настал другой день.
- Ну вот и все, - сказал она, входя в комнату. - Тараканов можно не
бояться. Включить телевизор?
- Давай, - согласился я.
Она мазнула по сенсорному переключателю, села рядом. По экрану
величаво задвигались оперные певцы, аккомпаниатор за роялем исправно
барабанил по клавишам. Умница, передачу выбрала правильно, а то если бы
футбол или детективчик, то все время бы невольно косился в телевизор,
отвечал бы невпопад и вообще был бы на нуле.
Вдруг громко и неуместно зазвонил телефон. Оба вздрогнули. Я физически
ощутил, как ей не хочется снимать трубку - телефон рядом с ним, - уже
приподнялся, чтобы выйти в туалет и дать ей возможность поговорить, но она
уже сняла трубку:
- Алло?
В трубке послышался мужской голос. Я не слышал слов, но она
нахмурилась, наконец сказала нейтральным голосом:
- Нет-нет, сегодня не могу... Ну, как тебе сказать... Ты очень
понятливый...
Она положила трубку. Я кивнул на экран, спросил:
- Передача из Большого?
- Похоже.
Она взглянула мне в глаза, и разговор завязался:
- У тебя хороший альбом Чюрлениса. Помню, в Домском соборе...
- Кикашвили...
- Алла Сычова потолстела...
- Архитектура Кижей...
Мы шли по проторенной дороге, заасфальтированной, оснащенной
указателями с именами звезд, поворотных знаков, уже показалась,
расстеленная постель, но путь к ней шел еще через трехминутный разговор о
музыке, без нее нельзя, нужно упомянуть о выставке молодых художников:
јталантливые, но зажимаютј, вскользь коснуться гастролей Мирей Матье...
Успевает! К метро можно выйти для гарантии на четверть часа раньше.
- Конечно, зажимают их, - согласился я, - молодые, творят
нестандартно...
- И Мирей Матье...
Я притянул ее к себе. Раньше тайком загибал пальцы: о поэзии, о
музыке, не забыть о выставке картин, теперь о театрах, вскользь о
консерватории - здесь дуб дубом, но нельзя не упомянуть вовсе, - еще о
турпоездке, а там уже два последних этапа - где отдыхал и куда поедет в
следующий отпуск...
Раньше я менял тему, потом отстоялось »вечноеј, и уже только
подставлял имена новых звезд, названия новых книг, и дуэты с женщинами
стали слаженными, словно обе стороны тайком друг от друга разучивали партии
на два голоса.
Я стал ее обнимать, балдежить, и в какой-то момент она шепнула, пряча
лицо:
- Выключи свет.
Все-таки есть своя прелесть в общение с этими, нераскрепощенными. Их
осталось мало, но все-таки откуда-то берутся. Им и свет выключи, и не
пытается руководить, сама подстраивается молча и стеснительно, языком не
молотит, что мне мешает всегда, а сказать неловко.
Времени улетело больше, чем рассчитывал. Я внезапно увидел под собой
раздетую женщину, увидел себя, вспотевшее и еще разгоряченное животное,
увидел всю эту чужую комнату, и внезапный стыд как кувалдой ударил по
голове.
Я пошатнулся, свалился набок. Дыхание все еще тяжело вырывалось из
груди, внутри свистело, но мозг начал работать лихорадочно, взахлеб, словно
все это время его держали за горло, а теперь властные пальцы разжались, и
он что-то кричал, верещал, торопил, предостерегал....
Она ласково положила ладонь мне на грудь:
- Тебе было хорошо со мной?
Я едва не закричал от ужаса и омерзения, но вопрос был привычный, я
уже слышал уже сотни раз, и разумоноситель ответил за меня так, как отвечал
всегда:
- О, да! Было так здорово.
- Мне тоже, - прошептала она.
Я лихорадочно размышлял, как мне здесь исчезнуть, а возникнуть в пусть
тоже чужой, но привычной для разумоносителя квартире. Но пока я в этом
теле, пока я в этой эпохе, я обречен подчиняться законам этого дикого мира.
А это значит, что до метро придется рысцой, а там электричка может не
сразу, ночью интервалы размером со щели между галактиками.
- Чаю не хочешь? - предложила она робко.
В ее голосе впервые прозвучало что-то от человеческой интонации,
робость, что ли, меня передернуло. В полутьме ее тело странно белело,
призрачное и нереальное, пресное, как рыба в тумане.
- Надо бежать, - ответил я.
На ее милом лице отразилась легкая грусть, всего лишь тень грусти. Я
понял, что ответил верно, когда она обронила обычное дежурное:
- До метро всего пять минут...
Я вскочил, торопливо одевался, стесняясь наготы этого похотливого
самца, в тело которого всажен, Она перевалилась на бок, наблюдала за мной с
насмешливым сожалением. Я сказал, прыгая на одной ноге, никак не мог от
спешки попасть ногой в другую штанину:
- Автобусы наверняка уже не ходят!
- Успеешь...
Я подумал, что она не прочь, чтобы не успел. Впрочем, кто их знает,
сейчас даже старомодные вовсю отстаивают независимость. Уже разобрались в
разных своих преимуществах, да и побаиваются, что на шею сядет пьяный
чмурик, за которым надо ходить, убирать, стирать за ним вонючие носки.
Я быстро натянул кроссовки, чмокнул в щеку. Она смотрела вопрошающе,
но молчала. У нее, естественно, на языке вертится только один вопрос, но
именно он раздражает мужчин больше всего, и она только смотрела большими
печальными очами.
Я отвел защелку замка:
- Ну, пока. Я позвоню.
- Звони.
Я кубарем скатился с лестницы. Снег громко скрипел под подошвами,
морозный воздух врывался в легкие, вычищал внутренности, крохотными
фонтанчиками вырывался из каждой поры на коже, вымывая человеческое тепло.
Стало холодно, я все ускорял шаг, наконец вдали замаячила ярко-красная М.
Влетел в метро, простучал подошвами по эскалатору. Навстречу попался
неопрятный мужик, отшагнул в сторону, но и я шагнул туда же. Так дергались
некоторое время, тупо копируя друг друга, потом мужик выругался, пошел
корпусом и отпихнул меня.
На перроне я чуть не задремал стоя, потом пришла воздушная волна из
туннеля. Металлическое чудовище с яркими фарами пронеслось, притормаживая,
перед ним распахнулись двери. Я шагнул... в переполненный вагон, упершись в
спины мужчин. Инстинктивно напрягся, ибо воздух в вагоне пропитывала
враждебность.
Не пацаны, что проводили девчонок до подъезда и спешат домой,
возвращаются зрелые мужики, знающие в жизни многое, обжегшиеся на многом,
потому и возвращающиеся, не оставшиеся, и к себе ни-ни-ни, а то не
расхлебаешься, законы теперь призвезденные, только и знают, что жизнь
портить...
Пахнет водкой, потом, несвежими постелями. Многие бесстыдно спят. Кто
повалился соседу на плечо, кто откинулся на спинку сидения и расслабленно
открыл пасть, храпит, показывая не только выщербленные зубы, но и гортань с
бледным гнойным налетом...
Вдруг один из спящих всхрапнул, открыл глаза, мгновение дико смотрел
через раскрытую дверь, а когда механический голос назвал станцию, этого
дурака словно катапультой выбросило вместе с »дипломатомј через уже
схлопывающиеся створки.
Вагон заполнили существа, мозг которых слишком устал, чтобы даже
спрашивать: оно тебе надо? - и существа держались на простейших рефлексах
выживания: доползти до норы, а там гори все пропадом, больше через весь
город не поеду, на что оно мне, да чтоб я из-за бабы...
Я огляделся. Внутренним взором отчетливо увидел все множество этих
вагонов, все поезда, на этой линии, на встречной, на кольцевой и на всех
радиальных. Огромное, несметное количество поездов - и все заполнены этими
существами! Этими же самцами заполнены в этот миг все автобусы,
троллейбусы, трамваи...
По коже пробежали мурашки. Всюду по городу в этот момент идет
один-единственный зверь. Этот зверь - я, Виктор Ковалев!
Это я сижу напротив, бессильно развалившись, словно тряпичная кукла, и
сплю, прижимая к животу портфель, рожа перекосилась, изо рта выползают
слюни... И рядом тоже я - длинный и худой, как стремянка, бледный от
недосыпания, даже россыпь угрей поблекла. И вон тот, что сплошное тесто в
дешевом костюмчике... И этот очкарик, который в шляпе, и бородач, и
носатый, и тот бандера, и хиппак, и молотобоец, и профессорообразный...
Некоторые еще только вышли от своих ларис, торопливо и расслабленно
спускаются по лестницам, вяло шурупают: сегодня что-то устал, не
раскошелиться ли на мотор... да ладно, до пересадки успеваю, другие уже
плетутся по своим улицам, входят в подъезды, достают ключи, с облегчением
вваливаются в с в о и квартиры.
Основной инстинкт разумоносителя настолько силен, что подавляет любую
разумную мысль, загоняет мое "Я", меня, в неведомые глубины этого
механизма. Вернее, подчиняет настолько, что разум сам суетливо бежит
впереди простейшего из инстинктов, прометает дорожку, служит, а свободу
получает не раньше, чем инстинкт нажрется своего.
Я закрыл глаза, застонал от жгучего стыда. Черт, до чего же я грязное
животное! Ну ладно мой разумоноситель, но я, Высшее Существо, пришелец из
какого-то мира, более высокого, не сумел совладать, победить, перебороть...
- Черт, - сказал я вслух, прислушиваясь к своему дрожащему голосу, - в
следующий раз, если уж так припрет... если гормоны ударят в голову... то
зайду в ванную и, так сказать, решу проблему вручную. Инстинкт умолкнет, он
же дурак, обмануть легко, а я получу свободу.
Свобода, повторил себе настойчиво, это ясность мыслей. Ясность! Потому
что я - мысль. Я то, что живет в этом теле. А втиснули в тело самого...
самого массового не для того, чтобы пошел на поводу инстинктов этого зверя,
а чтобы не выделялся. Чтобы не отыскали те, кто охотится.
- Не сразу отыскали, - повторил я вслух шепотом. Почему-то не
оставляло ощущение, что рано или поздно отыщут. - И чтобы я успел... Черт,
что я должен успеть?
Раздеваясь, на ходу мазнул пальцем по кнопкам ДУ. Телевизор легонько
щелкнул, в тишину ворвался бодрый энергичный голос, объясняющий как
лечиться от самого страшного заболевания - перхоти, а когда загорелся
экран, там уже чуть ли не под марш показывали как ополаскивать волосы,
иначе те останутся тусклыми и без настоящего блеска.
Несмотря на усталость механизма, в который всажен, чувствовал, что не
смогу забраться в постель, вон даже руки трясутся. Торопливо размолол кофе,
а на экране успели продемонстрировать кучу таблеток и наклеек, якобы
снижающих вес »без всяких усилийј. Конечно, бред, но лохи попадаются и
будут попадаться, всем нам хочется без труда вытащить рыбку из пруда...
Не нам, поправил я, а всем им. Я не из этого племени. Я другой. Я -
настоящий. А они - я еще даже не понял, только ли все эти люди, машины,
весь мир - созданы только для того, чтобы меня морочить,
Размолол, пока чайник закипал, всыпал в джезву. Налил кипятка,
поставил на слабый огонь, коричневая корка долго не желала шевелиться,
наконец пошла вверх, мои пальцы сами сняли, переставили на край стола,
пусть настоится, все привычно, автоматически, тело проделывает эти уже
много лет, мозги участия не принимают...
Так, так, а когда они принимают участие? По сути, все, что делаем, это
готовые наборы алгоритмов. А когда вносишь изменение, то черт знает что
получается, так садишься в тот же вагон метро, и прет тебя по старому
привычному маршруту, хотя именно сегодня тебе нужно... нет, не помыслить, а
просто перейти на чуть иной алгоритмик.
В ванной долго и с омерзением скреб жесткой щеткой и ополаскивался
горячей водой, а вышел не раньше, чем запах горячего кофе уже растекся по
всей комнате. Воздух успел пропитаться этим бодрящим ароматом. Ноздри жадно
затрепеталиЁ спина сама разогнуласьЁ я вдохнул всей грудью. А в желудке
даже нетерпеливо квакнулоЁ требуя не тянуть из клопа резинуЁ быстрее
сделать глоток горячегоЁ сладкогоЁ крепкого!
Чтобы по всему телу сразу прошла волна жизниЁ чтобы сразу запахи стали
ярчеЁ звуки громчеЁ а ноздри уловили все ароматы жизниЁ а мышцы
задвигались.
По экрану побежали полосы, запикало, требуя выключить телевизор. Все
еще трясущимися руками поставил видеокассету с фильмом »Камо грядешиј. И
