убиваем!
Он зарыдал, его худое тело тряслось, вздрагивало.
Врач возразил тихо:
- Он понимает, что вы облегчаете его муки... Он благодарит вас, что в
его последние минуты жизни вы с ним.
- Не могу...
- Посмотрите ему в глаза!
- Не могу, не могу...
Отца трясло. Я силой затолкал ему в рот две таблетки. Он судорожно
проглотил, вряд ли поняв, что делает. Я обнимал его одной рукой и, оставив
Джоя, гладил теперь отца своего разкумоносителя, прижимал к его телу, сам
чувствуя беспомощность и чудовищную несправедливость происходящего. Не
должны умирать ни люди, ни собаки, ни какие другие существа.
Врач посмотрел на меня, как на более мужественного, но мое мужество
едва ли было крепче отцовского. Все же я кивнул, он присел рядом с Джоем.
Игла зловеще блестела капелькой влаги, врач не забыл профессионально
выдавить все частички воздуха, одной рукой он осторожно взялся за кожу на
лапе Джоя, сказал тихо:
- Потерпи... Это совсем не больно.
Острие вошло в кожу бесшумно, как в мягкую глину. Джой слегка двинул
ухом, отец протянул дрожащую руку, и старый пес начал лизать ее, выказывая
благодарность, что мы с ним, что трогаем его, гладим, любим, что мы с ним,
все еще с ним...
Постепенно движения его становились медленнее, язык двигался с трудом.
Отец плакал навзрыд, громко и по-мужски неумело. Его трясло, но теперь
внутренний холод сжал и мое сердце. Стало трудно дышать, я чувствовал как
похолодело лицо.
Врач странно посмотрел в мою сторону. Я слышал щелчок откупоренного
флакона. Мелькнула его рука с клочком ваты, затем отвратительный резкий
запах ударил мне в мозг, взорвал череп. Все тело тряхнуло судорогой, я
чувствовал себя так, словно сквозь меня пропустили ток напряжением в сто
тысяч вольт.
Джой лежал все так же на боку. Глаза его с любовью и преданностью
смотрели на нас. Он уже не дышал, сердце его остановилось или
останавливалось, но в угасающем взоре я видел его страдание от разлуки с
нами.
Мы вышли на крыльцо странно осиротевшие. Умерла всего лишь старая
собака. Но я чувствовал, что из меня вынули душу, а я только пустая
оболочка, отец выглядит еще хуже, это его пес, это ему он мыл лапы после
каждой прогулки, ему любящий пес приносил тапочки и преданно смотрел в
глаза, упрашивая велеть ему что-нибудь, послать куда-нибудь, а он тут же
сделает, выполнит, потому что очень-очень любит...
Не знаю почему, но, томимый неясным побуждением, дома я сразу же
бросился к книжным полкам. Из того, что искал, отыскался только школьный
курс астрономии. Слишком упрощенный, от чего холодок страха пополз по
спине. Что-то в этом странное. Память подсказывает, что в школе отвечал по
этой дисциплине... мое тело ответило. А потом, потом понятно... Большую
часть знаний взгромождаем только как цирковые эквилибристы, чтобы кое-как
донести до экзаменатора, в потом все с грохотом рушится, рассыпается в
пыль, еще не долетев до пола.
Знания, которые не употребляются, организм старается не запоминать.
Это аксиома. Но, может быть, есть другая причина?
Я не дал исчезнуть холоду страха, наоборот - углубил, представив
черноту космоса, бесконечность, далекие искорки звезд, безжизненность... Не
потому ли организм не запоминает, даже спешит забыть, что эти знания не
только бесполезны, но и опасны? Я же чувствую, как во мне сопротивляется
нечто сильное, как в мозгу и в душе всеми лампами, коготками старается
отпихнуться от ужасающего космоса, бездны, будто стоя не на дне этой
бездны, а на краю...
Итак, в начале начал был Первоатом. Не было ни времени, ни
пространства. Потом атом взорвался, во все стороны понеслись осколки, что в
полете превращались в скопления пыли, а из той образовывались галактики. В
одной из таких галактик на самом краешке вокруг самой средней звезды -
великое множество, как намного крупнее, так и мельче, ярче и тусклее...
словом, та пыль, что из того клочка пыли образовалась, как заурядная
звезда, как и осколки помельче, что не могли загореться сами по себе из-за
своих малых размеров. Правда, в недрах этих планет жар стоит почти как на
поверхности этой звезды, названной здешними существами Солнцем.
Время шло, структура вселенной усложнялась. Галактики старели,
некоторые звезды гасли, иные взрывались, сталкивались, их уносило по
космическим течениям.
На одной из планет, что кружились с бешеной скоростью вокруг Солнца,
по мере усложнения образовались некие соединения. Они получили возможность
воспроизводить друг друга. Одни названы кристаллами, они развиваются
медленнее, чем те, что получили название биологических. Биологическое
усложнение материи привело к тому, что очень быстро через цепь превращений
в более сложные структуры, возникло то, что называется человеком. То, в чье
тело меня всадили, словно в кабину вездехода.
Стоп-стоп, - сказал я вслух, пытаясь уловить мысль, закрепить ее в
словах, - почему сразу »всадилиј? Я если я сам откуда-то сбежал, побегал по
галактике, нашел временное убежище в этом теле?... Нет, это бред похуже
того сериала, что Лена смотрит с восторгом. Там бессмертный дебил идет из
века в век, ничему не научившись, кроме как махать мечом, да и то словно
домохозяйка после двух уроков... Если я представитель более высокого стаза,
за мной уж точно не гоняется ни полиция, ни такой вот идиот с самурайским
мечом. Но что тогда со мной? Почему я здесь?
Стараясь не потерять ниточку, я начал вчувствоваться, проникать мыслью
глубже, дальше... и холодок сперва вздыбил волосы на руках, кожа пошла
пупырышками, затем холод ледяными искрами пробрался вовнутрь, вонзился в
сердце так остро, что в глазах потемнело, а в черноте заблистали звезды.
А что, если...
Нет, эта мысль слишком ужасна, чтобы попытаться даже додумать до
конца. Чудовищна, отвратительна... Но все же попытаюсь, ибо надо не
упустить ни малейшей зацепки. Итак, предположим, только предположим, что
развитие вида не остановилось. Что развивается не только социальное
устройство общества, но и в самом человеке появляются новые извилины, новые
нервные окончания... Не так уж нелепо? По крайней мере, это не противоречит
биологии, если даже и противоречит дарвинизму. Впрочем, дарвинизму не
противоречит тоже.
Пойдем дальше. В результате этих новых извилин в том существе, которое
зовется человеком, появилось нечто новое... Нет, не разум, ибо разум лишь
высшее проявление инстинкта, он и служит глубинным инстинктам, умело
удовлетворяя их, давая им то, чего не могут получить своим простым: хватай,
греби, ешь. Нет, появилось некое осознание, продуктом которого и являюсь я,
Я, существо, которое сидит в этом разумоносителе.
Я в нем живу. Даже командую. Что захочу, то и сделает.
Никакой не человек из будущего. Никакой не инопланетянин.
Просто человек, внезапно осознавший...
Что?
Часть 2
Я передвигался длинными замедленными прыжками. Широкую расщелину
перелетел плавно, растопыренными руками оперся о плотный воздух, что
помогло опуститься на той стороне плавно, красиво.
А затем шаги стали обычными, я пошел в привычном мире ночной улицы,
слабо освещенных домов, серого выщербленного осколками времени асфальта.
Улица медленно поднималась кверху, разбитая дорога, а вон за теми домами,
это уже окраина, круг трамвайного пути, где водители отмечают путевые
листы, успевают забить "козла".
Стена дома плавно плыла назад и пропадала. За углом открылась
блестящая в свете фонарей металлическая петля трамвайных рельсов в два
ряда, маленькой будочки диспетчерской. Дальше ряд деревьев, снизу
подсвеченных оранжевым пламенем фонарей, верхушки в мертвенном серебре
луны. Все знакомо, все привычно... Трамвая пока нет, ночью ходят с
интервалами в полчаса, а то и больше. Автобуса здесь нет, только
трамвайчик. Я здесь хожу часто, знаю все закоулки, проходные дворы, знаю
где лавка с обломанной спинкой, знаю все деревья, стены домов...
Потом на мир начала наплывать другая картина, я услышал странные
звуки, словно рвущиеся из мирового пространства, далекий гул, начал ощущать
давление в бок, и наконец понял, что возвращаюсь в другой мир, который еще
тревожнее и нелепее этого.
Полежал с закрытыми глазами. Сердце стучало так, словно только что
пробежал вверх по лестнице на свой этаж. Где я мог видеть этот часто
повторяющийся сон? Я не был там, это точно. У меня хорошая память, я помню
чуть ли каждый день своего детства, а здесь я шел по местам, которые знаю
хорошо...
Но я никогда там не был! Что с моей памятью? Или я как-то перехватил
кусочек чужого сна? Или во мне всплыли сны моего отца, трамваи были только
в его молодости, он мог там ходить... Генная память, то да се, об этом
охотно порассуждали бы длинноволосые хиппари из психоневрологического
факультета, но у меня свои проблемы, в рубашку с длинными рукавами пока что
не хочется,
Разумоноситель глубоко вздохнул, его мышцы напряглись, звериное тело
метнулось с постели. Одеяло полетело в сторону, а я поехал в этом слаженном
организме в туалет, потом в ванную комнату. Конечно, я мог бы вмешаться,
контролирую это тело почти полностью, за исключением врожденных рефлексов,
да и то могу на какое-то время задержать дыхание, а сердцебиение ускорить,
если поприседаю или упал-отжался, но разумоноситель пока справляется с
простейшими функциями...
Кончики пальцев привычно коснулись крана. Тугая струя вырвалась с
готовностью, обе струи: холодная и горячая, смешались, образовывая оранжевы
водоворот, затем мочевой пузырь сплющился, как мне показалось, я машинально
смыл желтые капли, а глаза мои... да, мои, не отрывались от зеркала на
стене.
Здоровое моего разумоносителя не хилое, развит терпимо, кожа чистая,
пара прыщей, никаких болезненных пятен. Едва заметные жировые валики на
боках, здесь их зовут французскими ручками, следствие сидячей работы, но не
толст, так что пока нет проблем ни со здоровьем, ни со скоротечной жизнью
обитателей этой планеты.
Лицо опалило жаром, кожу защипало, словно кололи множеством мелких
иголочек. Это кровь из внутренних органов прихлынула на периферию, к щекам,
потому и ощущение жара. Вообще-то тридцать шесть и шесть это температура
внутренностей, на поверхности совсем невелика. Здесь равна температуре
воздуха, а это где-то около двадцати...
Какого черта я морочил себе голову своим инопланетным происхождением,
воображал гостем из далекого будущего, из параллельного мира, когда истина
на поверхности?
Из зеркало смотрело мое и не мое лицо. В глазах отражения что-то
мелькнуло. Почудилось, что сказало настолько трезво, что мурашки побежали
по коже: потому и морочил! Потому что от такой истины рехнуться можно.
Потому что не хотел даже смотреть в ту сторону. А уж на самую истину
страшно посмотреть прямо, не отрывая взгляда.
А какая она, истина? В этом случае можно даже не бояться с прописной
буквы - Истина?
- Перестань искать, - сказал я зеркалу как можно более твердым
голосом, - перестань искать за облаками... Положим, только предположим! -
что произошло куда более страшное. Самое страшное, что могло случиться. Я и
есть я, который родился на Земле двадцать девять лет тому. Родился в этом
теле... тогда оно было помельче, потом рос, ходил в школу, работал,
спаровался с особью противоположного пола, начал размножаться, выполняя
весь цикл, заложенный природой во все живое, будь это растения, гады, птицы
или звери.
Судорога свела горло. Я стиснул челюсти, отгоняя приступ животного
страха. Волна черного ужаса схлынула, оставив во всем теле слабость и
тоску.
- Я живу в этом теле, - сказал я громко. Прислушался к жутким словам,
что звучали как приговор пожизненного заключения, сказал уже тише, - и... в
этом времени. Я появился не в древнем Риме, не в эпоху инквизиции, я не
раб-гладиатор и не вельможа Людовика. И мне, судя по всему, уже не увидеть
как полетят на Марс, не увидеть будущего...
Опять ужас нахлынул с такой силой, что в глазах потемнело. В голове
