
листья и приложить к ране, останавливает кровь, а рана заживает быстрее.
Лечат им и лихорадку... Это ветка ивы, ниэнэ; свежие листья ивы хорошо
класть на воспаленную рану, а древесный сок, собранный в пору цветения,
лечит болезни глаз. Вот пятилистник - къет'Алхоро, Волчий след: он
обостряет чувства и дает мыслям ясность, а Волчьим следом зовется потому,
что растет на глухих лесных тропах - людские предания говорят, там, где
прошел Древний Волк. Можжевельник, йэллх; его плоды собирают с
пятнадцатого дня знака Локиэ до пятого дня знака Хэа и сушат только на
воздухе. Чтобы язва подсохла и зажила скорее, сушеные ягоды надо истолочь
и смешать с медом, а если омыть голову отваром или просто смочить им виски
и лоб, можно снять головокружение. Дым от сухого можжевельника хороший, от
него легче думать... Къелла, или ирный корень; аир. Собирают его корневища
с поздней осени до первых дней знака Алхор, но выкапывать нужно непременно
железным клинком. Тоже лечит раны - если настой сделать или присыпать рану
сушеным корнем, истолченным в порошок. А это корень ириса, иэллэ; если
сушеный корень смешать с вином, он хорошо помогает от кашля и боли в
груди, дает успокоение душе и притупляет боль телесную. А это - о, это
элгэле, звездный колос... где ты его разыскала? Его в здешних лесах трудно
найти. Он помогает при чахотке. И... это - серебристая полынь.
Опустил глаза. Долго молчал.
- Трава Странников. Трава Дороги... Ахтэнэ, ты совсем не за этим
пришла. Ты ведь знаешь все это не хуже меня.
- Трава Дороги... - повторила она и неожиданно для себя самой
спросила. - Учитель... а вернуться можно? Если шагнешь за грань?
- Не знаю, - глухо, словно через силу. - Но... если нужно, если
что-то не окончил, не завершил, и больше некому...
Так-уже-было.
- Когда-нибудь и я...
Неоконченная фраза обожгла ее - стало невыносимо, до немоты страшно.
Как от того видения, о котором не могла рассказать даже Учителю. Даже ему.
Именно ему.
Ее взгляд упал на узкую руку с тяжелым браслетом наручника на
запястье - он больше не прятал от нее рук.
- Оковы ненависти, - бессмысленно-размеренно, не осознавая смысла
слов.
- Что?..
Она смотрела прямо в его растерянное лицо, смотрела невидящими,
широко распахнутыми глазами:
- И оковы ненависти не разбить... Ортхэннэр однажды ведь пытался...
Потом - вдруг, порывисто:
- Учитель, откуда я помню это?
Он почти бессознательно отметил: не "знаю" - "помню".
- Ведь это было так давно...
- И танец Хэлгэайни...
- И танец Хэлгэайни... Откуда ты?..
Он поднялся, прошелся по комнате, стараясь не хромать - по привычке.
- Ахтэнэ...
Как тебе объяснить это, как рассказать тебе это?.. Я многое знаю;
многое - но не все. Меня почитают бесстрашным - и вот теперь я боюсь.
Боюсь ошибиться. Боюсь разбудить твою память - не знаю, не понимаю,
почему. Одного слова будет довольно, а я не смею произнести это слово...
Скажи, полынный стебелек, видишь ли ты то, что вижу я? И что будет с
тобой, если ты вспомнишь? Что станешь делать ты? Что делать мне?..
- Ахтэнэ, я... я не знаю.
Благоразумие - милосердие - трусость... не все ли равно, как
называть. Не понимаю себя. Или - это ты, та - ты, и ты вернулась?..
- Учитель...
Голос позади - неожиданно глуховатый. Он, не оборачиваясь,
почувствовал, как она склоняет голову, как бессильно опускаются ее плечи.
- Ты, наверно, устал... Я... пойду.
Без надежды на то, что он остановит ее.
- Приду... в другой раз. Потом.
Он не смел обернуться.
- Я пойду, - совсем тихо. И вдруг: - Кори'м о анти-этэ.
Он вздрогнул и обернулся. Она повторила, глядя ему в глаза:
- Кори'м о анти-этэ, Мелькор.
И, мгновение помедлив, подняла руки - открытыми ладонями вверх.
Знак открытого сердца - знак того, что этот разговор останется между
ними - просьба об ученичестве, в которой нельзя отказать - или... Или -
все это вместе? И - имя вместо привычного - "Учитель"... Он коснулся ее
рук - ладонь к ладони:
- Кор-мэ о анти-этэ.
Взял в ладони ее лицо - как доверчиво, как беззащитно смотрит, Тьма,
какие глаза, губы почти детские - сердце мое в ладонях твоих, слова
древнего языка...
- Я пойду.
Он молча кивнул. Она пошла к двери - легко и странно неуверенно,
снова чем-то напомнив еще беспомощного маленького олененка; он закрыл
глаза - и услышал тихое, похожее на стон:
- Учитель, Мелькор - кто я?
И - нет ее в комнате. Как сон.
Он подошел к столу, невольно прислушиваясь к затихающим - неверным,
словно вслепую - шагам и поднял сухой стебель серебристой полыни.
Больше она не приходила. Не спрашивала ни о чем. Когда они все же
встречались - нетрудно затеряться среди полутора тысяч людей -
приветствовала его легким поклоном, прижав ладонь к сердцу, и
проскальзывала мимо - легкая, тоненькая, кажущаяся невероятно юной в своей
мужской одежде.
...Она вошла - нерешительно, словно силой заставляя себя идти. В этот
час обычно редки были гости - люди все-таки спят по ночам. В такие минуты
он принадлежал только себе. Он мог быть самим собой. И были это страшные
часы, потому что это были часы откровенности. Днем - он еще мог надеяться
на лучшее, на то, что все будет хорошо, а в тишине ночи беспощадное
осознание надвигающейся беды, неотвратимой и жестокой, все сильнее сжимало
его сердце. Он совсем не казался величественным сейчас - усталый седой
человек. Он сидел, ссутулившись, за низким столом, обхватив голову руками,
и, не мигая, смотрел на белый огонек - маленькую звездочку в хрустальном
кубке. Крохотный магический светильник. Тоскливое развлечение. А ночь
тянется, тянется без конца... Много ли еще осталось таких ночей... Уже
скрылся в тумане нездешних морей горький свет похищенного Сильмарилла.
Скоро взойдет он кровавой звездой - знаком войны и мести Врагу...
Тихий-тихий голос сзади:
- Учитель... Можно?
Он вздрогнул, неожиданно выхваченный из бесконечной круговерти своих
мыслей:
- А? Кто здесь? Ты? Зачем ты здесь, дитя мое?
Отчаянные горькие глаза, покрасневшие от слез:
- Ты сейчас так сидел, Учитель... И рукава сползли... Так тяжело
стало...
Он внутренне выругал себя. Неужели даже наедине с собой нельзя быть
самим собой... Но что с ней такое? На себя непохожа... Всегда такая
спокойная, уверенная, а тут... И голос...
- Так с чем ты пришла? - спросил, как мог, мягко.
- Я? Я... так. Учитель, знаешь... - она попыталась улыбнуться, но
губы ее жалко задергались. Она расплакалась - так дети плачут от горькой
обиды, нелепо вытирая руками глаза. Он быстро встал и, взяв ее за плечи,
слегка подталкивая, подвел к столу.
- Садись. Успокойся, пожалуйста. Вот, выпей. Так что случилось?
- Да нет, я уйду... Как глупо...
Попыталась усмехнуться сквозь слезы.
- Никуда ты не уйдешь. Говори, что случилось? Разве я могу отпустить
