привычке лягать постаревшего льва, спешат, спешат! Но я уж постараюсь,
чтобы...
Его огромные кулаки угрожающе сжались. В кабинете наступило тягостное
молчание. Коган сказал мечтательно:
- Зато потом... Вот будут лизать, зализывать, зацеловывать... Кожу
сотрут! Хотя нет, у нашей прессы языки шелковые.
- Иногда и там, за бугром, - сказал я, - языки не только шелковые, но
и истекают медом.
Краснохарев буркнул, не отрываясь от бумаг:
- Реклама, что ли?
- Можно назвать и так, - согласился я. - Реклама своего образа жизни.
Как сирены, что обольщали Одиссея, поют... Но Одиссей сумел устоять, а мы
- нет.
На меня посматривали с сомнением, но внимательно. Хоть какие глупости
я ни говорил, но все-таки президент зачем-то меня приглашает. Более того,
прошел слушок, что даже советуется.
Кречет усмехнулся:
- Я сам слушал этих зарубежных сирен. Наше правительство здорово
постаралось, чтобы их слушали и всему верили без оглядки. Мол, раз глушат,
значит - там правда. Извечно русское отношение к власти... Мне, как и
всем, нравилось все запретное. Как нравилось и то, что позволяло не
карабкаться на гору а позволило бы катиться вниз... Ведь по сути прежняя
власть усиленно тащила человека на сверкающую гору, а запад вкрадчиво
уверял, что в этом самоистязании нет надобности.
Он бросил на меня быстрый взгляд, но я уже упорно смотрел в стол.
Кречет говорил цитатами из моей старой книги по психике масс. Может быть,
ему будет неприятно, что я замечаю, кто знает.
- Возьмем простейшую ситуацию, - продолжал он с ядовитой улыбкой, -
когда человек решил бросить курить или пить. Или возьмем того больше:
решил по утрам делать зарядку, учить язык, бегать трусцой... И вот все
вокруг начинают: да что ты с нами не пьешь, не уважаешь, да? Да закури
разок с нами, это здоровью не повредит, все враки! Вон посмотри на
Митрича: курит, пьет, а все еще к бабам ходит, хотя ему семьдесят лет! Вон
ихний Черчиль каждый день по толстой сигаре, бутылке виски, толстый, как
копна - а помер в девяносто лет!.. улавливаете?
Краснохарев покряхтел:
- Что ж, Одиссей всем ухи воском забил, а нам чем?
- Вот-вот! В начале века можно было в изоляции строить хоть
коммунизм, хоть царство божье на земле. Но с приходом радио, те, кто
страшится таких строителей, стали уверять, что можно жить и никуда не
стремясь, просто жить. И что так жить даже лучше! И плевать на высокие
цели и мотивы! Человек произошел от обезьяны. Он сам обезьяна и обезьяной
останется. Вот вам работы Фрейда, Моррисона... И когда изо дня в день тебе
долбят, что можно прожить и без утренней зарядки, и что не обязательно
истязать себя диетой, то надо быть сверхчеловеком, чтобы устоять. Но народ
не состоит из сверхлюдей. Простого человека всегда легче уговорить бросить
работу и полежать, чем работать.
Кречет все чаще посматривал на меня, наконец отвел в сторону:
- Что-то случилось?
- Ничего особенного, - ответил я с неловкостью, голос президента был
полон участия, словно боевой генерал внезапно превратился в священника. -
Просто я не в своей тарелке... И не за своим столом.
- Почему так?
- Все работают. Как вы изящно выразились, пар... или пена из одного
места. Только я...
- Ну-ну, что делаете вы?
- Вот именно. Что делаю я? Все вокруг специалисты. А я?
Он внимательно посмотрел на меня, покачал головой:
- Возможно, вы последний на свете философ. Не зря же я из вашей книги
по памяти почти главу прочел! Надеюсь, заметили?
- Спасибо, - ответил я с неловкостью, - у вас действительно сказочная
память! Но насчет философов... Их выпускают философские факультеты
крупными партиями.
- Философами не становятся, получив красивый диплом с печатями.
Философ видит то, чего не видят специалисты. К тому же видит... все.
Целиком.
Я пробормотал:
- Спасибо. Я просто не уверен, что это обо мне.
Он тепло улыбнулся:
- О вас. А к тому же, вам некуда больше деться. Здесь самые близкие
вам по духу люди. В остальном мире вы не можете рассчитывать ни на
популярность, ни даже на понимание. Вы слишком... революционны.
- Это я-то?
- Да. Взгляните на революционеров одного шажка. Ну, зачем называть
фамилии?.. Уживались неплохо и при Советской власти. Один, к примеру,
считается отцом страшного оружия, которым мы долго грозили Западу... хотя
теперь знаем, как наши шпионы перетаскали нам все ихние секреты... Он
лауреат всех Сталинских, Ленинских, Государственных и прочих премий, грудь
в орденах правительственных наградах... а уж когда получил все выше крыши,
долларами хоть стены своих дач оклеивай, тогда-то и заявил, что советская
власть не совсем хороша, гуманности в ней недостает, права человека слегка
ущемляются... Как будто раньше не видел! Мы все видели, понимали, шептали
друг другу на кухне, а он не понимал, ребенок какой! Оружие делал, некогда
было. Правда, если он отец такой страсти, то для кого ее воровали наши
шпионы, и за какую кражу секретов ФБР пересажала уйму народу?.. То же
самое и другие герои. Сейчас нахваливают власть в России, а вот
Старохатская всем как кость поперек горла. Слишком честна, чересчур
бескомпромиссна, не хочет смириться, что все мы немножко... ну, ладно,
здорово-таки свиньи, одну ногу вытащили из дерьма, пора остановиться, ишь
что вздумала: совсем вылезти да еще и помыться, не понимает, дура, что в
дерьме как-то привычно... Вы тоже, Виктор Александрович, в своем
нетерпении заглядываете слишком далеко.
- Так то в книгах! А в жизни я люблю сидеть в темной норе. И чтоб не
дуло.
Он обнял меня за плечи, повел обратно. Министры поднимали головы,
деликатно роняли взгляды. Возможно решили, что меня постигло великое горе:
Хрюка поцарапала лапку, и президент меня утешает.
Я вздохнул и сел за стол, где светился экран компьютера. Будем искать
способы, дать достойный ответ Америке. Даже я буду искать, я - человек
земного шара, всего человечества. Смешно говорить о нациях или партиях
человеку, который прекрасно знает, что в будущем все народы сольются в
единый, что когда-то не будет ни русских, ни американцев, ни арабов, а
просто человечество...
В отличие от домохозяек и академиков, что ничего не видят дальше
своего носа, вижу этот далекий мир, когда все нынешние противоречия
покажутся смешными. Но по всей моей шкуре поднимается шерсть, я
ощетиниваюсь, когда слышу, как НАТО придвигается к нам. Даже не потому,
что я - русский, патриот, и все такое. Это нечто от того, когда
французские гринписовцы бросаются под русские бульдозеры, чтобы спасти от
загрязнения озеро Байкал.
Да, это чувство неправедности происходящего. И осознания, что ты
вправе в схватке с более сильным противником взять что-то в руки... или
применить то, что тот, более сильный, громко называет запрещенным приемом.
Когда сильный борется со слабым, то для слабого оправдано применение любых
средств.
Глава 23
Через час, когда я перестал что-либо соображать, даже чашка крепкого
кофе не помогла, сходил в столовую, в который раз подивился богатству и
размаху, эти люди себе ни в чем не отказывают, взял пакет пирожных, да
побольше, а когда вернулся в большой кабинет, возле стола Кречета
пристроился на стульчике Кленовичичевский. Лицо его было красным, волосы
всклокочены, он нервно всплескивал дряблыми от старости руками:
- При попытке к бегству?.. Но это же... Это же произвол!.. Это уже
было. Даже не при прошлом режиме, а в позапрошлых... Я застал еще
сталинские времена, когда вот так... Права человека...
Кречет метнул на меня косой взгляд, мол, что за жизнь у президента,
когда подчиненные жрут сладкое в три горла, а ему отдуваться перед
интеллигенцией, доказывая, что он не верблюд и не диктатор.
- Аполлон Вячеславович, - говорил он мягко, словно собирался нести
яйца, - я вас очень люблю. Я восхищался вами еще мальчишкой, когда ловил
бибисишку, там о вас здорово рассказывал Анатолий Максимович Гольдберг,
хорошо помню его голос. Как вы страдали в лагерях, мужественно отстаивая
права человека. Но пора подумать и о правах общества! У него тоже есть
права... Черт, да нет у него никаких прав! У человека есть, а у общества -
нет. А настал тот момент, когда права человека наступают на права
общества. Скажите, у нас есть специалисты по правам общества?
Он опешил:
- Права общества? Что это?
- Вот видите, - проговорил Кречет. - Все века человек боролся за свои
права: против князей, церкви, царей, президентов, генсеков... наконец
одолел всех. А еще Достоевский говаривал: широк человек, широк! И
добавлял: я бы - сузил. Простой человек получил право не только
высказывать свое мнение, но вытребовал и все прочие свободы. Сексуальную,
бисексуальную, порнуху. Вот только не видел пока на экранах, как человек,
извините за выражение, гадит. Представляете на весь экран огромная такая
задница, как вот у Степана Викторовича, камера плавно наезжает на его
расширяющийся анус, очко по-нашему, а оттуда начинает выползать... ну,
всякое, что он ел вчера, только переработанное...
Коган, с интересом прислушиваясь, прервал с испугом:
- Не подсказывайте идеи!
- Что, боитесь, что Степан Викторович перейдет в киноактеры?
- И это есть, - признался Коган, - все-таки у актеров доходы выше. Да
и увильнуть от налогов проще... А если не отпустите своей железной рукой,
то другого найдут с такой же... гм... начнутся съемки!
- А вон Аполлон Вячеславович не верит.
- Поймут как указание президента!
- Плевали они на мои цэу, - отмахнулся Кречет.
- Ну тогда украдут идею. Идея-то ценная!
Кленовичичевский растерянно поглядывал то на Кречета, то на Когана,
не понимая, когда от серьезного разговора перешли к шуточкам, и перешли
ли. А Краснохарев с другого конца стола бухнул веско:
- Я производственник, не мое это дело - права людей, общества. Но мне
кажется, что с наступлением прав человека совсем забыты... я говорю о
чести, достоинстве, верности слову - это понятия общества, а не человека.
Кленовичичевский сказал, уже защищаясь:
- Я разве за наступление на права общества? Я за разумный баланс...
- Вот и давайте его искать. А то о правах отдельного человека, даже
самого отпетого негодяя, наркомана, садиста и убийцы пекутся все, а о
правах общества не слыхали даже специалисты!
Марина внесла поднос с бутербродами и с чашками кофе. Яузов с
неудовольствием покосился на крохотные чашечки:
- Милая, я же просил среди этой мелюзги ставить и стакан.
Марина сказала с раскаянием:
- Ой, опять забыла!.. Что ж, вы никак не запомните как меня зовут, а
я все забываю про ваш половник... или ковшик?
Он буркнул:
- Тазик. А еще лучше, принеси-ка кофейник сюда. Тебе меньше работы,
да и нашему футурологу будет чем заняться.
Я перехватил его насмешливый взгляд. По-прежнему считает блажью, что
президент пригласил меня в совет. Понятно, он бы взял пару прапорщиков.
- Позвольте мне, - сказал я, вклиниваясь в паузу. - По нашему
министру обороны видно, что о правах общества не слыхал даже он. Остальные
и подавно. Так что если сейчас хотя бы вчерне определим для себя, что это
такое, то сможем двигаться дальше успешнее.
Никто не хотел лезть вперед, политики, осторожничают, страшатся все
же неосторожных слов, первые минуты слышно было только чавканье да
сербанье, звякали чашки. Яузов, бросив на меня странный взгляд, только что
вроде бы похвалил, но неизвестно за что, осушил кофе одним глотком,
