президент оказывает вам, дорогой, непонятное предпочтение, то объясните
что надо делать нам, простым и неглупым министрам:
- Тогда, - предложил я, - сперва надо громко и уверенно выложить все
козыри. Не всем, а пока этим, молодым и горячим. Мол, Россия станет
сильной и богатой, снова встанет во главе... по крайней мере - половины
мира, даст достойный ответ НАТО... а потом таким это тихоньким голоском
прошептать, каким образом это может получиться. Конечно, взрыв будет, но
все же часть уже будет подготовлена идти на жертвы. К тому же это
молодежь! Еще часть сочтет это великолепной дерзкой выходкой, вызовом
старому обществу, своим родителям, школе, институту, проклятым
преподавателям, что ходят в церкви и целуют руки попам.
Пока они переглядывались, привыкли обсуждать все неспешно, чтобы не
наломать дров, не колхозом все-таки руководят, а страной, Кречет сказал с
кривой усмешкой:
- Я уже пять лет как не пью. Нет, я не трезвенник, но я непьющий. Это
две большие разницы, как говорят на телевидении. Когда я впервые
встретился с руководителями страны, я ужаснулся их тупости, пустоте, их
беспробудному пьянству... И тогда впервые подумал в страхе: почему эти
тупые люди управляют такой огромной страной? Почему они вообще управляют?
Не потому ли, что умные и совестливые люди шарахаются от политики,
брезгают ее, как грязным делом?.. Вот и добрезговались!..
Коган хихикнул, я понял его намек, что фразу Кречета можно понять
двояко.
Яузов прорычал с задумчивым видом, ни к кому не обращаясь:
- С другой стороны, мы настолько изголодались по героике, что
начинаем героизировать бандитов, гангстеров, наемных убийц! Что ни фильм
про японскую мафию...
- Якудзу, - подсказал всезнающий Коган.
Яузов покосился на него недобрым глазом:
- Знали бы вы, Сруль Израилевич, так финансы, как американские
боевики! Эти якудзы уже сплошь рыцари без страха и упрека. На самом деле,
обыкновенные бандиты, но всем так опостылела серая жизнь, где "Не будь
героем" норма, что уже и бандиты - нечто светлое и романтичное...
- Да, - согласился Коган очень серьезно, - самое время посмотреть в
сторону ислама...
Кто-то хихикнул, а Кречет заговорил медленно и горько, все снова
притихли, слушали.
- Мне каждый день на стол кладут разные сводки... Из двадцати
миллионов мусульман, проживающих в России, процент пьющих ничтожен. А в
странах ислама это вообще сведено к нулю. В странах ислама фактически
отсутствует преступность. Нет проституции... Да что там перечислять!
Древний Арабский Восток переживает вторую молодость. А Россия стремительно
дряхлеет, догоняя Запад. Но нам повезло, что мы голодные и в драных
штанах. Сытая страна не способна ни на подвиги, ни на великие свершения.
Она просто живет... и стремится сохранить свое безмятежное существование.
Ей не нужны перемены. А мы сейчас в таком унижении, в таком позоре... что
готовы на все, только бы снова вернуть себе гордость, смыть позор с имени
русских!
Коган сказал осторожно:
- Ох, Платон Тарасович... страшно мне.
- От перемен?
- От вашего голоса.
- Еще не привыкли?
- Не успеваю. С каждым днем звучит все страшнее.
По лицам собравшихся я видел, что министр финансов лишь выразил общее
мнение. Кречет громыхнул:
- Радоваться надо!.. Нам повезло жить в такое время, когда страну
можно повернуть в любую сторону. Сытую корову с места не сдвинешь, а вот
Россию... Спасибо западным странам, со своим НАТО у наших границ сделали
то, чего не смогла бы никакая наша пропаганда. Люди, что все годы
Советской власти смотрели на Америку с надеждой, теперь звереют на глазах.
И готовы на все, только бы обломать ей рога.
Коломиец сказал задумчиво:
- Здесь примешивается и извечная неприязнь бедных к богатым... но вы
правы: отношение к Западу резко меняется. Но что вы задумали? Я чувствую,
что-то очень опасное.
- Очень, - признался Кречет. - Но сперва я хочу напомнить первые годы
перестройки. Помните так называемую гласность?.. Наконец-то разрешили
опубликовать запрещенные романы Солженицына, опубликовали всего Гумилева,
Северянина, даже мемуары белых генералов... И что же? Все были поражены
тем, что ничего не произошло. Небо не рухнуло, гром с ясного неба не
прогремел, солнце как светило, так и светит. Ну, опубликовали и
опубликовали. Раскупили, прочли, поставили на полки. А на работу
по-прежнему ходить надо, кормить семьи надо, одеваться и обуваться, ходить
в кино, сидеть перед телевизором!
Яузов подвигался в кресле, словно зацепил задницей гвоздь, зажал
покрепче и теперь мучительно вытаскивает, стараясь не показать, чем
занимается, одновременно отвечая президенту:
- Не юли, Платон Тарасович. Чувствуем, что на этот раз небо может
рухнуть.
- Не рухнет, - возразил Кречет. - Вся незыблемая твердыня Советской
власти - вот уж была твердыня! - рассыпалась без следа, а мир не
перевернулся. Сейчас мы просим чуточку подвинуться... православную
церковь, и мир тоже не перевернется. Хотя, признаю, церковь сидит в нас
крепче, чем сидела Советская власть. Но опять же, сидит лишь потому, что
другой человек не знает!.. Коммунисты запрещали все другие партии, а наша
церковь запрещала все другие церкви, костелы, мечети, храмы, пагоды...
хрен его знает, что там есть еще.
Коломиец проговорил осторожно и предостерегающе:
- Вы очень правы, Платон Тарасович... Вы очень правы! Церковь сидит
крепче Советской власти.
- Это только кажется, - возразил Кречет. - Была бы церковь жива,
разве бы терпела засилье в нашей жизни колдунов, астрологов, ясновидящих,
магов, прорицателей?.. Ведь это ее прямые враги! Когда вижу порнуху и
всякую дрянь на экранах, спрашиваю себя: почему церковь, имея такие
огромные богатства, не профинансирует ни одного фильма? Где действовали бы
не маги-чернокнижники, а святые угодники... или как их там, пусть даже
рыцари, что искали Грааль, или о попах, что исцеляют прикосновением или
молитвой?.. Да потому, что церковь только существует. Но не живет!.. А на
хрена нам такое образование, что только числится, а не возвышает души, не
трудится над человеком?..
Я осторожно вставил:
- Наша церковь приносит нам колоссальнейший вред не тем, что не
работает над человеком, а что не позволяет работать другим. Это вы хотели
сказать?
Кречет кивнул:
- Спасибо. Да, это собака на сене. Сам не гам и другому не дам. А
именно церковь отвечает за состояние души, как вон Коган отвечает за их
кошельки. Но с Коганом ясно: пашет. А не будет пахать - заменим. А еще
лучше - повесим.
- А что скажет... народ? - спросил я, на миг самому стало неловко от
такого вопроса, но Кречет уже кивнул понимающе.
- Народ?.. А что сказало это стадо, когда рушили их святыни, а их
самих загоняли в Днепр, заставляли отрекаться даже от своих имен, а взамен
насильно давали непонятные на иудейском, греческом?.. Сейчас этот народ
уверен, что имя Иван - русское, Христа считает своим богом, в молитвах
просит бога Израиля помочь, спасти... Будет так же точно кланяться Аллаху.
Может быть, даже лучше.
- Гм, я не точно выразился... Не народ, а те, кто стоит за
православным народом. Церковники.
Кречет выдержал многозначительную паузу:
- Есть кое-какие идеи. Даже не идеи - разработки.
- Но...
- Православию придется потесниться, - сказал Кречет жестко.
Странно, мы уже много раз слышали эти слова, но сейчас всех обдало
холодом. Похоже, президент в слово "потесниться" вложил более жестокий
смысл.
В гробовом молчании Коган вскрикнул, посмотрев на часы:
- Ого! Опять за полночь! Жена меня убьет.
- Скажи, что это я виноват, - предложил Кречет великодушно.
- Я всегда так говорю, - сообщил Коган и отбыл с хитрой жидовской
мордой.
Когда я открывал дверь, Хрюка ломилась с той стороны. Едва открыл,
она выпрыгнула, вильнула хвостом и тут же помчалась по коридору,
оглянулась уже у лифта.
- Виноват, виноват, - закричал я, - с меня штраф!
Бедная собака едва дождалась пока медлительный лифт сползет с
четырнадцатого, а тут еще на девятом подсел какой-то тип, вроде бы не из
нашего дома, местных знаю хотя бы в лицо. Он жалко улыбался, некоторые
даже очень сильные люди панически боятся собак, а когда лифт открылся,
Хрюка выскочила пулей, я выбежал следом, и больше незнакомца не видели.
Несчастная зверюка раскорячился недалеко от крыльца, на ближайшем же
газоне, из-под нее вытекала такая огромная и горячая лужа, что даже я со
стыдом и жалостью удивился, как столько помешалось в одной собаке.
Погуляв, вернулись, и только тогда обнаружил, что код набирать в
полутьме вовсе нет необходимости, кодовый замок сломан, а пружина со двери
сорвана.
Когда-то консьержка сидела круглые сутки, но теперь старушка
показывается только утром, когда народ выбегает на работу, да на
час-другой в то время, когда возвращается. И сейчас, глядя на пустой
подъезд с настежь распахнутой дверью, я впервые ощутил, что как-то неуютно
и даже тревожно.
В квартире, Хрюка попробовала взобраться на колени. Я отстранил, но с
неловкостью, ребенок не понимает, почему вчера можно было, а сейчас
нельзя.
- Охраняй, - сказал я вполголоса. - Помнишь, тебя обучали охранять?
Она помахала хвостом, уверяя, что загрызет даже соседей, если они
попробуют спереть пакет, на котором нарисована собака.
За компьютер я сел, невольно прислушиваясь к голосам в коридоре.
Наконец разозлился на собственную трусость, каждый из нас когда-то да
умрет, включил телевизор, все-таки музыка, углубился в работу.
Когда далеко за полночь вырубил пентюль, Хрюка уже лежала на моем
месте и отчаянно притворялась, что крепко спит, что будить ее бессовестно,
что она такая маленькая и жалобная, что если ее тронуть, то это будет
преступление больше, чем оставить в России православие...
- Хватит притворяться, - сказал я. - Брысь, свиненок!
Когда жена уезжала на дачу, Хрюка наловчилась ночью прокрадываться на
ее место. Спала смирно, тихонько, но, разомлев и начиная вживаться в свои
собачьи сны, подрыгивала лапами, пиналась, я просыпался раздраженный,
сгонял безжалостно. А потом научился не пускать в постель вовсе. Хотя и
каждый раз с боем.
Утром, когда вывел ее на прогулку, консьержки уже не было, а вместо
замка болталась пустая железная коробка. Хрюка, не обнаружив собак, все
гуляют раньше, быстро сделала все дела, за скорость она получала по два
фролика, а когда вернулись к подъезду, туда как раз подрулила черная
машина.
Володя опустил стекло, помахал жизнерадостно:
- Не торопитесь, я могу ждать хоть до вечера!
- Размечтался, - ответил я.
Я думал, приеду если не первым, то одним из первых, но когда
переступил порог кабинета, там уже сидели почти все из команды президента.
Мне показалось, что я ударился лбом о стену напряжения и сдержанной
вражды. На меня смотрели искоса, кивали холодно, никто не подошел, не
поздоровался за руку. Что ж, я сам не люблю эту дикарскую привычку
ощупывать друг другу ладони, выискивая, нет ли там камня и уверен, что
пора с нею расставаться.
Когда вошел Кречет, все встали, как школьники при появлении учителя,
а Краснохарев, не садясь, заговорил с неловкостью:
- Платон Тарасович, у нас один вопрос вызывает недоумение...
- Всего один? - усмехнулся Кречет.
- Да, пока что один... Но достаточно важный.
Остальные кивали очень серьезно и торжественно. Кречет развел руками:
